Горби

Собственно, опровергнуть Михаила Сергеевича было невозможно. Артему доводилось вникать в нюансы западных юридической и экономической систем, и он хорошо знал, насколько эти системы холодны и жестоки, а главное, насколько хорошо они заточены под сохранение стабильно доминантного положения Запада.

– С каждым днем они все сильнее, – разгоряченно жестикулировал Горбачев. – Сотни лет выстраивают свою пирамиду власти. Пойми, если все у всех будет, то они сгинут. Им у нас нужна нестабильность. А квартира – это островок благополучия. Жилье – от слова «жизнь»! Ты видел, чтобы мышь, ласточка, медведь, наконец, стояли в очереди на квартиру? – неожиданно спросил последний президент Союза.

Артем усмехнулся:

– Конечно, нет. Это даже забавно представить. Управдом Волк выдает справки, а префект Лев подписывает смотровые ордера.

– О! То-то и оно. А человека заставляют стоять в очереди. Унижают. Я сам прошел эти коридорные системы и общагу, – президент помрачнел, – ничего хорошего. Потому и решил, дал слово бороться. Как стал руководителем Политбюро, сразу вопрос заострил. Товарищи поддержали.

Артем превратился в слух.

– Но страна не выдержала натиска западного капитала. Они сразу цену опустили на нефть. Помнишь? Восемь долларов! Это же меньше навоза. Удобрение в полях дороже! Не выдержали мы. Пришлось идти на компромиссы. А как иначе? Или страну потерять, или перемирие. Мы дали свободу Восточной Европе, но сохранили Россию. Наш общий дом не потеряли. А это уже много!

– Но все-таки Союз распался, – осторожно напомнил адвокат.

– Конечно. Факт. Плохо это? Или хорошо? Нет ответа. Помнишь, как шутили злые языки по поводу счастья?

– Многое говорили, – уклонился от точного ответа Артем. Он этой шутки не знал.

– А я напомню. Что такое счастье? Знаешь?

– Когда тебя понимают, когда тебе отвечают взаимностью. Иметь любимую работу и дружную семью… – перечислял Павлов известные ему аспекты счастливой жизни.

– Все верно, – замахал руками первый советский президент, – но говорили иначе: счастье – это жить в Советском Союзе. Во как говорили. А что такое несчастье? – лукаво прищурился он.

– Жить в Америке? – попытался угадать адвокат.

– Ха-ха. Несчастье – это иметь такое счастье! Вот как. Ха-ха-ха, – развеселился своей шутке Горбачев и тут же серьезно добавил: – А Союз не распался. Развалили его. Кто? Сам знаешь. Но не все. Многое еще до сих пор закрыто. Нельзя всего рассказать. Иначе – катастрофа. Я первый предложил открыть архивы. Допустить людей к тайнам. Пусть они решают…

Этой детали Артем не знал, и все-таки в этот момент архивы интересовали его меньше, чем жилье.

– Понятно. А что же произойдет, по-вашему, если у всех будут квартиры? В чем такая опасность?

– Ага. Не понимаешь снова? Те, кто живет в достатке – а у нас главный достаток – квартира, дом, – так вот, они политически не активны. Пассивные граждане. Все есть. Квартира, дом, семья. Ничего не надо. Зачем голосовать? Зачем выбирать? Чего желать-то еще? Все есть. Это – страшно. Кому? Власти. Она боится обеспеченного человека. С квартирой и домом. Уверенного в будущем…

Артем кивнул: то, что любой власти удобнее напуганный, жмущийся к ее коленям человечек, он понимал. И Горбачев, видя, что его мысль воспринята, воодушевился:

– Коммунизм начался с того, чтобы всех лишить квартир. Колхозы – общее жилье. Коммуны – общий дом. За семьдесят лет не построили квартир на всех. Факт? Так! Почему? Потому что нельзя! А мы решили изменить. Построить. Дать! Но нам не дали. И не дадут. Никому.

Это прозвучало столь грустно, что Артем подумал: этот действительно великий человек наверняка бесконечно устал – и от политики, и от людей.

– Значит, все бессмысленно? Бороться невозможно? Или есть шанс? А? – пытался он растормошить Горбачева.

– Ничто не бессмысленно. Все имеет свой смысл. И квартирный вопрос. Острый, но главный! Потому что квартира, сам понимаешь, больше, чем жилье. Тут Конституция нам не все говорит про права. В жизни за любое право надо бороться. И мы еще поборемся. Так, Артемий Андреевич?

Горбачев неожиданно встал, выпрямился, поправил очки, застегнул мягкий пиджак и протянул ему руку:

– Прощай, Павлов. Держись. Нужное дело делаешь. Борись! Всего наилучшего.

– Вы тоже, Михаил Сергеевич, – принял рукопожатие Артем. – Спасибо! До свидания. Надеюсь, что встретимся и победим!

Бывший генсек грустно взглянул на Павлова и, отводя глаза, пробормотал:

– Если доживу.