Если несколькими минутами раньше Муссолини упомянул Наполеона совершенно случайно, то теперь обратился к его имени с тем же благоговением, с каким истинный христианин в самые трудные минуты своей жизни обращается к образу Христа.

Наполеон Бонапарт… Как ему раньше не пришло в голову? Он должен был обратиться к личности, духу этого гордого корсиканца значительно раньше. Еще в день ареста. Или по крайней мере находясь на Санта-Маддалене, всего в нескольких милях от родины Наполеона. Вот кто придал бы ему силы духа. Вот чей крест он должен подхватить сейчас, чтобы нести на Голгофу народного героя Италии, его мученика.

Нет, подумать только: какая изысканная историческая параллель! Как одинаково — по-житейски жестоко и в то же время, с точки зрения Вечности, величественно — повторяется история в судьбах великих людей!

Конечно, его, Бенито, враги, — теперь уже дуче взглянул на отступившего на несколько шагов капитана с почти отцовской жалостью, — пока что торжествуют. Еще бы: великий дуче повержен! Только не пора ли им вспомнить о поверженном Наполеоне времен его ссылки на Эльбу?

Странно, как это Бадольо не пришла в голову мысль сослать его на тот же остров, что и Наполеона? Побоялся исторических аналогий? А ведь была кратковременная остановка на каком-то островке Тосканского архипелага неподалеку от Эльбы. Аналогий они пугаются, предатели! Но он еще вернется в Рим, и тогда…

Они должны помнить: ссылка на Эльбу закончилась триумфальным шествием Наполеона на Париж. И еще были сто дней. Правда, они закончились шестью годами Святой Елены. Но это наступило потом. Сначала все же мир стал свидетелем беспримерного, потрясшего всю Европу, марша на Париж. И ста императорских дней.

Над соседней, укутанной легким туманом, вершиной прошлось звено военных самолетов. По очертаниям Муссолини определил, что это штурмовики.

Миновав вершину, они начали сворачивать в сторону Абруццо и при этом снижаться, направляя машины на исполосованный террасами склон какой-то небольшой, по-верблюжьи двугорбой, горы. Пилоты вели свои машины медленно и торжественно, словно совершали ритуальное самоубийство.

Но не совершили. Не хватило мужества. Как несколько минут назад не хватило такого же мужества ему самому. Мужества достойно избавить себя от позора арестанта.

Дойдя почти до склона, летчики резко подняли машины и повели их с натужно ревущими моторами ввысь, к небесам, к жизни — какой бы горькой и несуразной она им ни казалась.

«К жизни — какой бы горькой и несуразной она ни казалась», — повторил про себя Муссолини. — Этот девиз и стал последним оправданием его малодушия.