Перекрестный допрос на судебном заседании начался достаточно безобидно. Адвокат противной стороны спрашивал меня о биографии, о книгах, которые я написал, о сфере научных и медицинских интересов. Довольно обшарпанный зал суда со скучной обстановкой резко контрастировал с острой драмой, которая разворачивалась в нем. У ответчицы, моей пациентки (назовем ее Эми), на кону стояли не только обычные в таких случаях финансовые вопросы, но и судьба ее детей: муж подал на развод. Я выступал в качестве свидетеля по просьбе защитников Эми и должен был дать показания о ее душевном состоянии. Сейчас мне задавали вопросы представители сторон.

Эми умна и привлекательна, но застенчива и склонна к тревогам. Она все время беспокоилась, буквально по любому поводу. По мере того как ее богатый и успешный муж терял интерес быть ее мужем и его критические замечания в адрес жены превращались в потоки грязи, она стала бояться самого страшного – повторения ситуации из своего детства. Она изо всех сил хотела избежать распада семьи. Когда стало ясно, что развод неизбежен, она не смогла представить, как будет жить, и в приступе паники пригрозила убить себя, убежав из дома и оказавшись за 5 тысяч километров от него. Ее паническая реакция стала юридической зацепкой в деле. Еще до окончания процесса судья присудил мужу все права на детей и запретил Эми видеться с ними чаще двух раз в неделю. Более того, подозревая женщину в душевной неуравновешенности, суд постановил, что их встречи будут проходить под наблюдением специально назначенного чиновника.

Адвокат мужа направила острие своих вопросов на проблемы лечения Эми.

– Принимает ли ответчица какие-нибудь лекарственные препараты? – спросила она, прекрасно зная ответ.

– Нет. Во всяком случае, сейчас.

– Прописывали ли вы ей какие-либо лекарства ранее?

– Да, таблетки.

– Это антидепрессант?

– Да. И он очень эффективен при излечении генерализованных (общих) тревожных расстройств.

– А ваша пациентка страдает генерализованным тревожным расстройством?

– Да.

– Понятно. Но сейчас она не принимает лекарств. Прекратить прием порекомендовали ей вы?

– Нет. Она спросила у меня разрешения на это, и я согласился.

Я понимал, куда клонит адвокат истца. Она пыталась изобразить Эми человеком, который сам не хочет выздороветь. В глазах суда лечение подразумевает прием прописанных медикаментов, значит, ответчица не заинтересована в улучшении собственного состояния. Как можно доверить ей заботу о ее детях, если она не может позаботиться о себе?

– Но она все время занимается физическими упражнениями, – вставил я.

– Упражнениями? Но это не доказанный способ лечения, не так ли, доктор?

– Наоборот, упражнения во многом работают так же, как антидепрессанты и лекарства, снимающие тревожные состояния…

– Это ваше личное мнение, – прервала меня адвокат. – И как же именно это происходит?

– Вы действительно хотите узнать об этом? – я улыбнулся. – Я как раз пишу книгу на эту тему.

– Да, хочу.

Возможно, она ожидала услышать туманные рассуждения из области высоких спортивных достижений. Вместо этого я процитировал выдержки из нескольких клинических испытаний, показавших, что при лечении тревожных состояний и депрессий физические упражнения так же эффективны, как и лекарства. Затем я произнес 20-минутный монолог о том, какую пользу двигательная активность приносит мозгу и, в частности, как она помогала Эми бороться с тревогами и овладевать своими расстроенными эмоциями за те девять месяцев, что она у меня лечилась. Если адвокат и хотела подвести под суд упражнения, то я постарался отстоять их от таких посягательств.