— Я должен написать в Вашингтон, что история с биржевым спекулянтом — вовсе не американское открытие, — сказал Сильвио.

Мы ехали на север. Тисон сидел за рулем.

Перед нами лежали заснеженные предгорья Арденн. Серое небо, низкие облака… Такая погода стояла с самого

Рождества, и наши истребители-бомбардировщики все еще не могли быть задействованы. На северо-западе, в районе Болоньи, время от времени виднелись огненные всполохи и слышались сильные взрывы. Пулеметная стрельба заглушала наш мотор.

Слева от нас тянулась длинная вереница печальных машин полевого лазарета — поток раненых все не уменьшался.

Мы проехали дальше. Впереди нас катил оливковый лимузин полковника. Мы ехали на сборный пункт военнопленных.

— Скажи, ты веришь, что наши передачи способны укоротить войну хотя бы на один день? — допытывался Сильвио.

Я пожал плечами:

— Даже если и на один час, и то это спасет жизнь сотням солдат обеих сторон…

— Обеих сторон? — задумчиво повторил Сильвио. — Солдатам этот час вряд ли что даст, а вот для концлагеря один час может многое значить.

Сильвио беспокоился не зря. Нацисты перед концом войны будут стараться замести следы, то есть будут убирать свидетелей своих преступлений.

Сильвио разглагольствовал по-немецки. Водитель нас не понимал.

— У меня из головы не выходит мысль, что наша добрая «Анни» — слишком дорогостоящее и сложное дело. Для выполнения таких задач вполне достаточно простого передатчика. Сиди себе, передавай военную информацию и баста! Зачем же им понадобились господа Градец, Бернштейн, Брейер и Дирк, понять не могу…

— В Пентагоне сидят романтики, — пробовал возразить я.

— Это ужасно дорогая романтика! Кроме того, парни из Вашингтона страдают ее отсутствием… Не за красивые же глаза Шонесси создали такой уют с виллой, француженкой-кухаркой, винным погребком и так далее…

— Конечно, нет. Может, речь идет о сепаратистском движении? Но это же абсурд!

— Вовсе нет, — ответил Сильвио. — Но, с другой стороны, все старые аферы — дело рук французской секретной службы, а нашим господам на это, видимо, наплевать. Наверняка они хотят запастись на послевоенное время целым рядом аргументов… Говорят, что англичане приложили руку к событиям 20 июня. Может быть, и мы хотим, иметь такую группу? Ведь потом достаточно будет сообщить общественности о том, что «1212» лишь технически зависела от американцев, а идеологически, извини за выражение, — от сепаратистов. Возможно, среди них есть человек, с которым позже американцы будут иметь дело. Правда, многие из них слишком стары. Например, Аденауэр, бывший бургомистр Кельна. Ему сегодня под семьдесят…

— Я все же убежден, что «Анни» преследует прежде всего военные цели, хотя наши булавочные уколы в конечном счете ничего не дают. Капля на раскаленный камень! Ведь и ты, Сильвио, как-то сказал, что мы — та капелька, которая может переполнить чашу… Помнишь?

— Я и сейчас того же мнения.

Нас перегнала колонна грузовиков с пехотинцами. По виду это были уже не новички. У каждого на шее висело по связке лимонок. Не меньше чем часа через два эти солдаты будут в деле. Машины шли густо, одна за другой, будто и не на войне. Достаточно было одного вражеского бомбардировщика, чтобы разметать их!

Колонну замыкал джип, в котором рядом с водителем сидел унтер-лейтенант. На капоте машины красовалась фотография какой-то кинозвезды и надпись: «Мы говорим по-американски».

— Значит, тебя интересует «Анни»? — вновь спросил Сильвио.

— Интересует — не то слово. Однако поиски новых идей, оценка фактического материала, рождение новых связей, которых не было раньше, — все это очень любопытно и даже не лишено творчества. Иногда я сравниваю свою работу с трудом оператора кино, который из снимков, сделанных в разные эпохи и времена, с помощью ножниц и клея может создать новую картину.

— Этим ты и хочешь заниматься после войны?…

— Ты с ума сошел! Я художник, и вообще…

— Другие дальновиднее тебя, Петр. Как ты считаешь, зачем Вальтер записывает наши разговоры?

— Может, он хочет написать об этом книгу? После войны это будет возможно.

— Возможно? Я не думаю. Да он и не умеет писать, иначе давно бы прибрал к рукам тебя и Дирка. Или ты думаешь, что он способен написать хоть строчку?

— Нет, этого он не может, — ответил я. Для меня было новостью, что Вальтер ведет такие записи. Об этом знал только Сильвио: они спали в одной комнате.

— Может быть, он делает это для Шонесси? — робко спросил я.

— Скорее всего. Но зачем? Зачем это Шонесси?

— Может, наш майор хочет получить за это очередной орден или же серебряных «петушков» на погоны?

— Полковника он и так получит. Я думаю другое: или Шонесси хочет писать книгу и Вальтер собирает для него материал, или у майора прицел более дальний… Не то что у тебя, Петр.

— Моя война кончится в Праге. Стоит мне туда попасть и устроиться -на работу, как все вопросы для меня будут решены.

— Вот что я скажу тебе, дружище. У меня возникло подозрение. Мы все время твердим, что Америка якобы не преследует в этой войне никаких военных целей. Трудно в это поверить. Перед глазами — пример Аахена. Помнишь, наш разговор перед моим отъездом в Верден? Помнишь, я тебе сказал, что, быть может, наше дело и дело таких людей, как Шонесси, — два совершенно разных дела?

— Я думал об этом и пришел к выводу, что все будет зависеть, кто кого…

Сильвио от души рассмеялся.

— Представляю, как ты после войны положишь Шонесси на лопатки и скажешь: «Мистер Шонесси, езжайте обратно в Чикаго и торгуйте своим мылом и холодильниками!»

Мне не казалось все это смешным. Сильвио вдруг совершенно серьезно сказал:

— А уж такие, как Вальтер, тем более не позволят положить себя на лопатки. Они будут действовать дальше!

— Глупости! Против кого они будут действовать? Нацисты после этой войны уже никогда не поднимутся.

— Дошли бы твои слова до Бога! Но смрад из Аахена заставляет думать о другом. Представь себе, что где-то в Германии, например в Баварии, вспыхнула революция. Не шуми, я знаю, что ты хочешь сказать. Но допустим! Что мы будем делать, если это произойдет? Подложим несколько горящих поленьев, так как это сократит войну? Сокращенная война кончится, и в Баварии возникнет новое государство, социалистическое, например… Абсурд? Отнюдь нет. Нечто подобное там уже было двадцать пять лет назад. И что мы сделали тогда?

— Назначили в Баварию посла.

Сильвио опять рассмеялся:

— В Мюнхен мы пошлем кого-нибудь понадежнее. Ну хотя бы Дрюза. А что мы будем делать, если в Баварии национализируют моторостроительные заводы, сельское хозяйство, киностудии? Что тогда будем делать?

— Мы не будем ни во что вмешиваться! А некоторые, возможно, втихомолку будут аплодировать.

— Ты, Петр, и я, возможно! А «1212»?

— Скотина! Кончится война, и не будет никакой «Анни». Сильвио покачал головой:

— Ты недооцениваешь нашу «Анни». Она живуча. И мемуары, которые напишет Шонесси, будут в большой цене… Ты бегаешь на лыжах? — переменил тему разговора Сильвио.

— Охотно, хотя и не очень хорошо. Я и Ева каждую неделю в воскресенье выходили в горы.

— Я слишком тяжел, ленив и задыхаюсь, но Трети…

Сильвио почти никогда не говорил о своей жене.

Я даже думал, что он разошелся с ней. Сильвио расстегнул свою куртку, протянул мне желтоватый целлулоидный футляр.

С фотографии на меня смотрела смуглая темноволосая спортсменка в толстом вязаном свитере. Глаза у нее блестели. На груди — номер 14. Снимок был вырезан из иллюстрированного журнала. Лимузин полковника свернул резко вправо и остановился. Мы вылезли из машины, потянулись и пошли вслед за унтер-лейтенантом на крестьянский двор, в котором располагался штаб Четвертой моторизованной дивизии.

Навстречу нам вышел веснушчатый капитан.

— Мы как раз нашли нечто интересное, — сказал он и с такой осторожностью протянул какой-то грязный листок бумаги, будто это был манускрипт Карла Великого.

Полковник бесцеремонно схватил бумагу и долго, внимательно изучал.

— Что значит «absetzen»? — спросил он меня.

Я объяснил, что это «снимать», «отводить войска». Полковник засмеялся:

— Сегодня какое?…

— Четырнадцатое января!

Полковник показал бумагу мне. Это был приказ об отходе. Там стояла дата — 13 января.

— Это единственный документ, который вы перехватили? — спросил полковник.

Капитан кивнул и осторожно положил листок в папку:

— Мы отобрали его у одного подполковника. В самый последний момент он хотел было съесть листок с приказом. Другим офицерам об этом приказе ничего не известно.

Вечером у полковника было превосходное настроение. До начала нашего совещания он угостил нас старым коньяком, произнеся довольно странный тост:

— За здоровье дядюшки Джо!

Мы чокнулись.

— Немецкое наступление, — сказал полковник, помолчав, — до последнего момента, не будем этого скрывать, было успешным. Еще четыре, пять дней, и Антверпен будет отрезан. Что это значит, прекрасно понимают Рундштедт и его босс, так же, как и мы. Это может затянуть войну, а за это время много воды утечет. Будут готовы «Фау-3» и «Фау-4», а это будет очень неприятно, особенно англичанам. Тогда зачем же ОКВ дает приказ на отход?

Шонесси взял из рук Вальтера стопку донесений лагерных надзирателей и бегло просмотрел их. Кивнув головой, майор передал их полковнику. Тот, смеясь, отложил их в сторону.

— Я все уже знаю, — сказал он. — Старик нас проинформировал. Наступление, которое русские предпринимают на Восточном фронте, не мелкое местное наступление, а очень серьезное, крупное дело. И проводят они его на две недели раньше, чем оно было запланировано. Шеф еще четыре дня назад говорил о том, что Черчилль просил об этом дядюшку Джо. Русские были еще не совсем подготовлены и все же, несмотря на это, согласились. Все это очень здорово!

Шонесси нетерпеливо теребил свой массивный розовый подбородок.

— Петр, — обратился он ко мне, — приказ об отходе даст себя знать только через сутки. Так что пока вы очень коротко сообщите о наступлении красных… Из наших передач, однако, должно сложиться впечатление, что немцы были остановлены здесь и отброшены назад нами. Понятно?

Наверное, вид у меня был очень растерянный, так как полковник повторил вопрос Шонесси:

— Вам что-нибудь неясно?

Я замешкался:

— Но ведь передача о советском наступлении деморализует немцев больше, чем приказ об отходе на нашем участке фронта! Это только поможет нам, если мы…

Шонесси резким жестом поставил стакан на стол.

— Сержант Градец, — сурово сказал он, — Вы забыли, что такое приказ? — Затем тон его стал мягче. —

Знаете, Петр, иногда вы не видите дальше своего носа. Подумайте о том, что будет через несколько месяцев, когда война кончится, и что будут писать об этом немецкие историки. Мы должны раз и навсегда сказать, кто остановил гитлеровцев в этих проклятых Арденнах! Или это двенадцатая группа армий, или же события, которые разыгрались за тысячи миль отсюда, на востоке? А теперь можете идти! У вас, наверное, много дел до начала передачи…