Через сорок минут показались окраины Заксенхаузена. Скорцени приказал водителю свернуть с шоссе и идти вслед за двумя наглухо закрытыми брезентом грузовиками, между которыми, словно Между огромными черепахами, не спеша полз черный лимузин. Все эти сорок минут Скорцени настойчиво подбадривал Штубера вопросами о том, что происходит на Украине. И выслушивал, не перебивая.

— Возможно, у вас появились интересные люди из местных? — спросил Он, когда впереди показалась высокая, почти трехметровая стена, из-за которой лишь кое-где выглядывали вершины дубов-патриархов.

Еще до войны Штубер наведывался в эти места и помнил, что никакой стены здесь не было. Замок Фриденталь стоял посреди густого, в английском стиле, парка, поражающего своей антигерманской неухоженностью. — Ничего нужного нам, — мрачно ответил Штубер, делая ударение на слове «нам». — Правда, есть там один русский лейтенант. Руководитель партизанской диверсионной группы. Он наверняка понравился бы вам, господин штурмбаннфюрер.

— Ваш легендарный лейтенант Беркут? — впервые оглянулся Скорцени. Извращенная шрамами улыбка его смахивала на улыбку Квазимодо. — Из украинцев. Сын, если не ошибаюсь, то ли полковника, то ли генерала.

— Надо полагать, уже генерала.

— У нас в плену оказалось теперь немало советских генералов. И многие сотрудничают с нами. Напомните об этом своему Беркуту.

— Я, честно говоря, не знал, что вам известно его имя, — тоже попытался улыбнуться Штубер, но, очевидно, улыбка получилась не лучше, чем у Скорцени.

«Значит, ему известно все, — повеяло холодком по спине Штубера. — А ведь за одни только переговоры с Беркутом он может сгноить меня в подвале гестапо».

— Беркут — кличка, я верно понял?

— Фамилия его Громов. Храбрый, дерзкий, опытный офицер.

— Кадровый разведчик? Установили контакт? Давно поддерживаете связь? — судя по тому, как Скорцени зачастил с вопросами, Штубер понял, что тот сразу серьезно заинтересовался Беркутом. Но понял он еще и то, что Скорцени проверяет его.

— Обычный строевой офицер. Был комендантом одного из дотов. Владеет немецким. И приемами японской борьбы. Детство прошло на Дальнем Востоке. Доставлял нам немало хлопот.

— Теперь он в гестапо?

— Был в полиции. Я не отдал его в гестапо. Недавно перевели в лагерь военнопленных. Под особый контроль. Пусть испытает на себе все прелести лагерной жизни. Потом поговорим более серьезно.

— Как думаете использовать?

— Хочу, чтобы он снова стал командиром партизанской диверсионной группы. И очень активно обрастал правоверными большевиками и сочувствующими. — Думаю, что…

— Это ближняя цель, — перебил его Скорцени. — Можно ли рассчитывать на то, что появится возможность использовать его в более сложной игре?

— Даже в таких операциях, как операция по освобождению Муссолини. По своим качествам он годится для любой игры, любой акции. Думаю, он мог бы возглавить даже национально-освободительное движение целого края.

— Это действительно серьезно. А что касается операции «Дуб» — она не образец, Штубер, не образец, — недовольно проворчал Скорцени. А ведь Штубер считал, что польстит герою нации. Как-никак эта операция принесла Скорцени громкую славу талантливого диверсанта. Не зря Гитлер лично повесил ему на шею Рыцарский крест, сказав при этом фразу, которая успела обойти все статьи, восхвалявшие подвиг Скорцени и его людей: «Этой услуги я никогда не забуду».

В домашнем кабинете отца Штубер нашел недавний номер газеты «Фолькишер беобахтер» , целая полоса в которой была посвящена «освободителю дуче» Скорцени. Там же сообщалось о том, что, поскольку операция по освобождению дуче осуществлялась на планерах, Геринг счел возможным снять со своего белого парадного мундира «Золотой почетный знак летчика» и приколоть его на грудь героя. Муссолини тоже не остался в долгу: пообещал наградить орденом «Сто мушкетеров». Правда, не сейчас, а когда представится возможность заполучить этот орден и издать соответствующий указ.

— Самая заурядная операция, — продолжал штурмбаннфюрер. — Единственная сложность заключалась в том, как попасть на вершину. Над этим пришлось подумать. Все остальное вы видели своими глазами. Кстати, вас представили к награде, Штубер.

— Благодарю, свой Железный крест я уже получил.

— Ну а что касается газетчиков… Они, как всегда, слишком усердствуют. Надо бы, конечно, поименно назвать всех участников этой операции.

— Излишне. Когда войска берут город, называют имя генерала, обходясь без перечисления всех штурмовавших его ефрейторов. Кроме того, Германия нуждается в новых героях. Нации нужен идеал.

— Приятно слышать это от вас, психолога войны. Читал ваши статьи. Это нечто новое. Их будут изучать. И не огорчайтесь, читая статьи о «герое нации». Вас ждут другие вершины, Штубер. Вершин много. Хватит для каждого, стремящегося к ним.

— Прекрасно сказано. Вершин действительно хватит для каждого, стремящегося к ним. Запомню эти слова.

— А пока я хочу, чтобы вы прошли ускоренную подготовку во Фридентале. В течение месяца. Вы и еще десять парней из группы парашютистов, которые были с нами там, на Абруццо. Заниматься будете по особой программе. Вообще-то, программа курсов рассчитана на год. Но проклятое время… Оно требует платить по векселям.

— Как скупой ростовщик.

— Вот и приходится выпускать трехмесячных недоносков. И все же там особая подготовка. Если бы по такой системе готовили наших диверсантов до начала войны с русскими, мы могли бы вспахать весь их тыл еще до перехода границы первой дивизии вермахта. И не мы страдали бы сейчас от их партизанских отрядов, — а они от наших диверсионных групп.

— Мне это понятно лучше, чем кому бы то ни было другому в пределах рейха.

— Фридентальские курсы — особые, Штубер. Убедитесь в первый же день.

Вблизи стена показалась еще выше. Но сразу же бросилось в глаза, что сложили ее недавно и наспех. Глядя на ее неровную, с плохо подогнанными камнями кладку, любой строитель из воздвигавших некогда замок Фриденталь наверняка сгорел бы от стыда.