Глава 28
– Хочешь на ночь остаться с Убой, Дарк? – спросила Эйла.
– Нет! – Малыш решительно затряс головой. – Дарк будет спать с Мамой.
– Ничего, Эйла, пусть идет к тебе. Он и так провел со мной целый день, – сказала Уба. – А что это за странное имя, которым он тебя зовет?
– Не знаю. Просто ему так нравится, – неохотно ответила Эйла, отводя взгляд.
С детства она запомнила, что людям Клана дозволяется производить губами звуки лишь в случае необходимости, и теперь чувствовала себя виноватой – она ведь играла с сыном в недозволенную игру. Уба не настаивала, хотя и видела – Эйла что-то недоговаривает.
– Как-то раз мы с Дарком были в лесу и принялись выкрикивать всякие звуки, – помолчав, призналась Эйла. – Эти показались ему подходящими для меня. Знаешь, он может издавать множество самых разных звуков.
– Он в тебя. Мать рассказывала, когда ты была маленькая, ты умела издавать диковинные звуки, особенно пока не научилась говорить. Я сама помню, как ты качала меня на коленях и тихонько мурлыкала.
– Да, но, когда я выросла, я позабыла, что означают все эти созвучия. Мы с Дарком просто играли.
– По-моему, в такой игре ничего плохого нет. Это ведь не мешает ему говорить, как все люди, – заметила Уба. – Что за корни, одна гниль, – добавила она, отбрасывая в сторону почерневший корень. – Угощение на завтрашнем празднестве будет не слишком обильным: сушеное мясо, вяленая рыба да гнилые зерна. Почему только Бран не подождал, пока появится свежая зелень?
– Тут дело не только в желании Брана, – возразила Эйла. – Креб говорит, сейчас самое подходящее время – первое весеннее полнолуние.
– Любопытно, с чего он взял, что уже наступила весна? – спросила Уба. – Один день не отличишь от другого – дождь с утра до вечера.
– Мне кажется, ему сказали об этом закаты. Много дней подряд он наблюдал за солнцем. Ведь даже во время дождя видно, когда оно садится. А ясными ночами Креб смотрел на луну. Ему открыто многое из того, что нам представляется неразрешимой загадкой.
– Жаль, что Креб не будет больше Мог-уром, – вздохнула Уба.
– Да, очень, – подхватила Эйла. – Он и так целыми днями сидит не двигаясь. Что он станет делать теперь, когда ему не придется справлять ритуалы? Я знала, рано или поздно он объявит Мог-уром Гува. Но все же завтрашнее празднество не принесет мне радости.
– Все это так непривычно. Сколько себя помню, нашим вождем был Бран, а Мог-уром – Креб. Но Ворн говорит, пришло время, когда молодые должны сменить их. Бруд и так долго ждал.
– Наверное, он прав, – кивнула Эйла. – Ворн всегда уважал Бруда.
– Знаешь, Эйла, Ворн очень добр ко мне. Он совсем не бранил меня, когда я потеряла ребенка. Он сказал даже, что попросит Мог-ура своими чарами придать сил его покровителю и тот быстро снова одержит победу, – призналась Уба. – И поверь, Ворн хорошо к тебе относится. Он сам советовал мне попросить у тебя позволения взять Дарка на ночь. Он видит, мне приятно, когда Дарк рядом. По-моему, теперь даже Бруд к тебе переменился, – добавила она неуверенно.
– Да, в последнее время он оставил меня в покое, – ответила Эйла.
Она умолчала о том, что от взгляда Бруда кожа ее покрывается мурашками. Этот взгляд она ощущала даже спиной.
Вечером Креб и Гув долго оставались в прибежище духов. Эйла, перекусив и накормив Дарка, отложила в сторону ужин для Мог-ура, хотя и сомневалась, что, вернувшись, он даст себе труд поесть. Нынешним утром она пробудилась, охваченная неизъяснимым беспокойством, и, по мере того как день клонился к закату, неприятное чувство все усиливалось. У Эйлы сохло во рту, пещера казалась ей тесной и душной. Заставив себя проглотить несколько кусков, она вскочила, бросилась к выходу и застыла там, глядя на низкое серое небо, извергающее потоки дождя на землю, которая превратилась в непроходимую грязь. Когда она вернулась, Дарк уже засыпал, свернувшись комочком на подстилке. Почувствовав, что она улеглась рядом, он прижался к ней и пробормотал: «Мама».
Эйла обняла сына, ощущая под своей рукой биение маленького сердца. Ей не спалось – она долго смотрела на причудливые тени, которые отсветы догорающего костра бросали на шероховатые стены пещеры. До самого возвращения Креба она так и не смогла заснуть. Затаившись в своем углу, она слышала, как он, хромая, добрался до подстилки и улегся.
Проснулась она от собственного крика.
– Эйла! Эйла! – Креб тряс ее за плечи, словно хотел, чтобы с нее слетели остатки дурного сна. – Что с тобой, девочка? – спросил он, не сводя с нее встревоженных глаз.
– Ох, Креб, – всхлипнула она, обвивая его шею руками. – Опять этот сон. Он не приходил ко мне много лет.
Креб чувствовал, что ее сотрясает дрожь.
– Что случилось с Мамой? – испуганно спросил Дарк, усевшись на подстилке. Никогда раньше он не слышал, чтобы Мама так кричала. Эйла успокаивающе погладила сына по голове.
– Что за сон, Эйла? – спросил Креб. – Опять про пещерного льва?
– Нет, другой. Теперь я припоминаю его лишь смутно. – Эйла вновь вздрогнула. – Креб, к чему этот сон? Я думала, что навсегда избавилась от ночных кошмаров.
Креб привлек ее к себе, и Эйла благодарно прижалась к нему. Оба вдруг вспомнили, что давно не сидели так, и обнялись крепче.
– Креб, Креб, мне так часто хотелось тебя обнять. Но я боялась, что ты рассердишься и оттолкнешь меня. В детстве, когда я была непослушной девчонкой, я часто тебя огорчала. Я знаю, сейчас тебе тоже есть, за что на меня сердиться. Но я люблю тебя, Креб.
– Эйла, даже когда ты была маленькой, мне трудно было бранить тебя за твои проступки. Я никогда не мог по-настоящему на тебя рассердиться, я слишком люблю тебя. Я люблю тебя и сейчас. Мне так жаль, что по моей вине у тебя пропало молоко.
– Но твоей вины тут нет, Креб. Я сама во всем виновата. Я и не думала тебя упрекать.
– Зато я корил себя множество раз. Но я не знал, что молоко пропадет, если женщина долго не кормит ребенка. Ты хотела побыть наедине со своей печалью; я думал, лучше не тревожить тебя лишний раз.
– Откуда тебе было знать про молоко, Креб? Мужчины не разбираются в таких вещах. Они не прочь повозиться с ребенком, когда он весел и сыт, но, стоит ему захныкать, спешат вернуть его матери. К тому же Дарку не навредило то, что он остался без материнского молока. Посмотри, какой он сильный и крупный, никто бы и не подумал, что для него еще не кончился год отнятия от груди.
– Но, Эйла, я видел, что тебе больно, что ты не можешь кормить ребенка сама.
– Тебе больно, Мама? – прервал Дарк, который до сих пор не мог успокоиться.
– Нет, Дарк. Маме не больно. У Мамы все хорошо.
– Почему он зовет тебя этим словом, Эйла?
Эйла слегка зарделась:
– Мы с ним играли – выкрикивали разные созвучия. Эти ему понравились, и он решил звать меня так.
Креб понимающе кивнул:
– Да, всех женщин в Клане он зовет матерями, а для тебя придумал особенное имя. Наверное, для него оно означает мать.
– Для меня тоже.
– Когда Иза нашла тебя, ты умела издавать губами множество созвучий. Наверное, люди твоего племени изъяснялись вслух.
– Люди моего племени – это люди Клана. Я женщина Клана.
– Нет, Эйла. – Креб жестикулировал неспешно и веско. – Ты не женщина Клана. Ты одна из Других.
– То же самое сказала мне Иза перед тем, как умереть.
Креб вскинул на нее изумленный взгляд:
– Неужели Иза тоже знала это? Она была на редкость мудрой женщиной, Эйла. Мне самому открылось, что ты принадлежишь Другим, лишь в ту ночь, когда ты проникла в потайное святилище.
– Поверь, Креб, я не замышляла ничего дурного. Сама не знаю, как я там очутилась. Понимаю только, я совершила что-то ужасное. Мне казалось, что после этого ты меня разлюбил.
– Нет, Эйла, я тебя не разлюбил. Я не разлюблю тебя никогда.
– Дарк хочет есть, – неожиданно заявил малыш. Он никак не мог забыть пронзительный вскрик матери, и оживленный разговор между Кребом и Эйлой был ему не по нраву.
– Неужели ты проголодался? Погоди, сейчас найду для тебя что-нибудь.
Креб неотрывно наблюдал за Эйлой, которая копошилась около потухшего огня. «Зачем духам понадобилось, чтобы она оказалась в Клане? – размышлял он. – Она родилась среди Других, Пещерный Лев защищал ее со дня появления на свет. Почему он привел ее сюда? Почему разлучил с людьми ее племени? Всех поразило, что он сдался и позволил ей родить ребенка, а потом не уберег от потери молока. Люди решили, так случилось потому, что сын ее обречен на несчастье. Однако по Дарку этого не скажешь! Крепкий, здоровый, веселый мальчик, все его любят. Возможно, Дорв прав, и духи всех мужчин Клана соединились, чтобы одолеть Пещерного Льва. Права и Эйла – сын ее вовсе не увечный. Он похож на нее и похож на людей Клана. Он умеет издавать губами причудливые звуки, как Эйла. Она родила его, но он принадлежит Клану».
Внезапно Креб ощутил, как кровь отхлынула у него от лица и по спине забегали мурашки. Ребенок, соединивший Клан с Другими! Что, если духи привели сюда Эйлу именно для этого? Чтобы она родила Дарка! Наш Клан обречен, ему уготована гибель, но племя Эйлы будет жить. Да, так поведали мне духи. Но что станет с Дарком? Он принадлежит и Другим, и Клану. А Ура, она не случайно так на него похожа! Она родилась после того, как один из Других утолил свою надобность. Значит, покровители их так сильны, что способны сразу победить покровителя женщины Клана? Да, это похоже на правду. Если женщин, рожденных среди Других, избирает Пещерный Лев, каковы же покровители у мужчин? В Уре Клан тоже соединился с Другими. А может, среди нас появятся еще дети, подобные Дарку и Уре? Если эти дети останутся жить, Клан не исчезнет бесследно.
Наверное, Клан наш был обречен прежде, чем Эйла увидела таинство, не предназначенное для женских глаз. В ночь духи просто открыли мне, каков удел моего племени, – нам предстоит покинуть землю. Но частичка Клана сохранится, она будет жить в таких, как Дарк и Ура. Хотел бы я знать, унаследовал ли Дарк память предков? Будь он немного постарше, я устроил бы для него обряд. Впрочем, это не важно. Наделен он памятью или нет, он неразрывно связан с Кланом. Эйла, девочка моя, любимое мое дитя, ты приносишь счастье, я понял это, как только увидел тебя. Теперь я знаю, для чего ты попала к нам. Ты – наше спасение. Нас ждет гибель, но мы не умрем полностью».
Эйла принесла сыну кусочек холодного мяса. Когда она опустилась рядом с Кребом, он оторвался от своих размышлений и пристально посмотрел на нее.
– Знаешь, Креб, порой мне кажется, что Дарк не только мой сын, – задумчиво произнесла она. – С тех пор как у меня пропало молоко, он переходил от очага к очагу, от одной груди к другой, и теперь он повсюду как дома. Каждый рад накормить его. Словно детеныша пещерного медведя, его растит весь Клан.
Она ощутила на себе печальный и нежный взгляд Креба.
– Да, Эйла, так оно и есть, – откликнулся он. – Дарк – сын всего Клана. Единственный сын всего Клана.
Первые проблески рассвета проникли в проем пещеры. Лежа без сна, Эйла смотрела на сына, мирно посапывающего рядом с ней. Судя по ровному дыханию Креба, он тоже спал. «Как хорошо, что мы с Кребом поговорили», – подумала она, ощущая, что с души у нее свалился камень. И все же беспокойство, терзавшее ее весь вчерашний день, не унималось. Внутри у нее что-то тоскливо сжималось, ей казалось, что стены пещеры наваливаются на нее и душат. Не в силах лежать на месте, она вскочила, торопливо оделась и устремилась к выходу.
Оказавшись на свежем воздухе, она вдохнула всей грудью. Здесь, за пределами пещеры, тревога ее улеглась. Ледяной дождь хлестал по-прежнему, накидка Эйлы мгновенно промокла, но, все же, дрожа от холода, она пошлепала по размытому склону вниз, к ручью. Островки снега, почерневшего от копоти множества костров, таяли, и ручейки мутной воды вливались в бурный весенний поток, уже взломавший ледяные оковы.
Кожаная обувь Эйлы насквозь пропиталась грязью, к тому же на полдороге она поскользнулась и упала, перепачкав накидку. Волосы облепили ее спину длинными влажными прядями. Она долго стояла на берегу ручья, смотрела на бурлящую темную воду, на льдины, увлекаемые неведомо куда.
Стуча зубами, Эйла вскарабкалась по склону вверх. Небо, сплошь затянутое тучами, немного посветлело на востоке, над горной грядой. Внезапно Эйла почувствовала, что невидимая стена преградила ей вход в пещеру. Она с трудом преодолела себя.
– Эйла, ты вся мокрая. Зачем ты выходила в такой дождь? – удивленно спросил Креб, добавляя в огонь поленьев. – Снимай свою накидку и садись к очагу, хорошенько согрейся, а не то захвораешь.
Эйла переоделась и села рядом с Кребом. Некоторое время оба молчали, но теперь их молчание было проникнуто теплотой и пониманием.
– Креб, я так рада, что мы с тобой поговорили. Знаешь, я ходила сейчас к ручью. Лед уже тронулся. Скоро лето, мы опять будем подолгу гулять.
– Да, Эйла. Скоро лето. И мы будем подолгу гулять.
По телу Эйлы снова пробежала дрожь. Вдруг она с ужасающей отчетливостью поняла, что они с Кребом больше не будут гулять никогда. Поняла, что ему это известно тоже. Она протянула к нему руки, и они обнялись, словно перед неминуемой разлукой.
Вскоре дождь превратился в легкую морось, а к полудню небо слегка прояснилось. Слабые солнечные лучи пробились сквозь толщу туч, но они не могли согреть и высушить землю. Несмотря на унылую погоду и на то, что запасы в Клане подходили к концу, вечером предстояло празднество. Повод был чрезвычайно важный. Оге и Эбре предстояло принять участие в ритуале, во время которого семилетний Брак будет объявлен преемником вождя.
Ога не находила себе места от волнения. То и дело она вскакивала и проверяла, как там угощение, которое готовилось на нескольких кострах. Эбра пыталась успокоить ее, но ей и самой было не по себе. Брак, стремясь доказать, что он уже вполне взрослый, командовал не только детьми, но и женщинами, озабоченно снующими туда-сюда. Бран положил этому конец, отозвав мальчика в сторону, чтобы проверить, готов ли он к вечернему ритуалу. Эйла стряпала наравне с другими женщинами, к тому же вечером она должна была приготовить дурманное питье. Креб сказал, что чудодейственный напиток из корней им нынче не потребуется.
К концу дня небо прояснилось полностью, лишь изредка по нему проносились всклоченные облака. Полная луна залила своим холодным светом голый лес, еще не успевший по-весеннему оживиться. В глубине пещеры за самым дальним очагом сложили огромный костер и окружили его факелами.
Эйла в одиночестве сидела у себя, уставившись на потрескивающий огонь. Ей так и не удалось избавиться от томительного беспокойства. Томительное ощущение гнало Эйлу из пещеры, и она уже решила пойти к проему, поглядеть на луну. Но тут Бран подал знак к началу празднества, и вместе со всеми Эйла неохотно поплелась к ритуальному костру. Каждый занял надлежащее место. Когда люди затихли, из прибежища духов появился Мог-ур, по пятам за ним следовал Гув. Оба были облачены в медвежьи шкуры.
Последний раз в своей жизни великий священный муж призвал духов-покровителей, испрашивая их расположения и благосклонности. Груз лет будто слетел с Мог-ура. Давно уже он не совершал магических телодвижений с такой истовостью. Зрелище это завораживало и вызывало трепет. Напряжение, охватившее людей, благоговейно взирающих на чудодейственное представление, забирало все духовные силы без остатка. Рядом с Кребом Гув казался жалким подражателем. Он был достоин того, чтобы стать Мог-уром, но никто не мог сравниться с самым могущественным из всех шаманов, когда-либо служивших Клану. Ныне Великий Мог-ур завершил свое служение. Когда он отступил, давая место Гуву, Эйла не удержалась от слез. Глаза людей Клана были сухи, но они плакали сердцами.
Пока Гув совершал магические жесты, означающие, что отныне Бран передает Клан Бруду, Эйла унеслась мыслями в прошлое. Она смотрела на Креба и вспоминала, как впервые увидела его изборожденное шрамами одноглазое лицо и протянула руку, чтобы коснуться его. С каким терпением Креб учил ее изъясняться жестами, как радовался, когда дело пошло на лад. Эйла подняла руку, чтобы коснуться своего талисмана, и нащупала крошечную отметину на шее – это Мог-ур надрезал ей кожу, чтобы кровью Эйлы ублаготворить Древних Духов, дозволивших ей охотиться. Она содрогнулась, вспомнив свое кощунственное вторжение в тайное святилище. Да, она виновата перед Кребом. Но минувшей ночью взгляд его был полон не укора, а любви, печали и сокровенного знания.
Обряд, ознаменовавший передачу власти новому поколению, завершился праздничным пиршеством, но Эйла едва прикоснулась к еде. После трапезы мужчины удалились в святилище, чтобы справить обряд, недоступный женским глазам. Эйла вручила сосуд с дурманным питьем Гуву, отныне Мог-уру. Женщины начали свою пляску, но Эйла, охваченная тоской, отбивала ритм рассеянно и вяло. Она лишь пригубила дурманный отвар, и он почти не оказал на нее действия. Как только танец закончился, она удалилась к очагу Креба, легла и вскоре забылась беспокойным сном. Вернувшись, Креб долго смотрел на нее и на ребенка, уснувшего в ее объятиях.
– Мама пойдет сегодня на охоту? Мама возьмет Дарка? – первым делом спросил мальчик, соскочив с подстилки. Пещера только начинала просыпаться, но неугомонному малышу не терпелось начать новый день.
– Если мы и пойдем, то после еды, Дарк. Иди-ка сюда. – Эйла поманила к себе сына. – А может, сегодня обойдемся без охоты. Хотя сейчас и весна, но еще слишком холодно.
Покончив с едой, Дарк увидел, что его приятель Грев уже встал, и, мигом забыв про охоту, побежал к очагу Бруда. Эйла смотрела ему вслед, и нежная улыбка невольно тронула ее губы. Но улыбка эта сразу погасла, стоило Эйле заметить, как покосился на ребенка Бруд. Мальчики вместе выскочили из пещеры. А Эйла опять ощутила, что стены наваливаются на нее всей тяжестью. Ей казалось, она задохнется, если не выберется немедленно на воздух. С бешено колотящимся сердцем она поспешила к выходу и несколько раз глубоко вздохнула.
– Эйла!
Она вздрогнула, услышав голос Бруда, быстро обернулась и склонила голову перед новым вождем.
– Эта женщина приветствует вождя, – сказала она, используя ритуальные жесты.
Обычно Бруд избегал стоять с ней лицом к лицу. Она была намного выше самых высоких мужчин в Клане, а Бруд не отличался ростом. Он едва доставал Эйле до плеча, так что ему приходилось смотреть на нее снизу вверх. Она знала, это его раздражает.
– Сегодня никуда не уходи. Вскоре я соберу весь Клан.
Эйла послушно кивнула.
Люди неторопливо стягивались на поляну перед пещерой. Взошло солнце, и все были рады случаю погреться в его лучах. Клану пришлось подождать, пока Бруд важно прошествовал на место, на протяжении многих лет занимаемое Браном.
– Отныне я ваш вождь, – начал он.
Заявлять об этом не было никакой нужды. Все поняли: впервые выступая перед Кланом в новом положении, Бруд испытывает неуверенность.
– Теперь, когда у Клана есть новый вождь и новый Мог-ур, настало время и для других перемен, – продолжал Бруд. – Да будет вам известно, что отныне вторым охотником в Клане является Ворн.
Люди согласно закивали. Никто не сомневался, что Бруд выберет Ворна, который благоговел перед ним с детства. Лишь Бран слегка нахмурился. «Все-таки Ворн еще слишком молод, – подумал он. – Бруду следовало немного подождать, прежде чем возвышать его над зрелыми и опытными охотниками. Впрочем, вождю виднее».
– Грядут и другие перемены, – возвестил Бруд. – В нашем Клане есть женщина, не принадлежащая мужчине. – Эйла ощутила, как щеки ее вспыхнули. – Кто-то должен добывать для нее пищу. Я не желаю, чтобы мои охотники брали это бремя на себя. Теперь я вождь и я отвечаю за нее. Эйла будет второй женщиной моего очага.
Эйла ожидала этого, но все же, когда ожидания подтвердились, сердце ее упало. Бран неотрывно смотрел на нее. «Наверное, Эйле не слишком по душе перебираться к очагу Бруда, – решил он. – Но сын моей женщины поступил правильно. Я не ошибся, он хороший вождь». И Бран с гордостью посмотрел на своего преемника.
– У нее есть увечный сын, – снова заговорил Бруд. – Знайте, что с этого дня ни один увечный ребенок, рожденный в Клане, не будет оставлен в живых. Принять это решение меня заставляет не злоба, а забота о благе Клана. Если Эйла родит нормального ребенка, ему будет позволено жить.
Креб, стоявший у самого входа в пещеру, видел, как Эйла побледнела и ниже склонила голову, чтобы скрыть обуревавшие ее чувства. «Можешь не сомневаться, Бруд, у меня больше не будет детей, – повторяла она про себя. – Средство Изы не подведет. Не знаю, появляются ли дети благодаря тому, что в женщину входит дух-покровитель мужчины или мужская плоть. Так или иначе, тебе не удастся зародить во мне новую жизнь. К чему производить на свет детей, обреченных на смерть только потому, что тебе они кажутся увечными».
– Я сообщаю об этом заблаговременно, – изрек Бруд, – чтобы потом не докучали напрасными просьбами и мольбами. Увечным детям не место у очага вождя.
Эйла вскинула голову. «К чему он клонит? – недоумевала она. – Если мне придется поселиться у его очага, мой сын будет жить со мной».
– Ворн изъявил согласие принять Дарка к своему очагу. Его женщина привязана к мальчику, несмотря на его увечье. И второй охотник Клана позаботится о Дарке.
В толпе пронесся недовольный ропот, множество рук вскинулось в протестующих жестах. Дети не должны разлучаться с матерью, пока не вырастут. Как может Бруд принять Эйлу и отказаться от ее сына? Эйла сорвалась с места и бросилась к ногам нового вождя. Он коснулся ее плеча:
– Я еще не закончил, женщина. Прерывать вождя непозволительно, но на этот раз я прощаю тебя. Ты можешь говорить.
– Бруд, не отнимай у меня Дарка. Он мой сын. Дети не могут без матери, – взмолилась она. Отчаяние заставило ее позабыть обо всех правилах обращения к вождю.
Бран, наблюдавший за этой сценой, побагровел от гнева. Вся его гордость за Бруда улетучилась без следа.
– Ты собираешься учить вождя, как ему поступать, женщина? – с глумливой ухмылкой осадил Эйлу Бруд. Он давно предвкушал этот миг, и все вышло именно так, как виделось ему в мечтах. – К тому же тебя нельзя считать матерью Дарка. Скорее уж Ога его мать, а не ты. Разве ты выкормила его? Он и сам не знает толком, кто его мать. Всех женщин в Клане он зовет матерями. Ему все равно, где жить, он ест у каждого очага.
– Я не смогла выкормить Дарка, но все же он мой сын, и ты это знаешь. Каждую ночь он засыпает рядом со мной.
– Ну, у моего очага он спать не будет. Пусть живет у очага Ворна – тем более женщина Ворна для него тоже «мать». Я уже сказал Гуву… Мог-уру, что сразу после сбора мы справим ритуал, на котором ты будешь названа моей женщиной. Откладывать ни к чему. Сегодня же ты переберешься к моему очагу, а Дарк – к очагу Ворна. Теперь ступай на свое место.
Смолкнув, Бруд обвел глазами Клан и увидел Креба, опиравшегося на посох. Взор бывшего шамана был полон презрения.
Но еще большим презрением полыхал взгляд Брана. Вне себя от ярости он смотрел, как Эйла понуро вернулась на свое место. Бывший вождь с трудом сдерживался, чтобы не оборвать своего преемника. Бруд не просто рассердил Брана, он до глубины души уязвил бывшего вождя. «Сын моей женщины, я вырастил тебя, – с содроганием думал Бран. – Я научил тебя охотиться, сызмальства я готовил тебя к тому, чтобы ты стал достойным вождем. Но, едва получив власть, ты воспользовался ею, чтобы свести счеты. Отомстить женщине за обиды, которые ты сам измыслил. Где раньше были мои глаза? Как мог я так жестоко обмануться в тебе? Теперь я понимаю, почему ты поспешил возвысить Ворна. Вы с ним в сговоре. Ты отплатил ему за согласие принять сына Эйлы. Навязав охотникам молодого и неопытного предводителя, ты подверг их напрасному риску. Но тебя заботит лишь месть. Бруд, Бруд, разве такие чувства пристали вождю? Неужели тебя радуют страдания матери, разлученной с сыном? Эйле и так пришлось перенести немало невзгод. А ты хочешь отнять у нее единственную отраду – возможность по ночам прижимать к себе ребенка. Есть ли у тебя сердце, сын моей женщины?»
– Я еще не закончил, – вновь вскинул руки Бруд, пытаясь завладеть вниманием недоумевающих, сбитых с толку соплеменников. Наконец все взгляды устремились на него. – Не только я занимаю теперь более высокое положение. У нас появился новый Мог-ур. Отныне ему принадлежат особые права. Я решил, что Гув… что Гув переберется к очагу, у которого прежде жил бывший шаман Клана. Креб же с этого дня поселится у самого дальнего очага.
Бран грозно сверкнул глазами в сторону Гува. Значит, и этот заодно с Брудом? Но Гув, растерянный и смущенный, яростно затряс головой.
– Я не хочу жить у очага Мог-ура, – заявил он. – Пусть он останется там, где жил с тех пор, как мы обосновались в этой пещере.
Люди смотрели на нового вождя с возрастающим недоверием.
– Я так решил, значит, ты переберешься! – властно прервал Гува Бруд, явно раздосадованный отказом.
Ощутив на себе испепеляющий взор Креба, Бруд внезапно осознал, что Великий Мог-ур лишился своей магической власти. Стоило ли бояться хромоногого старика? В то же мгновение в голову Бруду пришла мысль отомстить Кребу за свои прошлые страхи. Он рассчитывал, что Гув ухватится за его предложение с радостью. Ворн ведь был счастлив, что вождь сделал его вторым охотником. Наверняка Гув станет сильнее уважать вождя, оказавшего ему такую услугу, рассуждал Бруд. Меж тем Бран, не в силах больше сдерживать себя, уже намеревался вмешаться. Но его опередила Эйла.
– Бруд! – крикнула она прямо со своего места. Вождь вскинул голову. – Не делай этого! Оставь Креба в покое. – Сознание своей правоты придавало Эйле смелости. – Кребу необходимо тепло. В глубине пещеры слишком сыро, и там постоянные сквозняки. Ты знаешь, как в холода Креб страдает от ломоты в костях. – Эйла позабыла о себе, о своих бедах. Сейчас она была целительницей, исполненной заботы о больном. – Всякому ясно, это из-за меня. Ты хочешь причинить мне боль, навредив Кребу. Делай со мной все, что угодно, Бруд, но Креба не трогай.
Эйла приблизилась к вождю. Теперь она возвышалась над ним, бросая упреки ему прямо в лицо.
– Кто позволил тебе говорить, женщина? – перебил ее Бруд.
Сжав кулаки, он ринулся к ней, но она отпрянула, удар пришелся в воздух, и разъяренный Бруд едва устоял на ногах. Выпрямившись, он снова кинулся на Эйлу.
– Бруд! – Громовой окрик Брана заставил нового вождя замереть. Бруд привык подчиняться этому голосу, особенно когда в нем слышался гнев. – Мог-ур останется у своего очага до тех пор, пока ему не придет время отправляться в иной мир. Это произойдет скоро и без твоего содействия. Он служил Клану верой и правдой. Все мы обязаны до конца дней окружать его уважением и почетом. Что ты за вождь, если ты не понимаешь этого? Что ты за мужчина? Мужчина не мстит женщине, которая не причинила ему никакого вреда, да и не смогла бы сделать этого. Нет, Бруд, ты не вождь.
– Ошибаешься, Бран. Сейчас вождь я. А тебе пора забыть, что ты был им когда-то. – Бруд вспомнил, что теперь он главный в Клане, и к нему вернулась прежняя спесь. – И решения принимаю я. Ты всегда становился на сторону этой недостойной женщины, потакал ей во всем. Я положу этому конец! – Охваченный вспышкой дикой злобы, Бруд жестикулировал торопливо и невнятно. – Ей придется беспрекословно выполнять все мои приказы. Иначе я предам ее проклятию. Настоящему проклятию, а не временному. Ты сам видел, она дерзка и своевольна, она посмела мне возражать. И все же ты защищаешь ее. Ничего, я не дам ей спуску! Она уже заслужила проклятие. И она его получит! Гув! Прокляни ее! Прокляни немедленно! Мы должны, наконец, покарать ее в назидание всем прочим! Никто не смеет возражать вождю. Женщина, тем более уродливая, должна знать свое место. Ты понял меня, Гув? Прокляни ее!
Креб давно уже пытался привлечь внимание Эйлы, остановить ее и предостеречь. Ему было совершенно все равно, где жить – у самого удобного очага в пещере или у самого худшего. Как только Бруд объявил, что делает Эйлу своей второй женщиной, Креб понял, что добром это не кончится. Бруд не стал бы по доброй воле взваливать на себя лишнюю обузу, не будь у него на то особых причин. Но то, что случилось, превзошло самые мрачные ожидания Креба. Холодное отчаяние овладело им, когда он увидел, что Бруд приказывает предать Эйлу проклятию. Не в силах вынести этого отвратительного зрелища он побрел в пещеру и, прежде чем Эйла снова взглянула в его сторону, исчез в проеме.
Безобразная вспышка вождя привела в ужас не только Креба. Люди Клана возбужденно жестикулировали, выражая свое неодобрение. Некоторые, подобно Кребу, отходили в сторону, не желая видеть происходящего. Другие, наоборот, смотрели во все глаза – они и думать не думали, что такое возможно, что законы и традиции, определяющие их жизнь от первого до последнего вздоха, не столь уж незыблемы.
Неожиданно все пошло наперекосяк. Сначала Бруд проявил неоправданную жестокость, вознамерившись разлучить Эйлу с сыном и приняв кощунственное решение лишить Креба обжитого очага. Потом Эйла, позабыв о смирении, приличествующем женщине, накинулась на вождя. Бран бросил презрительное обвинение в лицо тому, кого вчера сам объявил главой Клана. И в довершение всего Бруд, поддавшись приступу неистовства, потребовал проклясть Эйлу. Было от чего растеряться.
Эйлу сотрясала дрожь, и она не сразу ощутила, что земля под ее ногами тоже начала содрогаться. Лишь заметив, что люди вокруг стали терять равновесие и падать, она поняла – в природе творится что-то страшное. Изумление на лицах людей сменилось испугом. До Эйлы донесся глубокий зловещий рокот, исходящий из самых недр земли.
– Дааарк! – завопила она, озираясь по сторонам в поисках сына. Но Уба уже схватила ребенка и прижала к себе. Эйла побежала к ним, но вдруг, пронзенная новой жуткой мыслью, повернула в другую сторону.
– Креб! Он в пещере!
Эйла принялась карабкаться по пришедшему в движение склону, пытаясь добраться до проема. Увесистый камень сорвался со скалы над самой ее головой, наскочил на дерево, которое треснуло от сокрушительного удара, и, грохнувшись об землю, разлетелся на куски. Эйла, оглохшая и ослепшая от страха, ничего не замечала. Обрывки далеких воспоминаний, наполнявших кошмарами ее сны, вдруг ожили. В реве землетрясения она сама не разобрала, как с ее губ сорвалось слово давно забытого языка:
– Маамааа!
Земля внезапно провалилась у нее под ногами и снова вспучилась. Эйла не удержалась на ногах и упала. Поднявшись, она увидела, что потолок пещеры обвалился. То, что некогда было высоким сводом, обрушилось вниз градом камней. Один за другим обломки скалы срывались со своих мест. Огромные валуны, подскакивая, устремлялись по склону и обрушивались в заледенелый ручей. Горная гряда на востоке раскололась, половина ее рассыпалась на глазах, точно куча песка.
Со стен пещеры срывались обломки, сыпались пыль и щебень. А вокруг высокие пихты раскачивались, словно неуклюжие великаны, пустившиеся в пляс, а лиственные деревья простирали трепещущие обнаженные ветви, в испуге внимая громовой погребальной песне земли. Поблизости от проема, напротив талой лужи, скала треснула, и в мгновение ока зияющая щель извергла из себя камни и гравий, которые засыпали вход в пещеру. Грохот обезумевшей земли и разбиваемых неведомой силой скал заглушал крики охваченных смертным ужасом людей. Они и сами не слышали своих голосов, оглохнув от невыносимого шума.
Внезапно стихия угомонилась. Последние камни, подскакивая, сорвались с вершины скалы, и все стихло. Оцепеневшие от страха люди постепенно приходили в себя и осматривались вокруг, пытаясь понять, что же это было. В поисках защиты и опоры они потянулись к Брану. Они привыкли доверять ему, во всем на него полагаться и теперь ждали от бывшего вождя помощи и поддержки.
Но Бран молчал. За годы, что он был вождем, он принял лишь одно решение, гибельное для Клана, – решение передать власть Бруду. Теперь он ясно видел, что был слишком снисходителен к сыну своей женщины, и скорбел об этом всей душой. Даже свойства, которые раньше казались Брану достоинствами Бруда, – отвага, презрение к опасности, – воспринимались сейчас как проявление самодовольной бравады и безрассудства. Но Бран понимал: сделанного не воротишь, слишком поздно смещать Бруда и избирать себе другого преемника.
Впрочем, поступи он так, Клан наверняка одобрил бы его. Однако Бран полагал, у Бруда осталась еще последняя возможность вернуть себе доверие и уважение людей. «Что ж, сын моей женщины, – с горечью думал Бран, – ты был полон гордыни, когда заявил, что ты вождь и отныне лишь тебе предстоит принимать решения. Принимай же их поскорее. Людям сейчас особенно нужен вождь. Покажи им, на что способен. Я не буду вмешиваться».
Клан понял, что Бран не намерен возвращать себе главенство, и выжидательные взгляды устремились на Бруда. Люди были верны традициям, они привыкли чтить вождя как самого мудрого и проницательного человека в Клане, привыкли, чтобы он принимал ответственность на себя, распоряжаясь их жизнью по своему усмотрению. До сей поры Бруд, сам того не сознавая, тоже всецело уповал на опыт и дальновидность Брана. В эти мгновения он был отнюдь не прочь, чтобы Бран вернул себе прежнее положение. Как и все его соплеменники, Бруд растерялся и нуждался в поддержке. Но в считанные секунды ему пришлось осознать, что бремя власти легло на его плечи всей тяжестью. И, поняв это, он попытался действовать.
– Все живы? Кто-нибудь ранен? – спросил он.
Казалось, со множества губ одновременно сорвался вздох облегчения. Люди убедились, что их вождь готов выполнять свой долг. Семьи торопливо собирались вместе. Как ни удивительно, выяснилось, что никто не пострадал. Смертоносный камнепад никому не причинил повреждений более серьезных, чем синяки и царапины. Но вскоре люди увидели, что не все в сборе.
– Где Эйла? – раздался испуганный крик Убы.
– Я здесь.
Эйла спустилась по склону. В этот миг она забыла, что повлекло ее к пещере.
– Мама! – Дарк вырвался из объятии Убы и побежал к матери.
Она бросилась к нему навстречу, схватила на руки и крепко прижала к себе.
– Уба, ты не ранена? – первым делом спросила Эйла, приближаясь к людской толпе.
– Нет. Так, несколько ссадин.
– А где Креб? – спохватилась Эйла, передала ребенка Убе и опять устремилась к пещере.
– Эйла! Куда ты? Не ходи в пещеру! Тебя завалит!
Но Эйла не видела обращенных к ней предостерегающих жестов. К тому же ничто сейчас не могло остановить ее. Она протиснулась в заваленный камнями проем и поспешила в то место пещеры, где прежде был очаг Креба. Мелкие камешки то и дело срывались с разрушенных стен. Однако та часть пещеры, где они жили с Кребом, была почти невредима. Креба там не оказалось. Эйла обыскала всю пещеру. От большинства очагов остались лишь руины. Так и не найдя Креба, Эйла помедлила у небольшого проема, ведущего в прибежище духов, и вошла туда. В святилище царил кромешный мрак. Искать там без факела она не могла и решила сначала посмотреть, нет ли Креба в глубине пещеры.
Целый град мелких камешков обрушился на нее сверху. Эйла отскочила в сторону. Зазубренный обломок валуна, сорвавшись со стены, оцарапал ей руку. Она вдоль и поперек обшарила дальний отсек, где хранились запасы Клана, заглянула за все мешки и короба, обследовала каменные выступы и расщелины. Отчаявшись, Эйла уже собиралась вернуться за факелом, как вдруг увидела Креба.
Смерть настигла Великого Мог-ура около погребальной пирамиды Изы. Он лежал на боку, поджав ноги, – в позе ребенка в утробе матери. Его просторный череп, вместилище магических знаний и сокровищ родовой памяти, был разбит тяжелым камнем, который валялся неподалеку. Судя по всему, смерть Креба была мгновенной. Эйла опустилась на колени рядом с бездыханным телом. Слезы хлынули из ее глаз.
– О, Креб, Креб, зачем только ты пошел в пещеру? – знаками вопрошала она, раскачиваясь из стороны в сторону и вслух повторяя имя погибшего. Потом, повинуясь внезапному порыву, Эйла вскочила на ноги и совершила над Кребом ритуальные знаки, которые он во время погребального обряда совершал над Изой. Ослепнув от слез, высокая белокурая женщина простирала руки, изгибая их с той грацией и выразительностью, что неизменно отличали ушедшего навсегда священного мужа. Магический смысл этих движений был скрыт от Эйлы, но она и не стремилась проникнуть в него. Она лишь отдавала последнюю дань человеку, ставшему для нее отцом.
Стоило Эйле появиться в проеме пещеры, все взгляды обратились к ней.
– Он мертв! – жестами сообщила она.
Как и все остальные, Бруд не сводил с Эйлы глаз. Сердце его сжималось от страха и дурных предчувствий. «Ведь это она отыскала пещеру, – вспомнил Бруд. – Духи всегда были к ней благосклонны. Я вознамерился проклясть ее, и тогда они затрясли землю и разрушили пещеру. Значит, они разгневались на меня? И лишили Клан жилища в знак своей немилости? А что, если люди решат – это новый вождь навлек на них кару?» В глубине своей суеверной души Бруд трепетал перед плохими предзнаменованиями. Но его изворотливый ум быстро подсказал ему выход. Надо обвинить во всем Эйлу, прежде чем кто-либо успеет обвинить его. Пусть люди решат, что она разозлила духов.
– Посмотрите на эту недостойную женщину! Она всему виной! – провозгласил он. – Она нарушила законы Клана. Она вызвала гнев духов. Вы все видели, она осмелилась возражать вождю. Духи наказали нас за ее дерзость. Мы должны безотлагательно предать ее проклятию. Тогда духи вернут нам свое расположение. Они поймут, что мы по-прежнему почитаем их, и укажут нам новую пещеру, еще лучше прежней. Непременно укажут. Я это знаю. Прокляни ее, Гув! Прокляни!
Все повернулись к Брану, ожидая, как он отнесется к новой выходке Бруда. Упрямо сжав челюсти, бывший вождь уперся глазами в землю. Жилы на его шее вздулись от напряжения – так трудно ему было сдержаться и не оборвать своего зарвавшегося преемника. Не получив от Брана ответа, люди в испуге переводили взгляды с Бруда на Гува. Но Гув растерялся не меньше, чем все остальные. Он не верил своим глазам. Неужели Бруд действительно хочет проклясть Эйлу, когда за одно намерение свершить это духи покарали их так жестоко? Но Бруд не унимался:
– Я вождь, Гув! А ты Мог-ур! Я приказываю тебе немедленно наложить на нее проклятие! Смертельное проклятие!
Гув резко повернулся, выхватил из костра, который они развели, пока Эйла была в пещере, горящую ветку, поднялся по склону и исчез в проеме. Он осторожно пробирался меж развороченных валунов, то и дело уворачиваясь от камней, которые срывались сверху. Гув знал, что новый толчок может обрушить на его голову увесистый обломок скалы. Наверное, это было бы к лучшему, думал он. Лучше умереть, чем выполнить требование вождя. Добравшись до прибежища духов, он разложил в два ряда священные кости Пещерного Медведя и свершил над ними ритуальные движения, а затем просунул одну из костей в глазное отверстие медвежьего черепа. Проделав это, он вслух изрек чудодейственные слова, известные лишь Мог-урам, отвратительные имена духов зла. Теперь, исполненные губительной силы, они приблизились к Клану.
Эйла по-прежнему стояла у входа в пещеру. Гув прошел мимо, скользнув по ней невидящим взглядом, и направился к Бруду.
– Я Мог-ур. Ты вождь. Ты приказал предать Эйлу смертельному проклятию. Я выполнил твой приказ, – сообщил он и повернулся к вождю спиной.
Люди замерли, отказываясь поверить, что проклятие действительно свершилось. Вопреки древним законам все произошло с недопустимой поспешностью. Бруду следовало обсудить свое решение с охотниками, объяснить, что толкнуло его на жестокое деяние, чреватое опасностью для всего Клана. И разве Эйла действительно заслужила проклятие? В чем она провинилась? Да, она возразила вождю, забыв о смирении, подобающем женщине Клана. Но разве подобный проступок достоин столь строгой расплаты? Эйла защищала Креба, она добивалась справедливости. А как поступил с ней Бруд? Разлучил ее с ребенком и лишил старого шамана очага, чтобы досадить ей. А теперь, по соизволению духов, все люди Клана лишились своих очагов. Злоба затмила рассудок Бруда. Как он решился на столь опрометчивый шаг? Духи всегда были милостивы к Эйле, она приносила Клану удачу. Бруд навлек на Клан беду, приказав Мог-уру предать ее проклятию. Что же будет теперь? Бруд прогневил духов-защитников и призвал духов зла. А Всемогущий Мог-ур отправился в иной мир и уже ничем не поможет своим соплеменникам.
Эйла, поглощенная печалью, даже не замечала, что творится вокруг. Впрочем, она видела, как Бруд велел ее проклясть, видела, как Гув сообщил: «Проклятие свершилось». Но ее затуманенный горем разум отказывался этому поверить. Наконец до нее дошло, что отныне ей нет места среди людей, и новая боль пронзила ей сердце.
Ее предали смертельному проклятию! Но за что? Разве она причинила кому-нибудь зло? Люди Клана, до сих пор не оправившиеся от многочисленных потрясений сегодняшнего дня, тоже не сразу осознали, что Эйла покинула этот мир. Оцепеневшая, равнодушная в своей отрешенности, Эйла наблюдала, как один за другим соплеменники начинали смотреть сквозь нее. Краг первым перестал ее замечать. Потом она стала прозрачной для Уки. Вот и Друк устремил на нее невидящий взор. Но Ага отвела глаза, значит, она еще видела Эйлу.
Эйла не двинулась с места, пока Уба, ослепшая, подобно всем прочим, не принялась причитать по умершей матери ребенка, которого она держала на руках. «Дарк, Дарк! – рыдала душа Эйлы. – Мой сын, мой единственный сын! На всем свете у тебя осталась лишь Уба. А я проклята, я должна с тобой расстаться. Что тебя ждет? Уба любит тебя, но разве она в силах противостоять Бруду. А Бруд выместит на сыне ненависть, которую питал к матери». Отчаянный взгляд Эйлы остановился на Бране. Бран! Лишь он один способен защитить Дарка.
Эйла приблизилась к великодушному, справедливому и благородному человеку, который до вчерашнего дня возглавлял Клан, опустилась на землю у его ног и склонила голову. Несколько мгновений спустя она поняла, что он никогда больше не коснется ее плеча. Подняв глаза, она увидела – он смотрит поверх ее головы, на языки костра за ее спиной.
«Если захочет, он разглядит меня, – решила Эйла. – Непременно разглядит. Креб помнил все, что я говорила ему, когда меня предали проклятию в первый раз. И Иза помнила».
– Бран, я знаю, ты полагаешь, я умерла и превратилась в бесплотный дух. И все же взгляни на меня. Умоляю, не отводи глаз! Меня предали проклятию так быстро. Обещаю тебе, я покину Клан, не буду тревожить живых. Но я боюсь за своего сына. Ты знаешь сам, Бруд его ненавидит. Что с ним станется? Не забудь, Бран, Дарк принадлежит Клану. Ты сам позволил сохранить ему жизнь. Прошу, защити его! Только ты можешь спасти моего сына. Не дай Бруду извести его.
Глядя сквозь коленопреклоненную женщину, Бран неспешно повернулся к ней спиной. Он делал вид, что ничего не заметил и просто направляется по своим делам. Но Эйла успела различить в его глазах понимание, увидела кивок, которым он ответил на ее призыв. Да, он внял мольбе духа матери Дарка и пообещал ей не оставить мальчика своими попечениями. Проклятие пало на голову Эйлы так стремительно – она не могла вверить ему сына заранее. Он не стал противиться жестокому и неоправданному решению Бруда, чтобы не лишать нового вождя остатков людского уважения. Но он не позволит сыну своей женщины причинить вред сыну Эйлы.
Эйла поднялась с колен и направилась к пещере. Несколько мгновений назад она не представляла, как ей теперь поступить. Но, пообещав Брану покинуть Клан, она осознала – это единственный выход. Усилием воли она загнала скорбь по Кребу в дальний уголок сознания. Позже у нее будет время предаться горю, а сейчас надо думать о том, как выжить. Она уйдет. Возможно, в мир духов, возможно, нет. Так или иначе, путь предстоит далекий, и надо собраться как следует.
Ворвавшись в пещеру в поисках Креба, она не обратила особого внимания на разрушения и сейчас неузнающим взглядом обвела то, что прежде служило Клану жилищем. «Хорошо еще, все люди оказались снаружи», – вздохнула она про себя и поспешила к очагу Креба, стараясь не думать об опасности, которой себя подвергала. Конечно, камень, сорвавшийся со стены, может положить конец ее жизни, но, если она не захватит с собой необходимые в дороге вещи, она погибнет непременно.
Сдвинув валун, упавший прямо на ее подстилку, она принялась увязывать в шкуру все, что могло ей пригодиться, – сумку целительницы, пращу, две пары обуви, кожаные штаны, рукавицы, шапку, меховую накидку, чашку, миску, сосуд для воды, ножи и топор. В глубине пещеры сохранились невредимыми запасы сушеного мяса, фруктов и жира, несколько коробов из березовой коры, наполненные кленовым сахаром и орехами. Конечно, сейчас, в скудную весеннюю пору, еды в Клане осталось немного. Но на первое время она не останется без пищи. Стряхнув пыль со своей корзинки, Эйла наполнила ее едой.
Потом она взяла шкуру, в которой носила Дарка за спиной, и зарылась в нее лицом, чувствуя, как слезы струятся у нее по щекам. Эта шкура не нужна ей больше. Ей уже никогда не придется носить Дарка. И все же Эйла захватила шкуру с собой. Пусть хоть что-нибудь напоминает ей о сыне. Потом она оделась потеплее. До лета еще далеко, в степях холодно. А на севере наверняка еще зима. Она не представляла в точности, куда пойдет, знала только – ей надо пробираться на север, на большую землю за полуостровом.
В последний момент она решила захватить большой кусок кожи, который во время охотничьих походов служил ей подобием палатки. В сущности, кожа не была ее собственностью. Эйла не сомневалась, что имеет полное право взять все свои вещи, – все равно им уготована гибель в огне. Она сознавала, что ей по справедливости принадлежит и часть запасов пищи. Палаткой же владел Креб, а значит, и все люди, живущие у его очага. Креб умер. Эйла была уверена: он с радостью бы отдал ей все, что может пригодиться в изгнании.
Она положила кусок кожи в корзину, укрепила поклажу за спиной и потуже затянула завязки. Слезы вновь выступили у нее на глазах, когда она остановилась посреди разрушенной пещеры, которая на протяжении многих лет была для нее родным домом. Эйла знала: ей не суждено вернуться. Чреда разрозненных воспоминаний промелькнула в ее сознании, самые важные события ее жизни на мгновение оживали перед глазами. Мысли Эйлы опять вернулись к Кребу. «Прости, что я причинила тебе боль, Креб, – вздохнула она. – Возможно, со временем мне откроется, в чем моя вина перед тобой. Я рада, что между нами не осталось недомолвок и, отправляясь в иной мир, ты был уверен в моей любви. Я никогда не забуду тебя. Никогда не забуду Изу. Никогда не забуду Клан». Смахнув слезы, Эйла вышла из пещеры.
Никто не взглянул в ее сторону, но каждый почувствовал – она снова рядом с ними. Эйла остановилась около большой талой лужи, чтобы наполнить водой сосуд, и опять на нее нахлынули воспоминания. Прежде чем взбаламутить зеркальную поверхность, она остановилась и с напряженным вниманием вгляделась в собственное отражение. Странно, но на этот раз она вовсе не показалась себе уродливой. Впрочем, Эйла смотрелась в лужу не для того, чтобы увидеть свои черты, – ей необходимо было запомнить, как выглядят Другие.
Дарк меж тем отчаянно вырывался из объятий Убы. Он ощущал – случилось что-то непоправимое, и это касается его матери. Мальчик не понимал, в чем дело, и ему было страшно. Выскользнув наконец из рук Убы, он бросился к матери.
– Ты уходишь, – с укором заявил он. Увидев поклажу за спиной матери, Дарк понял, что она покидает Клан, и обиделся, что она ничего не сказала ему. – Ты надолго уходишь, Мама?
Поколебавшись долю мгновения, Эйла протянула к сыну руки, схватила его и прижала к себе, пытаясь сдержать рыдания. Потом она опустила малыша на землю и села на корточки так, чтобы смотреть прямо в его глубокие темно-карие глаза.
– Да, Дарк. Я ухожу. Я должна уйти.
– Возьми меня с собой, Мама! Я хочу с тобой! С тобой!
– Не могу, Дарк. Ты останешься здесь, с Убой. Она о тебе позаботится. И Бран тоже.
– Я не хочу оставаться без тебя, – твердил мальчик. – Я хочу быть с тобой. Не уходи, не бросай меня!
К ним уже спешила Уба. Несмотря на весь свой страх перед духом, она была твердо намерена забрать у него ребенка. Эйла в последний раз обняла сына:
– Я люблю тебя, Дарк. Помни об этом всегда. Я люблю тебя. – И она передала его Убе с рук на руки. – Стань моему сыну матерью, Уба, – произнесла она, пристально глядя в глаза испуганной женщины. Против воли Уба ответила ей сострадательным горестным взглядом. – Стань ему матерью. Прошу тебя, сестра.
Бруд, наблюдавший за ними, пришел в неистовство. Эта женщина мертва, она стала бесплотным духом. Почему же она ведет себя не так, как подобает мертвой? И кое-кто в Клане общается с ней как с живой.
– Она мертва! – в исступлении заявил он. – Вам всем должно быть известно, что она умерла!
Эйла направилась прямиком к Бруду. Встав напротив, она посмотрела на него сверху вниз. Ему трудно было сделать вид, что он ее не замечает. Теперь, когда она возвышалась над ним, а не сидела, потупившись, у его ног, ему никак не удавалось отвести глаза.
– Нет, Бруд, я не умерла! – с вызовом произнесла Эйла. – Не тебе решать, жить мне или умереть. Ты можешь прогнать меня. Ты можешь отнять у меня сына. Но жизнь моя не в твоей власти.
Ярость боролась в душе Бруда с испугом. Он уже занес кулак, не в силах противиться соблазну ударить непокорную женщину. В следующее мгновение он отдернул руку, боясь прикоснуться к Эйле. «Это хитрость, – твердил он про себя. – Это происки злых духов. Я предал ее проклятию, значит, она мертва».
– Ударь меня, Бруд! Давай сразись с духом! Ударь меня и сразу поймешь, что я жива!
Чтобы не смотреть на дерзкого духа, Бруд повернулся к Брану. Он не знал, куда девать руки. Хотя он не притронулся к духу, все же, подняв кулак, он признал, что видит его. Он страшился, что на голову его падут несчастья, и попытался переложить вину на Брана. Вдруг духи поверят ему и накажут бывшего вождя, надеялся Бруд.
– Не думай, Бран, что я ничего не видел. Прежде чем войти в пещеру, она обратилась к тебе, и ты ей ответил. Ты говорил с духом. Ты навлечешь на Клан беду.
– Если я и навлеку беду, то лишь на себя. И разве есть беда страшнее той, что уже со мной случилась? Но как ты увидел, что она обратилась ко мне, Бруд? Как ты увидел, что она вошла в пещеру? Зачем ты потрясал перед духом кулаками? Ты сам признал, что она по-прежнему существует для тебя. Она одержала над тобой верх. Ты сделал все, что мог. Ты предал ее смертельному проклятию. Она оставит мир живых, но победа за ней. Эйла женщина, но она сильнее тебя, Бруд, сильнее, отважнее и решительнее. Она достойна звания мужчины куда больше, чем ты, сын моей женщины. Я хотел бы, чтобы не ты, а Эйла стала моим преемником.
Эйла во все глаза смотрела на бывшего вождя, пораженная его страстной речью. Дарк звал ее, вырываясь из рук Убы. Это было невыносимо. Эйла торопливо повернулась, чтобы уйти. Проходя мимо Брана, она сделала жест, выражающий глубокую благодарность. Оказавшись на вершине холма, она бросила на Клан прощальный взгляд. Бран поднял руку, словно для того, чтобы почесать нос. Но она знала – он благословляет ее в путь, посылая ей вслед те же самые слова, что произнес Норг, когда они покидали Великое Сходбище: «Да пребудет с тобой Урсус!»
Последнее, что услышала Эйла, скрывшись за поворотом, был отчаянный вопль Дарка:
– Маамаа! Мааамаа!