В поисках истины
С высоты Альстера хорошо видно Юнгфернштайг. Вблизи, разумеется, вид портят заколоченные досками витрины, сгоревшие трущобы во дворах, наскоро засыпанные воронки на мостовых.
Реепербан представлял собой гротескную картину. На стене одного дома — неоновая реклама: «Настроение! Прекрасные женщины! 200 настольных телефонов!» А за стеной — пустота. Слепые проемы окон. Две худенькие дамочки в туфлях на пробковой подошве стоят у стен и разговаривают с тремя английскими моряками.
В общем город выглядит более трезво и деловито, чем Франкфурт или Мангейм. Здесь нет и половины таких разрушений. На улицах значительно меньше лимузинов, зато больше джипов и открытых легковых машин.
Меня поместили в отеле «Атлантик».
Бар забит битком, но моя американская форма привлекает внимание, и меня приглашают сесть. Я впервые в жизни оказываюсь один в обществе английских офицеров.
До войны в США не было закона о всеобщей воинской повинности, и строевые офицеры в американской армии по своему мировоззрению и интересам почти ничем не отличались от солдат и унтер-офицеров. Сейчас же я видел перед собой касту английского офицерства.
— Как у вас в американской зоне обстоят дела с рационом на ликер?
— Петлицы на выходную форму наконец утверждены.
— На Менкебергштрассе один фриц блестяще чистит обувь!
— Донован спросил старика, когда в конце концов в солдатских комнатах-читальнях будут лежать бюллетени скачек.
— В честь Донована следует сделать один круг по ипподрому.
— А это правда, в отношении петличек?
— Я слышал это от самого Бейля!
— А это правда, что в вашей зоне уже открыты ночные бары?
И так далее. С трех часов дня до подъема. И так день за днем.
На следующее утро я вместе с писарем явился к майору Хиггинсу, американскому офицеру связи. От майора — к капитану ВВС Дональдсону. От капитана — к мистеру Джеффри. От мистера Джеффри — к полковнику Хэлсли. От полковника Хэлсли — снова к капитану Дональдсону. Наконец капитан вспомнил, что три дня назад его уведомил о моем приезде один американский офицер. Так что же мне нужно?
Наконец-то!
— Машину на одну неделю. Нет, дней на десять! Соответствующий документ для предъявления органам на право киносъемок и… руководящие работники для создания фильма.
Капитан усмехнулся:
— Документ? Пожалуйста! Но как быть с машиной, с горючим и киноработниками? Видимо, потребуется киноаппарат для съемки, освещение? Об этом и думать нельзя.
— Как фамилия того американского офицера?
— Капитан Левкович, Харвестхандер шоссе.
Капитан работал до трех часов. Было же три четверти четвертого. Вилла оказалась пустой, а драгоценный день потерян.
— Вам нужен капитан Левкович? — спросил меня на следующий день капрал, сидя за громадным письменным столом. — Он принимает только с одиннадцати… — И доверительно подмигнул мне, дав понять, что капитан любит поспать.
— А где он живет? — спросил я.
— Капитан не любит, когда его беспокоят.
В половине двенадцатого появился небритый капитан. Он был явно не в духе. Не дожидаясь моего вопроса, капитан начал доверительно объяснять мне, что дома, в Кливленде, у него три собственные прачечные, которые он теперь ликвидирует, так как имеются возможности заработать деньги более легким способом. И этому он научился в армии. Самое главное — это связи, а их сейчас у него достаточно…
— А! Фильм о концлагерях? Очень интересно! Могу ли я рассчитывать на помощь Лимея? Тащить зубы, и то легче!
Я пытаюсь воздействовать на. него своими бумагами, но Левкович подчинялся пятнадцатой армии… Тогда я издалека намекнул на Голливуд и на те связи, которые якобы у меня там были.
Левковича это заинтересовало. По крайней мере, он взял в руки телефонную трубку. Но, оказалось, только для того, чтобы вызвать к себе какую-то Эллен.
Вошла растрепанная Эллен. У нее был вид девки из публичного дома: полинявшие белокурые волосы, блузка с глубочайшим вырезом и узкая юбка, сшитая из армейского материала. Я был готов побиться об заклад, что, кроме этой блузки и юбки, на ней больше ничего не было. Передвигалась она, как кошка, которую только что разбудили. Эллен подала своему патрону стакан томатного сока со льдом.
Итак, теперь от них двоих зависело, удастся ли мне снять фильм о концлагерях или нет.
Левкович дал своей секретарше сложное задание — связать его с шефом.
Полковник Гайгер, очевидно, отсутствовал. Но Левкович сделал вид, будто разговаривает с ним: зачитал несколько выдержек из моих бумаг, помолчал немного, в завершение сказал: «Ага!» — и повесил трубку.
— Ничего не поделаешь. Мы не в американской зоне, а в английской… Поскольку они не хотят этого, вы спокойно можете лететь домой.
Меня вдруг бросило в холод, хотя было ужасно жарко. Мне ничего не оставалось, как откланяться. Юнис победила!
Повернувшись к двери, я увидел в зеркальной витрине отражение Эллен. Она сидела в кресле, закинув ноги на ручку, и наполняла свой бокал.
— Скажите, лейтенант, — услышал я голос капитана. — У вас в Германии, наверное, есть родственники?
— Гм. Почему?
— Я просто подумал. Все ваши живы? Вы кого-нибудь разыскиваете?
Левкович встал.
Я направился к выходу. Капитан одним движением руки сбросил ноги Эллен с ручки кресла и пошел вслед за мной. Мы вышли в парк. Стоял ослепительный солнечный день.
— Не сердитесь на меня. Я ничего не могу сделать. Полковник дал мне понять, что ваши съемки не одобряют. Знак сверху. Но это только между нами…
Я молчал.
— Попробуйте чего-нибудь добиться у командира полка Беллами. Он у полковника Хэлсли, вы там уже были. Беллами был во время войны несколько раз нелегально во Франции. Быть может, он поймет…
— А вы, если не ошибаюсь, офицер связи?
Капитан устало махнул рукой.
Нельзя сказать, чтобы Беллами воодушевился моим проектом и сделал все от него зависящее. Этого, к сожалению, не случилось. Просто в мое распоряжение на четыре дня предоставили джип без водителя и младшего лейтенанта Уоррингера, английского военного оператора.
Младший лейтенант жил неподалеку от Дэмторса у вдовы Бедекер, у которой были три некрасивые дочери шестнадцати, восемнадцати и двадцати лет. Когда я вошел в подвальную комнату, младший лейтенант в одних брюках с подтяжками, которые перекрещивались на его волосатой груди, сидел на кушетке и пил чай с Моникой и Хельгой. Его несколько испугало мое появление, тем более американская форма.
Уоррингеру было лет двадцать пять. Я показал ему мое предписание, полученное от командира полка. Младший лейтенант внимательно прочитал его и облегченно вздохнул. Дело в том, что его камера вот уже несколько недель находится в ремонте. И не где-нибудь, а в Англии! Когда он ее получит, одному Богу известно. Так что мне он ничем не может помочь.
Уоррингер был родом из Кента. Недель через восемь он надеялся демобилизоваться и устроиться третьим оператором на студию в Элстри, где до войны четыре года проработал осветителем. В Освенциме у него никто не погиб, и послевоенные проблемы германского народа его не интересовали.
Прошло целых два часа, пока мне удалось убедить молодого американца, что создание нашего фильма может принести ему определенную пользу для его будущей карьеры. Подумав, Уоррингер пообещал завтра же достать где-то камеру. Более того, он даже попытается уговорить своего товарища, который сейчас находится в Гамбурге в отпуске, помочь нам. Разумеется, за плату. Мне оставалось теперь найти исполнителей.
