Глава 7

С чувством затаенного благоговения перед обширным пространством пещеры Клан впервые переступил порог своего нового жилища, но довольно скоро все почувствовали себя в ней как дома. Быстро отошли в прошлое воспоминания о старой пещере и неутомимых поисках новой, и чем больше люди осваивались в непривычной обстановке, тем больше она нравилась им. Готовясь к долгим холодам, которые наступали за коротким жарким летом, они окунулись в повседневные заботы: охоту и сбор пищи, которой в местных лесах имелось в изобилии.

В буйных ручьях плескалась серебристая форель, и при некоторой сноровке ее можно было поймать руками; под скалистыми выступами или торчавшими над водой корнями деревьев частенько пряталась другая опрометчивая рыба. В устье ручья обитали во множестве осетры и лососи, набитые черной и красной икрой, а на дне внутреннего моря встречались страшный тифлонус и черный живоглот. Стоя по колено в воде, рыболовы гнали рыбу в сторону сетей, сплетенных из длинной шерсти животных и привязанных к веревке. Чтобы пополнить запасы сушеной рыбы, они проходили добрых десять миль вдоль морского берега. Моллюски и ракушки, помимо того, что добавляли к обеду лакомый кусочек, служили хозяйственной утварью. На скалистых выступах морского побережья гнездовали птицы, люди собирали там яйца, а иногда удавалось подстрелить камнем олушу, чайку или крупную гагарку.

Коренья, толстые стебли, листья, бахчевые и бобовые плоды, ягоды, фрукты, орехи и зерновые растения собирались в период созревания. Листья и цветы сушились и применялись для заварки чая, а также из них делали краску. Когда мороз осушал прибрежную полосу, на ней выступали соляные разводы, которые люди собирали и запасали на зиму.

Мужчины часто уходили на охоту, В близлежащих степях, богатых сочной травой, где изредка попадались низкорослые деревца, паслись бесчисленные стада животных. Здесь обитал гигантский олень, рога которого, как у самых крупных зубров, достигали одиннадцати футов. Степные лошади редко забегали так далеко на юг, но зато на полуострове встречались ослы и онагры – нечто среднее между лошадью и ослом, – а их здоровенные сородичи, лесные лошади, предпочитали жить в одиночку или небольшими семьями в горных лесах, окружавших пещеру.

Раскинувшуюся у подножия гор рощу, плавно переходившую в степи, населяли темно-коричневые и черные зубры, предки будущего домашнего скота. Лесные носороги – родственники их бесшерстных потомков, приспособившихся к более холодному климату, – частично перекрывали территорию других представителей рода, предпочитавших кормиться травкой в роще. И те и другие имели более короткие, торчавшие вверх рога. В отличие от них мохнатый носорог, подобно волосатому мамонту, был здесь временным обитателем. Длинный рог у них крепился на покатой спереди, низко расположенной голове, приспособленной для раскапывания трав под снегом. Толстый слой подкожного жира, длинные ярко-рыжие волосы, а также мягкий подшерсток – все это было результатом привыкания к суровым погодным условиям. Естественной средой обитания для него были северные, высушенные морозом прерии, лессовые равнины.

Лессовые равнины образовывались в тех местах, где землю покрывал ледник. Там была низкая влажность, редко выпадал снег и постоянно дул ветер. Осыпавшаяся со скал известковая порода – лесс – переносилась от края ледника на сотни миль. Короткая весна растопила снег и слой вечной мерзлоты настолько, чтобы молодая трава могла быстро укорениться и дать побеги. Она вырастала и вскоре высыхала, превращаясь в стоячее сено, которое на территории многих тысяч акров служило кормом животным, обитателям холодной части материка.

Степи полуострова привлекали шерстистых зверей лишь поздней осенью. Летом здесь было слишком жарко, а зимой не хватало пищи – землю покрывал плотный слой снега. Многие животные зимой отправлялись на север к более холодным, но зато сухим лессовым равнинам. Летом большая часть из них возвращалась обратно. Травоядные, которые щипали кусты, кору или лишайник на лесистых склонах, жили в условиях, не приспособленных для обитания больших стад. Такие места облюбовали лесная лошадь, лесной носорог, дикая свинья и некоторые виды оленей: рыжие олени, или лоси, кочевавшие небольшими табунами; застенчивые косули с простыми, оснащенными тремя отростками рогами; более крупные коричнево-белые пятнистые олени, а также олени американские.

На высокогорных лугах паслись муфлоны – бараны с крупными рогами, а еще выше скакали над самой пропастью альпийские и горные козлы, а также серны. Горный пейзаж расцвечивали быстрые, с острыми крыльями певчие птички, которые подчас становились добычей охотников. Но куда чаще люди довольствовались толстыми, низко летающими куропатками и тетеревами, подстреливая их из пращи. По осени в устроенные на земле ловушки нередко попадались прилетавшие с севера гуси и утки. В потоках теплого воздуха парили в небе пернатые хищники и охотники до мертвечины, обследуя низлежащие леса и луга.

В окрестностях пещеры водилось множество мелкого зверья, дававшего людям пищу и одежду: норки, выдры, росомахи, горностаи, куницы, лисы, соболи, еноты, барсуки и маленькие дикие кошки, позже превратившиеся в домашних, а также белки, дикобразы, зайцы, кролики, кроты, выхухоли, нутрии, бобры, скунсы, мыши-полевки, лемминги, белки, живущие на земле, тушканчики, огромные хомяки, пищухи и некоторые другие, не получившие названий и вымершие в далекой древности животные.

Значительно сокращали их численность более крупные хищные звери, такие как волки и родственные им, но гораздо более свирепые дикие собаки, а также представители кошачьей породы: рыси, гепарды, тигры, леопарды, горные барсы и пещерные львы, вдвое превосходившие любое другое животное. У пещер охотились всеядные бурые медведи, однако их громадных братьев – травоядных пещерных медведей – в этих краях больше не было. Расширяла сферу своего обитания вездесущая пещерная гиена.

В этом холодном древнем Эдеме с его невероятно богатым многообразием форм жизни на долю человека приходилась лишь незначительная часть. Не наделенный природой особыми данными для выживания и вынужденный поэтому развивать свой огромный мозг, он был самым слабым из тех, кто добывал себе пропитание охотой. Но, несмотря на видимую неполноценность, отсутствие когтей и клыков, и на то, что двуногий ловчий не обладал скоростью и силой зверя, он завоевал уважение остальных представителей животного мира. Один его запах издалека отпугивал более сильные создания природы, заставляя свернуть с избранного пути, пусть даже до этого они прожили долгое время в непосредственной близости. Способные и опытные охотники Клана были сильны как в защите, так и в нападении, и, если что-то угрожало безопасности Клана или же ему требовалась теплая зимняя одежда, они подстерегали ничего не подозревающего хищника.

Стоял теплый и ясный день начала осени. Деревья, понемногу ронявшие свой убор, еще не утратили яркости красок. Над остатками прошедшего пира лениво жужжали мухи. Свежий морской ветерок напоминал о бурлящей подводной жизни, а на залитый солнечным светом горный склон над входом в пещеру листва отбрасывала трепещущие тени.

Теперь, когда Клан обрел жилище, обязанностей у Мог-ура убавилось. Время от времени от него требовалось проводить охотничью церемонию и ритуал по изгнанию злых духов в помощь магии Изы в случае, если кто-то болел или был ранен. Охотники ушли на охоту, прихватив с собой нескольких женщин, чтобы те подготовили мясо для хранения, – в сушеном виде его легче было доставить в пещеру. Разрезанное на куски, оно быстро теряло влагу под постоянным степным ветром и жарким солнцем. Дым от костра, где горели навоз и сухая трава, в основном служил для того, чтобы не дать мухам отложить в сыром мясе личинки и тем самым предохранить его от гниения. На обратном пути большую часть груза несли женщины.

Со времени вселения в новую пещеру Креб, не пропуская ни дня, обучал Эйлу языку Клана. Простейшие слова, которые для малышей обычно оказывались трудными, она повторяла с легкостью, однако усвоить сложную систему жестов и знаков оказалось выше ее сил. Старик, сколько ни напрягал свой мозг, никак не мог придумать, как донести до нее их значение. Девочка была не на шутку расстроена.

Она ощущала, что чего-то недопонимает, но жаждала общения. У нее не было сомнений в том, что соплеменники разговаривают друг с другом не только посредством слов, но и как-то иначе, однако как именно, она не могла взять в толк. Дело в том, что Эйла не понимала их жестов. Они казались ей не более чем бессвязными движениями, ей даже не приходило в голову, что вообще возможно говорить руками.

Креб начал догадываться о причинах ее непонимания, хотя в это и трудно было поверить. «Должно быть, она не догадывается, что все движения наделены смыслом, – думал он, гуляя с ней вдоль журчащего ручья. – Вот в чем ее беда. Или же ей просто не хватает ума постичь наш язык». Хотя Эйла во многом отличалась от них, но, насколько успел заметить Креб, умом обделена не была, и, тем не менее, оказалась не способна понять простейшие знаки. Креб решил, что остается только одно: показывать их в преувеличенном виде. Протоптанная людьми тропинка привела старика с девочкой на его излюбленную лужайку. Здесь рос огромный дуб с обнаженными корнями, возле него Мог-ур мог отдохнуть. Начиная урок, он указал посохом на дерево.

– Дуб, – быстро ответила Эйла.

Креб кивнул в знак одобрения и направил посох в сторону ручья.

– Вода, – сказала девочка.

Старик кивнул вновь, после чего сделал движение рукой и повторил слово.

– Текущая вода, речка, – означали жест и слово вместе.

– Вода? – неуверенно произнесла Эйла, недоумевая: она уже говорила это слово и он остался доволен, а теперь спрашивает ее вновь. Девочку охватило сильное беспокойство. Все повторялось сначала. Она знала, он добивается от нее чего-то еще, но чего именно, не понимала.

Креб отрицательно затряс головой. Он проходил это упражнение с ней много раз. И опять указал на ноги.

– Ноги, – был ответ Эйлы.

– Да, – кивнул маг, подумав про себя, что нужно как-то заставить ее видеть, а не только слышать. Он встал, взял ее за руку и сделал несколько шагов, оставив посох лежать на месте. – Ноги, – произнес он, а жестом старался ей объяснить. – Ноги двигаются, идут.

Она вся напряглась, стараясь прислушаться, не ускользнул ли от нее какой-нибудь звук.

– Ноги? – дрожащим голосом произнесла она, догадываясь, что это не то, что он хочет от нее услышать.

– Нет, нет, нет! Идут! Ноги двигаются! – повторил он в очередной раз размашистым жестом. Подошел к ней снова и показал на ноги, уже отчаявшись добиться ее понимания.

Эйла чувствовала, что из глаз у нее вот-вот хлынут слезы. Ноги! Ноги! Она знала: «Слово сказано правильно, но почему тогда он трясет головой? Лучше бы он не вертел рукой перед моим лицом! Что я делаю не так?»

Пожилой человек вновь подошел к ней, указал на ноги, сделал движение рукой и произнес слово. Она остановилась и уставилась на него. «Он снова разводит рукой, причем так явно, будто хочет этим что-то сказать, и снова повторяет то же слово», – рассуждала девочка про себя. Креб пригнулся и, глядя ей прямо в лицо, перед глазами рукой произвел движение. Жест, слово. Жест, слово.

«Чего он хочет? Чего от меня добивается?» Она хотела его понять и знала, что он пытается что-то донести до нее. «Зачем он двигает рукой?» – спрашивала себя девочка.

Вдруг до нее дошло: «Его рука! Он то и дело размахивает рукой!» И она неуверенно подняла руку.

– Да, да! Вот именно! – Креб едва ли не закричал от радости. – Делай знак! Ноги идут! Движутся! – повторял он.

Озаренная внезапной догадкой, девочка внимательно следила за его движением, стараясь подражать ему. «Креб сказал „да“! Это то, что ему нужно! Движение! Он хочет, чтобы я повторила движение».

Она вновь произнесла слово и сделала жест, все еще не понимая, что это значит, но, по крайней мере, сообразив, что от нее требуется слово сопровождать жестом. Указав на двигающиеся ноги, Эйла повторила сочетание из слова и жеста.

И тут ее осенило! Она обнаружила связь! Двигаться на ногах! Идти! Вот что он имел в виду! Она словно прозрела! И вспомнила, что люди Клана все время шевелили руками. «Уж не разговаривали ли они таким образом? Так вот, значит, как они между собой общаются. И верно, поэтому произносят так мало слов. Неужели они говорят руками?»

Креб сел. Эйла стояла напротив, пытаясь справиться с охватившим ее возбуждением.

– Ноги, – сказала она, указывая на свои ноги.

– Да, – довольно кивнул он.

Она встала и прошлась вперед, после чего вернулась, сделала жест и произнесла:

– Ноги.

– Да, да. Именно! То, что надо! – подтвердил он. Наконец она поняла!

С минуту помолчав, девочка бросилась бежать по лужайке, развернулась и, приблизившись к Кребу, остановилась, слегка запыхавшись, и стала ждать, что он скажет.

– Бежать, – показал он рукой. Это движение было похоже на первое, но все же от него отличалось.

– Бежать, – старательно повторила она рукой. Она все поняла!

Креб был вне себя от радости. Жест был груб, лишен изящества, которым были наделены даже дети Клана, но главное – она ухватила суть. Мог-ур так сильно закивал, что чуть не свалился с места. Развеселившаяся Эйла кинулась к нему и горячо обняла.

Старый шаман невольно осмотрелся вокруг. Столь пламенные порывы не принято было проявлять за пределами домашнего очага. Но вокруг них никого не было. Калека ласково прижал девочку к себе, впервые в жизни ощущая прилив тепла и упоения.

Перед Эйлой открылся целый мир познания. Природа наделила ее артистизмом и мимическим талантом, которые она добросовестно применяла, подражая движениям Креба. Он мог показать ей лишь упрощенные варианты ручных знаков, оттачивать же их приходилось Изе. Эйлу, как всех маленьких детей, обучали различным понятиям, начиная с выражения простейших нужд, но девочка овладевала всем гораздо быстрее. Она так долго была лишена общения, что решила восполнить этот недостаток как можно скорее.

Как только она начала понимать язык Клана, заметно переменилось ее восприятие жизни. Эйла постоянно следила за общением людей, пытаясь ухватить, о чем они говорят. Поначалу к тому, что девочка на всех пялила глаза, относились снисходительно и журили ее как ребенка. Но время шло, и неодобрительные взгляды в ее сторону недвусмысленно давали понять, что больше этого терпеть нельзя. Уставиться на кого-либо, так же как и подслушивать, считалось неприличным. По обычаям Клана было положено отводить взгляд, когда другие вели личный разговор. И возник этот вопрос однажды вечером в самом разгаре лета.

После ужина все сидели у семейных очагов. Солнце ушло далеко за горизонт, и в последних его отсветах, шелестя под легким ветерком, вырисовывались контуры листвы. У входа в пещеру горел костер, отвращавший от людей злых духов и хищников. Сквозь мерцание огня в струях поднимавшегося дыма и теплого воздуха плавно извивались деревья и кустарники. На скалистой стене пещеры завели свой танец свет и тени.

Эйла сидела на огороженной камнями территории Креба, уставившись на семейство Брана. Упражняясь в роли взрослого мужчины, Бруд вымещал досаду на матери и Оге. С самого утра день начался у него неудачно, а позже стало и того хуже. После долгих часов выслеживания лисы, шкуру которой Бруд обещал принести Оге, он упустил зверя. Брошенный им камень спугнул лису, и та бесследно растворилась в кустах. Взгляды Оги, преисполненные понимания и прощения, лишь подливали масла в огонь. Он мог снести от нее все, что угодно, только не это.

Уставшие после трудового дня женщины заканчивали свои дела, и Эбра, которой то и дело мешали доделать работу, рассердившись, дала знать Брану. Вождь давно заметил непотребное поведение Бруда. Тот имел на это право, но мог бы проявить к женщинам большую чуткость. Зачем было заставлять их бегать за каждой ерундой, когда они без того заняты и валятся с ног от усталости?

– Бруд, оставь женщин в покое! У них и без тебя хватает дел, – жестами осёк его Бран.

Получить такой нагоняй, да еще от самого вождя и в присутствии Оги, для Бруда было невыносимо. Он удалился от остальных в дальний угол и тут поймал на себе пристальный взгляд Эйлы. Не важно, что она ухватила лишь суть небольшой домашней перебранки, весь ужас заключался в том, что в присутствии этой дурнушки его отчитали как ребенка. Это был сокрушительный удар по его болезненному самолюбию. «У нее даже не хватило воспитанности отвести взгляд, – подумал он. – Ну раз ей наплевать на вежливость, то и мне тоже». Это была последняя капля, переполнившая чашу его терпения. Ратуя за соблюдение обычая Клана, он пронзил ненавистную девчонку злорадным взглядом.

Креб чувствовал, что в семье Брана возник небольшой разлад. Ему было ведомо все, что творилось в Клане. Чаще всего он воспринимал все как посторонний шум, но то, что касалось Эйлы, заставило его насторожиться. Он мог себе представить, сколько злости накопилось у Бруда, раз он, невзирая на все, чему его всю жизнь учили, уставился прямо на чужой семейный очаг. «Бруд относится к ней слишком враждебно, – подумал Креб. – Ради ее же блага придется поучить малышку, как себя вести».

– Эйла! – резко окликнул ее Креб. От звука его голоса она едва не подскочила на месте. – Не гляди на других людей! – добавил он знаками.

– Почему? – удивилась она.

Нельзя глядеть, нельзя таращиться. Людям это не нравится, – пытался ей объяснить Мог-ур, чувствуя, что Бруд с нескрываемым удовольствием краем глаза наблюдает за тем, как девчонка получает взбучку от Мог-ура.

«И все же он к ней слишком мягок. Ничего, придет время, и я ей еще покажу, как следует себя вести женщине».

– Давай поучимся говорить, – знаками предложила Эйла. Она все еще была изумлена и слегка обижена.

Кто-кто, а Мог-ур-то точно знал, почему она за всеми наблюдала, но все же решил сделать внушение. Да и Бруд, увидев, как ее ругают за неприличное поведение, слегка поумерил свой гнев.

– Эйла, прекрати глазеть, – означал строгий взгляд Креба. – Это плохо. Эйла не перебивает, когда говорит мужчина. Это плохо. Эйла не глядит на другие семьи. Это плохо. Плохо. Понимаешь?

Креб был резок. Он хотел, чтобы она это поняла. Мог-ур заметил, что Бруда позвал Бран, и настроение у молодого человека явно улучшилось.

Эйла была подавлена. Еще никогда Креб не был с ней груб. Ей казалось, ему нравится, что она осваивает их язык. Теперь же он велел ей не смотреть на других, а значит, ей не придется больше учиться. Слезы боли и обиды так и хлынули у нее из глаз.

– Иза! – встревоженно позвал ее Креб. – Иди сюда! У Эйлы что-то случилось с глазами.

У людей Клана глаза слезились, только когда в них попадала соринка, а также в случае простуды или глазной болезни. Но чтобы плакать от огорчения – такого Кребу еще не приходилось видеть. Иза быстро подбежала к ним.

– Погляди! У нее слезятся глаза. Может, попала искра? Лучше проверь, – настаивал он.

Иза тоже не на шутку забеспокоилась. Подняв веки Эйлы, она стада пристально рассматривать глазницы девочки.

– Глаз болит? – спросила она. Целительница не обнаружила никаких признаков его поражения. Все было в порядке, но глаза продолжали слезиться.

– Нет, не болит, – шмыгая носом, произнесла Эйла. Она не понимала, почему они так забегали вокруг нее, но ощущала их заботу, несмотря на то, что Креб недавно сердился на нее.

– Почему Креб разозлился, Иза? – всхлипывая, спросила она.

– Ты должна усвоить, Эйла, – с серьезным видом начала объяснять Иза, – невежливо смотреть на чужой очаг, смотреть, о чем там говорят. Эйла должна знать, что, когда говорит мужчина, женщина смотрит вниз, вот так. – И Иза ей показала как. – Когда мужчина приказывает, женщина выполняет. И никаких вопросов. Таращат глаза только маленькие. Эйла большая. Люди сердятся на Эйлу.

– Креб сердится? И не будет обо мне заботиться? – И она вновь разразилась слезами.

Иза не понимала, почему у девочки слезятся глаза, но ощущала, что та не в себе.

– Креб будет заботиться об Эйле. И Иза тоже. Креб учит Эйлу. Нужно многое узнать. Эйла должна узнать правила Клана. – Она нежно обняла девочку и вытерла ей глаза кусочком кожи, после чего посмотрела в них, чтобы проверить, все ли в порядке.

– Что случилось у нее с глазами? – осведомился Креб. – Она больна?

– Она думает, что ты ее не любишь. Она думает, что ты на нее разозлился. Должно быть, поэтому она расстроилась. Возможно, светлые глаза, такие как у нее, слишком слабые, но, насколько я могу судить, они здоровы, да и сама она говорит, что глаза не болят. Думаю, они слезятся от печали, Креб, – пояснила Иза.

– От печали? Она так огорчилась из-за того, что я ее не люблю? И поэтому потекли слезы из глаз?

Мог-ур был поражен до глубины души, он испытывал непонятные чувства. Неужели она так слаба здоровьем, хотя по ней этого не скажешь? Первый раз в жизни он видел, чтобы кто-то плакал, узнав, что он его не любит. Кроме Изы, к нему еще никто так не относился. Люди его боялись, испытывали благоговейный страх, уважали, но чтобы буквально до слез жаждать его любви – такого еще не бывало. «Возможно, Иза права, у девочки слабые глаза, но зрение нормальное. Все-таки нужно ей как-то сказать для ее же блага, как следует себя вести. Бран выгонит ее, если она не усвоит наших правил. Это в его власти. Но это не значит, что я ее не люблю. Я ее люблю, – впервые признался он себе, – как это ни странно, я очень ее люблю».

Эйла поплелась к калеке, нервно поглядывая на свои ноги. Стала напротив него и только тогда подняла печальные глаза, еще мокрые от слез.

– Я больше не таращу глаза, – жестами сказала она. – Креб на меня не сердится?

– Нет, – ответил ей он. – Я вовсе не сержусь, Эйла. Но ты принадлежишь Клану, принадлежишь мне. Ты должна знать наш язык, но также должна знать правила Клана. Понимаешь?

– Принадлежу Кребу? Креб на меня не сердится?

– Нет, я люблю тебя, Эйла.

Расплывшись в улыбке, она бросилась к безобразному старику и обняла его, после чего устроилась у него на коленях и крепко прижалась.

Креба всегда интересовали дети. Став Мог-уром, он редко встречал, чтобы тотем ребенка не был безоговорочно воспринят матерью. Ему приписывали сверхъестественные способности, однако его истинный талант заключался в умении наблюдать и воспринимать увиденное. На его глазах рождались и вырастали дети, женщины и мужчины их баюкали и утешали. Но сам он, старый и покалеченный, никогда не знал счастья держать на руках ребенка.

Выплакав свою печаль, малышка уснула. Рядом с Мог-уром она ощущала себя в безопасности. Он вытеснил в ее душе другого человека, память о котором сохранилась лишь в дальних уголках сознания. Креб смотрел на спокойное доверчивое личико, и в его душе расцветала любовь. Он не смог бы любить ее сильнее, будь она даже его собственным ребенком.

– Иза, – позвал он целительницу и, прежде чем передать ей девочку, на мгновение обнял Эйлу. – Верно, из-за болезни она утомилась, – сказал он, когда женщина ее уложила. – Для пущей уверенности осмотри еще раз ее глаза завтра утром.

– Хорошо, Креб, – кивнула она.

Иза любила брата. Она знала, что за его угрюмой наружностью скрывается добрая душа, и была за него очень рада: теперь ему было, кого любить и было, кому любить его. После этого случая добрые чувства к девочке у нее еще больше окрепли.

С детства Иза не была такой счастливой. Омрачал ее радость лишь страх, что ее будущий ребенок может оказаться мальчиком. Сына ей пришлось бы растить вместе с охотником. Поскольку она приходилась сестрой Брану, а их мать была женщиной вождя, то ее сын мог бы стать вождем в том случае, если с Брудом что-нибудь случится, а у Эбры не будет больше сыновей. Брану придется отдать ее с ребенком кому-нибудь из охотников либо взять к себе. Хотя она ежедневно молила свой тотем послать ей либо девочку, либо мертворожденное дитя, избавиться от снедавшего ее беспокойства не удавалось.

Благодаря терпению Креба и усердию Эйлы за лето она научилась понимать не только язык Клана, но и их обычаи. За первым уроком, отучившим ее глазеть на людей, когда не положено, последовало много других, не менее сложных. Особенно трудно оказалось привить ей женское послушание, поскольку для этого пришлось обуздать природное любопытство и неугомонную энергию.

Многое научились понимать и Креб с Изой. Так, например, они уже знали, что слегка растянутые губы и чуть приоткрытые зубки у девочки означают то, что она счастлива. Но все продолжали сокрушаться по поводу странной слабости девочкиных глаз, когда та была чем-то огорчена и начинала плакать. Иза относила эту особенность за счет светлого цвета глаз, только не знала, свойственно ли это качество одной Эйле или вообще Другим. На всякий случай Иза промывала девочке глаза отваром бело-голубого растения, что росло в близлежащих лесах. Оно питалось гниющей древесиной, и его лишенные зелени глянцевые листочки при прикосновении чернели. Но Иза не знала лучшего средства от воспаленных глаз и всякий раз, когда девочка плакала, промывала ей глаза остуженным отваром стеблей этого растения.

Плакала Эйла редко. Хотя слезы обеспечивали ей внимание, она всячески старалась их сдерживать. К тому же они не только пробуждали беспокойство у любимых ею людей, но делали ее не похожей на остальных, а ей хотелось быть такой, как все. Соплеменники понемногу привыкали к ней, но по-прежнему с настороженностью относились к ее странностям.

Эйла, в свою очередь, тоже познавала Клан и вживалась в него. Мужчины питали к ней интерес, но считали ниже своего достоинства выказывать его особе женского пола, хотя и столь не похожей на других, впрочем, и она платила им тем же. Больше других ею интересовался Бран, но она его пугала. Он был с ней строг и не шел на сближение. А Эйле было даже невдомек, что остальным Креб казался куда неприступнее Брана и, что всех изумляла близость Мог-ура и странной девочки. Но один человек ей был особенно неприятен – тот, что делил с Браном очаг. От его взгляда ей всегда становилось не по себе.

Прежде всего, ей пришлось познакомиться с женщинами. За исключением случаев, когда Эйла находилась в обществе Креба или когда отправлялась с целительницей собирать травы, они с Изой обычно проводили время среди женщин. Поначалу Эйла попросту ходила за Изой по пятам и смотрела, как женщины сдирают с животных шкуру, выделывают кожу, разрезают ее по спирали и получают один длинный ремень, плетут корзины, подстилки и сети, вырезают из дерева чаши, собирают дикие плоды, готовят еду, заготавливают к зиме мясо и растительную пищу и выполняют все желания мужчин. Эйла проявляла ко всему рвение, и женщины охотно обучали ее не только языку Клана, но и всякому полезному ремеслу.

Хотя в физической силе она уступала женщинам и детям Клана и обладала хрупким телосложением, ее ловкости и гибкости можно было позавидовать. Тяжелые работы были ей не под силу, зато для своего возраста она необычайно проворно плела корзины. У нее зародились теплые отношения с добродушной Икой, и та давала девочке подержать Борга. По натуре довольно замкнутая, Овра, так же как и Ука, была особенно добра к девочке. Обе женщины потеряли во время землетрясения близких людей, поэтому горе Эйлы вызывало у них сочувствие. Девочке недоставало только друзей-ровесников.

Дружеские отношения с Огой распались вскоре после церемонии. Ога разрывалась между Эйлой и Брудом. Несмотря на то, что Эйла была немного младше Оги, у них нашлось бы о чем поведать друг другу, но Бруд недвусмысленно выказывал свое отношение к новенькой. Ради своего избранника Оге пришлось пожертвовать дружбой с Эйлой. Они почти не общались, за исключением случаев, когда работали вместе. Не встретив отклика на свои попытки подружиться, Эйла вскоре оставила Огу в покое и больше к ней не приставала.

Играть с Ворном Эйла не любила. Он был на год младше ее, но, подражая в игре взрослым, все время норовил ею командовать, а Эйле подобные отношения были не по нутру. Когда она взбунтовалась, это вызвало возмущение как мужчин, так и женщин, и в особенности Аги, матери Ворна. Она гордилась тем, что ее сын пытается вести себя, как подобает мужчине. А ненависть к девочке со стороны Бруда ей была известна не хуже, чем всем остальным. «В один прекрасный день, – рассуждала она, – Бруд станет вождем, и, если он будет по-прежнему благоволить к моему сыну, Ворн станет вторым по положению человеком в Клане». Ага не гнушалась ничем, чтобы услужить Бруду, вплоть до того, что, когда тот оказывался поблизости, начинала шпынять девочку. Если Ворн играл с Эйлой и появлялся Бруд, Ага тут же отсылала сына куда-нибудь.

Вскоре Эйла освоила язык Клана, в особенности ей помогли в этом женщины. Правда, один особый знак она выучила путем собственных наблюдений. Она продолжала смотреть на людей, разве что не так явно, – не могла же она оградить себя от всего, что происходит вокруг.

Однажды она видела, как Ика играет с Боргом. Ика сделала ему знак и повторила его несколько раз. Ребенок в ответ замахал руками, подражая матери. Когда же у него это получилось мало-мальски похоже, Ика, обратив на него внимание женщин, похвалила сына. Позже Эйла видела, как Ворн подбегал к Аге и приветствовал ее тем же жестом. Даже Овра начинала беседу с Укой с такого же движения рук.

В тот же вечер Эйла тихо приблизилась к Изе и, когда та подняла на нее глаза, обратилась к ней вновь выученным жестом. У той от удивления широко раскрылись глаза.

– Креб, – начала Иза, – когда ты научил ее называть меня матерью?

– Я не учил ее этому, Иза, – ответил тот. – Должно быть, она научилась этому сама.

– Ты сама это выучила? – обратилась Иза к девочке.

– Да, мать, – повторив тот же жест, ответила она.

Эйла точно не понимала значения знака, но могла об этом догадываться. Она заметила, что этим движением дети обращаются к женщинам, которые их опекают. Хотя у нее из памяти стерлись воспоминания о собственной матери, их не забыло ее сердце. Ту, которую девочка любила и потеряла, теперь заменила Иза.

Долго не имевшая детей женщина вдруг ощутила прилив материнских чувств.

– Дочка моя. – Иза в порыве нежности, что случалось с ней крайне редко, обняла Эйлу. – Мое дитя. С самого начала я знала, что она моя дочь, Креб. Помнишь, я говорила тебе? Она дарована мне духами, я в этом не сомневаюсь.

Креб с ней не спорил. Возможно, она была права.

После этого вечера у девочки почти прекратились ночные кошмары. Чаще всего ей снились два сна. Один о том, как она скрывается в маленькой расщелине, спасаясь от огромных острых когтей. Второй – более неопределенный и более страшный. Это было ощущение дрожащей земли и болезненное ощущение потери. Она кричала во сне на своем, уже почти забытом языке, а когда просыпалась, припадала к Изе. Поначалу Эйла почти неосознанно прибегала к родной речи, но со временем, когда освоила язык Клана, странные слова слышались от нее только во сне. Постепенно они ушли и из ее снов, но после ночного кошмара у нее постоянно оставалось ощущение одиночества.

Промелькнуло короткое жаркое лето, и на его смену пришла осень. Наступили первые утренние заморозки, напоив воздух свежестью; оделись в багряно-янтарные одежды некогда зеленевшие леса. Затяжные осенние дожди, перемежающиеся снегом, лишали деревья богатства красок, предвещая близость холодов. Чуть позже, когда на ветках удерживались лишь самые цепкие листья, словно последнее воспоминание о летнем тепле, ненадолго показывалось яркое солнышко, но вскоре суровый ветер навевал сильный холод, и с тех пор люди почти не выходили из пещеры.

В тот день Клан высыпал на площадку у входа в пещеру, наслаждаясь последними лучами солнца. Женщины сеяли зерно, собранное с низлежащих степей. Резкий ветер вздымал вверх желтые листья, словно пытаясь вдохнуть жизнь в то, что осталось от летнего богатства. Женщины слегка подкидывали в мелких корзинах зерно, мякину сдувало порывами воздуха, меж тем как полноценные тяжелые зерна падали обратно на дно.

Иза стояла за спиной Эйлы и, взяв девочку за руки, обучала, как подбрасывать вверх зерно, чтобы не уронить его вместе с соломенной шелухой.

Эйла, чьей спины касался твердый, выступающий живот Изы, вдруг почувствовала его внезапный спазм, который заставил женщину замереть на месте. Вскоре Эбра с Укой отвели беременную в пещеру. Девочка стрельнула глазами в сторону мужчин, которые, прекратив разговор, проводили трех женщин взглядом. Эйла боялась, как бы тем не досталось от мужчин за то, что они бросили работу. Но мужчины, непонятно почему, отнеслись к этому благосклонно. Рискуя навлечь на себя их гнев, Эйла отправилась вслед за женщинами.

Иза отдыхала на меховой подстилке, а по обеим сторонам от нее находились Эбра и Ука. «Почему вдруг Иза разлеглась посреди дня? – подумала Эйла. – Уж не заболела ли она?» Заметив ее беспокойный взгляд, Иза жестом постаралась успокоить девочку, но Эйле от этого не стало легче, в особенности, когда она увидела приемную мать во время очередной схватки.

Разговор женщин не представлял собой ничего особенного – они говорили то о запасах на зиму, то о перемене погоды. Но Эйла подметила в их жестах и знаках какую-то тревогу. «Что-то не так», – подумала она, решив про себя, что ничто не заставит ее уйти оттуда, пока она не дознается, в чем дело.

Ближе к вечеру вернулись с прогулки с детьми Ика и Ага. Чтобы подбодрить Изу, они вместе с Оуной подсели к ней. Женщины толпились у постели целительницы, а Овра с Огой тем временем сгорали от любопытства. Хотя дочь Уки еще не имела своего мужчины, она уже была женщиной и знала, что в ней тоже может вырасти новая жизнь. Оге также вскоре предстояло стать взрослой во всех отношениях, поэтому и ту и другую остро интересовало все, что происходило с Изой.

Когда Ворн увидел, что Аба подсела к дочери, у него возник вопрос, почему все женщины собрались у очага Мог-ура. Он пооколачивался вокруг, после чего забрался к Аге на колени и уселся рядом со своей сестрой. Оуне пришлось посадить его к себе. Однако ничего особо интересного он не увидел: целительница просто отдыхала и все, поэтому мальчик убрался восвояси.

Вскоре и женщины стали расходиться: пора было готовить еду. С Изой осталась одна Ука, а Эбра с Огой, не отрываясь от дел, тайком поглядывали за целительницей со стороны. Эбра сначала принесла пищу Кребу и Брану, а после Уке, Изе и Эйле.

Овра приготовила ужин мужчине своей матери, но, едва Грод отправился к очагу Брана, где находился также Креб, вернулась вместе с Огой к постели Изы и села рядом с Эйлой, которая за все время не двинулась с места.

Иза лишь пригубила чай, Эйла тоже была не голодна. Целительница повертела пищу, но из-за очередной судороги, сведшей живот, съесть ее не смогла. «Что же случилось с Изой? Почему она не готовит Кребу ужин? Почему Креб не призовет на помощь духов, чтобы ей стало лучше? Почему он с остальными находится у очага Брана?»

Иза тужилась сильнее и сильнее. Между схватками она едва успевала сделать несколько быстрых вдохов и вновь крепко хваталась за руки женщин. В Клане никто не спал. Мужчины, собравшись вокруг вождя, казалось, обсуждали что-то важное. Однако их истинный интерес выдавали взгляды, тайком брошенные в сторону Изы. Время от времени женщины подходили к ней, чтобы проверить состояние, иногда они ненадолго задерживались. Весь Клан объединился в духовной поддержке Изе, которая трудилась над рождением новой жизни.

Было уже совсем темно, когда женщины вокруг нее резко засуетились. Эбра расстелила шкуру, а Ука помогла Изе устроиться на корточках. Тяжело дыша, роженица сильно тужилась и кричала от боли. Эйла сидела рядом и тряслась, Ога и Овра сами стонали, до боли сочувствуя Изе. Наконец женщина, глубоко вздохнув и стиснув зубы, напряглась изо всех сил, и в потоке вод показалась макушка детской головки. Еще одно титаническое усилие, и голова вышла целиком. Дальше все оказалось проще, и вскоре на свет появилось мокрое, сморщенное, крошечное дитя.

Увенчало роды выплеснувшееся на землю кровавое месиво. Изможденная Иза вновь легла, а Эбра, очистив рот новорожденного ребенка от слизи, положила его на живот матери. Иза похлопала его по ножкам, и ее первенец издал свой первый громкий крик. Эбра с помощью красных сухожилий перетянула крохе пуповину и откусила ту ее часть, которая вела к детскому месту. Показав ребенка Изе, Эбра встала и пошла к своему очагу сообщить вождю, что целительница благополучно разрешилась от бремени. Сев напротив него, она преклонила голову и устремила взгляд на ямочку на своем плече.