— Геронда, а почему Вы не стали священником?

— Наша цель в том, чтобы спастись. Священство — это не средство для спасения [человека, который его принимает].

— А Вам никогда не предлагали стать священником?

— Меня принуждали к этому много раз. Когда я жил в общежительном монастыре, меня принуждали и к священству, и к великой схиме. Но задача в том, чтобы стать монахом внутри. Меня заботило как раз это — ничто другое меня не занимало. Еще будучи юношей, мирянином, я пережил некоторые чудесные события и поэтому, придя в монастырь, говорил: "Хватит мне и того, чтобы по-монашески жить". Основной упор я сделал на это, и меня не занимал вопрос, когда же меня постригут в великую схиму и стану ли я священником. И недавно в келью Панагуда, где я живу, приходил один человек, который очень настаивал на том, чтобы я принял священный сан. Он даже ездил по этому поводу во Вселенскую Патриархию, а когда на Святую Гору приехала экзархия из Константинополя, он подошел к ним с тем же вопросом. Но архиереи ответили ему: "Скажи об этом самому отцу Паисию. Чтобы не получилось так, что мы примем решение о его рукоположении, а он от нас убежит". Вот он и пришел ко мне. Когда я это услышал, то даже на него накричал. Тогда он мне говорит: "Стань, по крайней мере, священником, чтобы читать над людьми, которые к тебе приходят, разрешительную молитву. Ведь они говорят тебе не только о своих трудностях, но и о своих грехах. Разве ты не жаловался мне на путаницу из-за того, что люди по-разному рассказывают о своих духовных проблемах разным духовным лицам? А разве не бывает, что ты велишь им рассказать что-то своему духовнику или архиерею, но они говорят только половину? Вот поэтому и стань духовником сам: выслушивай их грехи и читай им разрешительную молитву, чтобы они получали разрешение грехов и их духовные проблемы тоже разрешались". Он-то, бедолага, говорил все это с добрым помыслом, но то, что он предлагал, было не для меня.

— Стало быть, Геронда, что делать человеку, который чувствует, что он слаб для священства, но другие подталкивают его к этому?

— Пусть он скажет им свой помысл. Никого не могут принудить ни к священству, ни к великой схиме. Однако если человек от послушания и со смирением примет то, что ему предлагают, если он приложит к этому чуточку любочестия и чуточку любви, то Бог восполнит все. А кроме того, и сами люди обладают безошибочным критерием: они видят тех, кто стал священником от любви к Богу и для служения Его Церкви. Ведь есть и такие, кто хочет стать священником от похоти славолюбия. Если такие священники окажутся в каком-то затруднении, то они будут мучиться, потому что Христос не станет им помогать — если только они не смирятся и не покаются. Однако если человек хочет стать священником, не преследуя каких-то мирских целей, то в минуту опасности Христос поможет ему. Но вообще, по [духовному] закону надо, чтобы тебя принуждали к священству, надо, чтобы этого хотели другие, чтобы этого хотела Церковь. Тогда тебя будет покрывать Христос, и если ты окажешься в нелегком положении, на твою защиту встанут другие, и Сам Христос тоже поможет тебе.

Конечно, редко и весьма немногие идут в священники по каким-то недуховным расчетам. Я о таких даже и речи не веду. Большинство идет в священники с добрым расположением. Но потом начинает свое дело диавол, и видишь, как у батюшки появляется любовь к славе, страстное желание получить более высокий сан и он забывает обо всем. Некоторые доходят даже до того, что используют людей, знакомства, посредников, чтобы их назначили настоятелем храма, избрали в архиереи, поставили на какую-то церковную должность... Начинают ради Христа, заканчивают ради золотого креста... Золотые кресты, золотые митры, бриллиантовые панагии... Все что угодно, кроме того, что действительно необходимо. Как же обманывает нас диавол, если мы невнимательны!..

— Геронда, что хочет от священника Бог и чего хотят от него люди?

— То, что хочет Бог, весьма велико, ты лучше этого не касайся. А насчет того, чего хотят люди... В старое время священники подвизались, были добродетельны, святы и люди перед ними благоговели. А сегодня люди хотят от священника двух вещей: чтобы он был несребролюбив и имел любовь. Если люди находят в священнике эти две вещи, то они считают его святым и со всех ног бегут в церковь. А раз они бегут в Церковь, то спасаются. Потом Бог, по Своему снисхождению, спасает и этого священника. Но как бы там ни было, священник должен иметь великую чистоту.

Монаха диавол старается обессилить недовольством и ропотом, чтобы вывести его из строя и чтобы его молитва была лишена всякой духовной силы. Для того чтобы монах имел Благодать Святаго Духа, он должен быть настоящим монахом. Только тогда он обладает некой от Бога данной властью и своей молитвой помогает людям весьма результативно. Но священник, даже не находясь в духовно высоком состоянии, все равно помогает людям — той властью священства, которая ему дана. Он помогает им, совершая Таинства, служа молебны, требы, исполняя другие священнические обязанности. Даже если священник убьет человека, Таинства, совершаемые им, все равно будут действительными, до тех пор, пока его не запретят в священнослужении. Однако если священник находится в высоком духовном состоянии, то он — настоящий священник и помогает другим больше.

Отвечая священникам, спрашивающим меня, как они могут помочь своим прихожанам, да и вообще, беседуя со всеми, кто несет какую-то пастырскую ответственность, я подчеркиваю следующее: нужно стараться работать над самим собой. Надо исполнять положенное молитвенное правило, но не ограничиваться им одним, нужно духовно трудиться "сверх нормы", чтобы всегда иметь какие-то духовные сбережения. Духовная работа над собой — это одновременно и негромкая работа над нашим ближним, потому что добрый пример говорит сам за себя. И тогда люди подражают добру, которое они видят, и исправляются. Не стяжав духовного богатства, необходимого для того, чтобы жить на "духовные проценты" в случаях, когда нам придется [духовно] "даром" работать на других, мы будем самыми несчастными и достойными сожаления людьми. Поэтому не надо считать пустой тратой времени работу над собой — какой бы эта работа ни была: краткой, долгой или постоянной — пожизненной. Ведь это таинственное делание обладает свойством совершать таинственную проповедь слова Божия в душах людей. Облагодатствованный человек Божий передает божественную Благодать другим и изменяет людей плотских. Освобождая их от рабства страстей, он тем самым приближает их к Богу, и они спасаются.

Священник никогда не может закрыть перед другими дверь своего дома. Священник несет великую ответственность. Кто-то дошел до отчаяния, кто-то болен и нуждается в помощи, кто-то лежит при последнем издыхании... Одних священник должен принять, других посетить сам. Священник не может отказаться. Души людей находятся в опасности, и он должен им помочь. Если он не поможет этим душам и Бог заберет их неподготовленными, то кто понесет за это ответственность? Разве не священник? Будучи монахом, я могу закрыть свою дверь и уйти. Я могу исчезнуть с человеческих глаз и незаметно помогать миру молитвой. Потому что распутывать клубки людских проблем — это не мое дело. Мое дело — творить молитву за мир. Я не стал ни священником, ни духовником именно для того, чтобы помогать людям иначе, по-монашески.

Если бы я был священником в миру, то никогда не мог бы закрыть дверей своего дома. Мне всегда, не делая различий между людьми, нужно было бы дать каждому то, что ему требовалось. Прежде я заботился бы о своих прихожанах, а избыток [времени, сил, возможностей] отдавал бы другим — тем, кто просил бы меня о помощи. Я беспокоился бы не только о верующих, но и о неверующих, и о безбожниках, даже о врагах Церкви. Или, если бы я был духовником и один человек жаловался бы мне на другого, то я звал бы к себе и того — другого, чтобы разобраться в их отношениях. Я звонил бы людям по телефону, чтобы узнать, что с человеком, который ранее пережил какое-то искушение, как живет тот, кто столкнулся с какой-то трудностью. Разве мог бы я при всем этом вести тихую безмолвную жизнь?

Священник должен идти впереди других, чтобы верующие шли за ним. Вон как в стаде: впереди идет вожак, а следом за ним — остальные овцы. Вожак поворачивает рогами вправо, и все овцы поворачивают вправо. Все овцы следуют за главой стада — своим вожаком. Поэтому овцы и не отбиваются от стада — одна овечка тянется за другой. Вожак задает направление, овцы следуют за ним.

— Геронда, а если пастырь любит какого-то одного — доброго — пасомого больше, чем другого, отличающегося чрезмерными претензиями, то это оправдано?

— Вот смотри: ты, к примеру, пастух. У тебя в стаде много ягнят. Одни мирно щиплют травку и радостно блеют, а другие — заморыши или больные — жмутся в сторонке. О каких ты станешь заботиться больше? Разве не о заморышах? А если на каких-то ягнят нападет шакал и они станут жалобно блеять, то к кому ты поспешишь на помощь? К тем, которые радостно и спокойно пасутся и блеют, или же к тем, которые душераздирающе кричат, прося защитить их от хищника? Пастуху больнее за ягненка израненного, и он заботится о нем особо, пока и тот не станет здоров. И те, кто творит чудеса, и те, кто изранен врагом — диаволом, должны занимать в нашем сердце одинаковое место. Мы не должны внутренне презирать вторых. К тем, кто прежде вел греховную жизнь, а сейчас подвизается, стремясь отсечь свои страсти, я испытываю больше любви, больше боли, чем к тем, кто не мучим страстями. О первых я помню постоянно. Если в человеке есть внутренняя любовь, то о ней извещается и его ближний, потому что эта любовь услаждает и всего внешнего человека — она делает его краше посредством Божественной Благодати, которую невозможно скрыть, потому что она сияет.

Пастырям, будь они священники или архиереи, было бы хорошо помнить и о Моисее, о том, как он мучился с двумя миллионами строптивого народа. О том, сколько он с любовью молился о своем народе, о том, сколько горя хлебнул он вместе с народом за долгие годы странствия по пустыне, пока не привел их в Землю Обетованную. Приводя все это себе на память, христианские пастыри будут получать неисчерпаемую силу и никогда не возропщут из-за своих страданий — ничтожных по сравнению с теми страданиями, которые пережил Моисей.

— Геронда, пономарь обязательно должен быть одет в мантию даже летом, в жару? Я вот в жару в мантии просто потом обливаюсь.

— Ну и ну... Вот уж нынче монашество так монашество!.. Что ты тут скажешь... Преподобный Афанасий Афонский, подвизаясь, носил толстую одежду и тяжелый-претяжелый крест, а мы... До чего же мы сейчас докатились! Будучи в Австралии, я видел в одном храме пономаря в шортах. В таком виде, — сказал я ему, — ходят на пляж, в море купаться". — "А мне, — отвечает, — удобнее так".

Начинают с этого, потихоньку идут дальше, а потом доходят до того, что говорят: "Давайте сбросим рясы, чтобы нас не пекло солнце". Мешает мантия? Сбрось ее! Мешает платок, апостольник, обливаешься потом? Сбрось и их, чего там! Да-да, мы катимся к этому. Брат ты мой, но если жарко, то каждый монах должен подумать о себе. Пусть надевает поменьше одежды под подрясник.

— Геронда, а можно ли монаху снять рясу и быть облаченным в одну мантию?

— А священники пусть снимут подрясники и останутся в штанах, да? Что тебе на это сказать... Мантия — это облачение монаха. В нее облачается монах, принимающий малую или великую схиму. Во время пострига в мантию облачен восприемник постригаемого. Облачив новопостриженного в рясу, восприемник снимает с себя мантию и надевает на него. Когда я был в Александрии, то поразился тому, что некоторые местные женщины были одеты в черное с головы до ног. Такое у них предание. И это при тамошней жаре! А что же мы — не можем вытерпеть рясы, принятой нами от наших отцов?

— Геронда, некоторые недоумевают: "Разве ряса делает человека священником?"

— А ты посмотри, к примеру, на два масличных дерева — одно в листьях, а другое без них. Какое из двух тебе больше понравится? С листьями или без? Живя в каливе Честного Креста, я однажды ободрал кору со ствола росшего во дворе масличного дерева и написал: "Древа свой сбросили наряд — посмотрим, сколько уродят!", а рядом еще: "Поп безряственный — видать безнравственный". В то время живо обсуждался вопрос об отмене ношения ряс священниками и некоторые приходили, надеясь получить от меня благословение на это!

— Геронда, один человек привез к нам в обитель православного священника в брюках. Надо ли было брать у него благословение?

— Какое там еще благословение! Кем бы ни был тот, кто привез вам этого священника, надо было сказать ему так: "Просим прощения, но у нас в монастыре принято за правило давать духовным лицам рясу. Разве можно приезжать в женский монастырь священнику в брюках? Это неприлично". Если не стыдно ни тому, кто вам его привез, ни самому этому священнику, то тебе-то почему должно быть стыдно дать ему рясу? Как-то раз я встретил на аэродроме одного улетавшего за границу молодого архимандрита в мирской одежде. "Я — отец такой-то", — отрекомендовался мне архимандрит. "Ну и где твоя ряса?" — спросил я его и, естественно, не стал брать у него благословения.

— А некоторые, Геронда, утверждают, что, став более современным, духовенство принесет больше пользы.

— Когда Патриарх Дмитрий, находясь в Америке, посетил Богословскую Школу Честного Креста, то к нему подошли некоторые благоговейные студенты-американцы и сказали: "Ваше Святейшество, в нашу эпоху духовенство должно стать современнее!" А Патриарх им ответил: "Святой Косма Этолийский говорит, что когда духовные лица превратятся в мирян, миряне превратятся в бесов!" Правда, хорошо он им ответил? Ему приготовили великолепную комнату, с роскошной кроватью, богатой обстановкой, а он, увидев все это, сказал: "Где вы меня поселите? В этой комнате? Принесите мне лучше какую-нибудь раскладушку. Обмирщвляясь, духовное лицо становится кандидатом в диаволы".

— Геронда, следует ли нам шить более простые священные облачения? Может быть, облачения со многой вышивкой священникам не на пользу?

— Вам сделает честь, если вы будете говорить заказчикам так: "Вот такие простые облачения мы шьем. Мы можем шить облачения и со многой вышивкой, но не шьем, потому что нас беспокоит помысл, не соблазняем ли мы людей". А потом, ведь это используют и неверующие. До нас доходит, что в народе поговаривают: "Нам не на что купить хлеба, а у попов — целая куча облачений". Если вы будете шить облачения с простыми вышивками, то и покупать их у вас будут серьезные батюшки. А священники, мудрствующие по-мирски, купи они у вас облачения, украшенные многими вышивками, и сами будут в них смотреться как шуты гороховые, и вас скомпрометируют. А вот облачения для Святого Престола, Воздухи для священных сосудов можете украшать более богатой вышивкой. И старайтесь не вышивать крестов, изображений святых в нижней части подризников, стихарей и фелоней. Изображайте в этих местах облачений какие-то простые, несвященные символы. А то священники садятся прямо на святых, на кресты... Это — неблагоговение.

— Геронда, если священнослужитель впадает в какой-то смертный грех, то теряется ли божественная Благодать, которую он имеет?

— Нет, как же она может потеряться? Божественная Благодать может не потеряться, а удалиться. Запрещенный в служении священник не лишен священства, но совершаемые им Таинства недействительны. Такой священник уже не имеет силы. Самое основное — это Благодать. Если же запрет со священника снят, то обладают силой и совершаемые им Таинства.

В отношении священников, имеющих канонические препятствия для священства, требуется многое рассуждение. Необходимо особое внимание, чтобы нерассудительные строгости не породили в людях соблазна; чтобы не начала мучиться помыслами семья этого священника. Он должен оставить служение литургии рассудительно, чтобы вместо добра это не принесло верующим зла. Ведь о канонических препятствиях знают Бог и священник, и если он прекратит священнослужение резко, одним махом, то и верующие и его семья начнут мучиться помыслами, а зло станет больше.

Иногда я вижу, как благоговейным, но имеющим канонические препятствия священнослужителям Бог попускает какую-то телесную немощь — например, кровотечения из носа, болезни желудка или нечто подобное. Эти священники рады, что все устраивается таким образом, что они должны прекратить служение литургий. Иногда ко мне в каливу приходит священник, имеющий какое-то каноническое препятствие, и я вижу, что ему, бедному, надо оставить священнослужение. Но подчас случается, что его епископ имеет на этот счет другое мнение. Что тут скажешь? Остается только молиться, чтобы вмешался Бог. Помню конкретный случай. Одному священнику я посоветовал оставить священнослужение и подготовил его к этому шагу. Но когда он сказал об этом своему духовнику и епископу, те не согласились. Так он продолжал священнослужение, несмотря на то, что имел каноническое препятствие. Прошло немного времени и его сбила машина. С проезжей части машину вынесло на тротуар, по которому он шел, и она задавила его насмерть. "Стра́шно е́сть е́же впа́сти в ру́це Бо́га Жива́го"!

У нашей Православной Церкви нет ни единого порока. Единственный порочащий Церковь порок происходит от нас же самих, когда мы, начиная с того, кто стоит во главе иерархии, и кончая простым верующим, представляем Церковь не так, как подобает. Избранных может быть и немного, однако это не должно быть поводом для беспокойства. Церковь есть Церковь Христа и Ей управляет Он. Церковь — это не храм, который благочестивые люди возводят из камней, песка и извести, а варвары разрушают огнем. Церковь есть Сам Христос — "и пады́й на́ Ка́мени Се́м сокруши́тся, а на́ не́м же паде́т сотры́ет и".

Сегодня Христос терпит происходящее. Он терпит, и ради народа действует божественная Благодать. Мы проходим через бурю, но положение прояснится. То, что происходит сейчас, не устоит. Помнишь, как написано в Евангелии: "Я не задую едва горящего светильника и не прикоснусь к надломленной трости". Христос сказал это для того, чтобы в день Судный нам нечем было оправдаться. Знаешь, когда в емкости светильника закончилось масло и осталось только немного масла в фитиле, светильник скоро погаснет, хотя его пламя "играет" — то ярко вспыхивает, то становится едва заметным. Такой светильник подобен человеку, лежащему на смертном одре, в котором видны последние проблески жизни. Однако Христос не хочет задуть, погасить этот светильник, потому что потом погасший светильник скажет: "Я горел бы и дальше, но Ты на меня дунул и погасил мое пламя!" А что там было на тебя дуть? Ведь у тебя в чашке совсем не было масла! И к надломленной трости Христос тоже не хочет прикасаться, потому что потом, сломавшись совсем, тростинка станет протестовать: "Это Ты до меня дотронулся, и потому я сломалась!" Но раз ты была надломленной, еле держалась и вот-вот сломалась бы сама, то что же ты обвиняешь Христа в том, что Он до тебя дотронулся и тебя сломал?

Не живя согласно Евангелию, мы — монахи, да и священнослужители тоже — распространяем безбожие. Люди нуждаются в наших добродетелях, а не в наших сквернах. А особенное, огромное значение имеет пример, который показывают мирским людям монахи. Мирские люди ищут повод для того, чтобы оправдать свои грехи, поэтому требуется внимание. Гляди, ведь мы не можем повторить вслед за Христом слов: "Кто́ облича́ет Мя́ о гресе́?", но слова: "Кто́ облича́ет мя́ о собла́зне" мы сказать можем. Христос сказал эти слова о грехе, потому что Он был Совершенный Бог и Совершенный Человек. А мы люди. У нас есть несовершенства, с нами случаются падения — что тут поделать. Но становиться поводом к тому, чтобы кто-то соблазнялся, мы не должны.

Один генерал рассказывал мне, что если бы он не унаследовал веру от своей матери, то потерял бы ее, находясь на Кипре в связи с тогдашними событиями. Был приказ, который предписывал относиться к мирному турецкому населению гуманно, но этот генерал своими ушами слышал, как одно духовное лицо кричало в телефонную трубку: "Режьте вы турок!" — так, ни за что ни про что. И фарасиоты, переселившись в Грецию из Малой Азии, совратились в секты, которые начали распространяться здесь в те годы, потому что видели неблагоговейных архиереев, священников. Видя в Церкви людей иного пошиба — не ведущих духовной жизни, беженцы из Малой Азии соблазнялись, ведь у себя на родине они знали другое духовенство. И сразу, тут как тут, появились еретики-"евангелисты", которые говорили, что они якобы применяют Евангелие в жизни, и несчастные совращались в сектантство.

Но ведь если виноват какой-то владыка, священник или монах, то Христос не виновен. Однако люди так глубоко не копают. "Разве, — говорят они, — это не представитель Христа?" Да, но вопрос в том, утешает ли этот представитель Того, Кого он представляет? Или же люди не думают о том, что ждет такого представителя Христа в жизни иной? Поэтому некоторые, соблазняясь какими-то неподобающими явлениями в жизни духовных лиц, доходят до того, что теряют веру. Несчастные не понимают, что если виноват какой-то жандарм, то не виновен его народ, и если виноват какой-то священник, то не виновна Церковь. Однако те, кто соблазняется, но имеет доброе расположение, способны понять это, если им объяснить. У таких людей есть и смягчающие вину обстоятельства, потому что их могли увлечь ко злу, а каких-то вещей они просто не могут понять.

— Геронда, а почему никто не выказывает открыто свою позицию в отношении стольких происходящих в Церкви соблазнов?

— В отношении того, что происходит в Церкви, не по всем вопросам можно открыто выразить какую-то позицию. Можно просто переносить происходящее, терпеть, покуда Бог не покажет, что нужно делать. Терпеть происходящее — это одно, а одобрять его, в то время как одобрять это нельзя, — совсем другое дело. В случаях, когда предстоит что-то сказать, надо сделать это с уважением и мужеством — не брызгая в гневе слюной и не выставляя проблему на всеобщее обозрение. Надо сказать то, что требуется, наедине тому лицу, которого касается дело. Сказать с болью, от любви, чтобы он был более внимателен к каким-то вещам. Искренен и прям не тот, кто "режет правду в глаза", и не тот, кто трубит о ней всему свету, но тот, кто, имея любовь и живя по правде, с рассуждением говорит то, что нужно и когда нужно, в необходимый для этого час.

Те, кто обличает других без рассуждения, находятся в духовном помрачении и, к несчастью, смотрят на людей как на пни или бревна. Эти нерассудительные люди без жалости обтесывают остальных, которые мучаются и страдают. Но при этом помраченные "мастера кубизма" радуются тому, что из-под топора их обличений выходят ровные, обтесанные под прямым углом люди-чурки. Только для человека, одержимого старшим бесом, есть оправдание в том, что он выставляет людей на позорище и раскрывает их прошлое, чтобы колебать слабые души. Конечно, последнее касается лишь тех, в отношении кого бес имеет на это право. Понятно, что нечистый дух выставляет на всеобщее обозрение не добродетели людей, но их немощи. И наоборот: люди, освободившиеся от своих страстей, не имеют злобы и поэтому исправляют зло добром. Увидев где-то нечистоты, которые нельзя убрать, такие люди присыпают их чем-нибудь сверху, чтобы они не вызвали отвращения у кого-то еще. А вот люди, расковыривающие мусор и грязь чужих грехов, похожи на кур, которые копаются известно в чем...

Сейчас диавол много пачкает, чернит и порочит. Он устраивает страшную путаницу, но в конце концов он обломает себе зубы. Пройдут годы, и праведники воссияют. Они будут заметны, даже если их добродетель невелика, потому что тогда в мире станет господствовать великая тьма и люди повернутся к ним. А тем, кто сейчас соблазняет других, если они доживут до тех времен, будет стыдно.

— Геронда, когда в Церкви возникают какие-то сложные проблемы, то как правильно к ним относиться?

— Надо избегать крайностей. С помощью крайностей проблемы не решаются. В старое время бакалейщик брал совком сахарный песок, крупу или что-то подобное и добавлял их на весы по чуть-чуть. Так он добивался точности, и весы приходили в равновесие. То есть он не швырял на весы и не забирал с них сразу помногу и резко. Обе крайности всегда мучают Мать-Церковь. И те, кто придерживается этих крайностей, тоже страдают, потому что каждая крайность обычно больно колется своим острым краем. Это похоже на то, как если бы с одного края держался бы за свою крайность бесноватый — человек духовно бесстыдный, все презирающий, а с другого края уперся бы в свою крайность сумасшедший, у которого глупая ревность соединена с узколобием. То есть духовно бесстыдный человек никогда не придет к согласию с ревнующим глупой ревностью зилотом. Эти люди будут пожирать и бить друг друга, потому что оба они лишены божественной Благодати. И тогда — Боже упаси! — обе крайности могут бить и колоть друг друга постоянно, и конца-края этому не сыщешь. А вот те, кто сможет согнуть друг пред другом края обеих крайностей — так, чтобы они соединились — пришли к единомыслию, примирились, — увенчаются от Христа двумя неувядающими венцами.

Нам надо быть внимательными, чтобы не создавать в Церкви проблем и не раздувать случающиеся малые человеческие слабости, чтобы не сделать большее зло и не дать лукавому повода к радости. Тот, кто, видя какой-то маленький непорядок, приходит в сильное волнение и в гневе бросается его исправлять, похож на неразумного пономаря, который, увидев, что течет свеча, со всех ног бросается ее поправлять, сбивая при этом молящихся, переворачивая подсвечники и создавая во время богослужения величайший беспорядок. К несчастью, в наше время Мать-Церковь смущают многие: одни — образованные — ухватились за догмат умом, но не духом Святых Отцов. Другие — неграмотные — тоже ухватились за догмат, но зубами. Поэтому они ими и скрежещут, обсуждая какие-то церковные проблемы, и таким образом Церкви наносится вред больший, чем от врагов нашего Православия. Хорошо, чтобы река не была ни чересчур стремительной, потому что тогда вода уносит за собой деревья, камни, людей, ни слишком мелководной, потому что тогда она превращается в какое-то стоячее комариное болото.

А есть люди, которые занимаются не общим благом, а взаимной критикой. Человек следит за кем-то больше, чем за самим собой. Он ждет, что скажет или напишет его оппонент, чтобы после этого нанести ему безжалостный удар, тогда как если бы ему самому пришлось сказать или написать то же самое, то он ещё и подкрепил бы свои рассуждения многими выдержками из Священного Писания и творений Святых Отцов. Зло, которое делает такой человек, велико потому, что, с одной стороны, он совершает несправедливость по отношению к своему ближнему, а с другой — сокрушает его на глазах у верующих. Вдобавок, такой человек часто соблазняет души слабых людей и, таким образом, сеет в них неверие. Некоторые, оправдывая свою злобу, обличают других, а не самих себя, и, спекулируя на евангельских словах "пове́ждъ Це́ркви", выставляют какие-то внутрицерковные проблемы на позор всему миру, трубя на всех углах о том, о чем не подобает и говорить. Пусть эти люди начнут со своей малой церкви — с семьи или монашеского братства, и если это придется им по душе, то пусть уже потом позорят и Мать-Церковь. Я думаю, что добрые дети никогда не станут обвинять в чем-то свою мать.

Церкви нужны разные люди. Все — и те, кто отличается мягким характером, и те, кто суров нравом, — приносят Церкви свое служение. Телу человека необходима разная пища — и сладкая и кислая, необходимы даже горькие листья одуванчиков. Ведь в каждой пище есть свойственные ей вещества и витамины. Так и для Тела Церкви необходимы люди любого склада. Один человек восполняет нрав другого. Каждый из нас обязан терпеть не только особенности духовного склада нашего ближнего, но даже и те слабости, которые имеются в нем как в человеке. Но к сожалению, некоторые имеют неразумные претензии к другим. Они хотят, чтобы все были такого же духовного склада, как они сами, и когда другой человек от них отличается, например, более снисходительным или резким характером, то они тут же приходят к заключению, что он — человек недуховный.

Я удивляюсь тому, что некоторые придают такое значение человеческой славе, а не славе Божией, которая ожидает нас, если мы "челове́ческая сла́вы отбежи́м". Если мы приобретем даже самый высокий сан из тех, что есть в целом мире, и если целый мир готов осыпать нас похвалами, то какую пользу нам это принесет? Похвалы мира — возведут ли они нас в рай или же подтолкнут к пропасти ада? А что сказал Христос? "Сла́вы от челове́к не прие́млю". Какую пользу принесло бы мне, если бы я был не простым монахом, а стал иеромонахом, Владыкой, Патриархом? Более высокие саны помогали бы мне спастись? Или же они лежали бы на слабом Паисии тяжким грузом и повергли бы его в адскую муку? Если бы не было жизни иной, то безумие стремления к высшему сану еще бы могло быть как-то оправдано. Однако тот, кто стремится ко спасению своей души, "вменя́ет вся́ уме́ты бы́ти" и к высшим санам не стремится.

Моисей был послан Богом на освобождение израильского народа. Но несмотря на это, войти в Землю Обетованную он не удостоился, потому что из-за своего народа он возроптал на Бога. Моисей жил среди их постоянного ропота и брюзжания и вот однажды и сам возроптал. "Эти люди, — сказал он, — требуют у меня воды. Откуда я возьму им воду?" Как? Ведь только недавно ты ударил по камню, извел воду и напоил их! Разве это было тяжело? Но Моисей, с головой погрузившись в разные административные дела и проблемы своего народа, забыл о том, сколько воды он извел из камня раньше. Он не понял своей ошибки и не попросил у Бога прощения. Если бы он попросил прощения, то Бог бы его простил. То, что он не вошел в Землю Обетованную, было маленьким наказанием от Бога, епитимьей за его ропот. Конечно же, Бог взял Моисея в рай. Он почтил его тем, что во время Преображения Господня послал его вместе с пророком Илией на Фавор. Все эти события из Священного Писания помогают нам понять, каким великим препятствием на пути, ведущем христианина в рай, бывает тот высокий сан, которым он облачен, и связанная с этим ответственность.

А некоторым следовало бы испытывать внутри и излучать снаружи одну только радость, поскольку Бог устроил так, что они не несут никакой ответственности. Но вместо этого, такие люди, наоборот, стремятся к ответственности и более высокому сану, а когда такой сан им не дается, они все изводятся от мучения и разрушают свою душу, а заодно и тело, которое, по апостолу Павлу, есть храм Божий. В то время как Христос готовит им небесную славу, они хотят попасть в рай посредством славы человеческой.

Однако кто-то может меня спросить: "Тогда почему некоторые сперва прославляются от людей, а потом — от Бога?" Но по сути дела, если человек хочет славы человеческой, то Бог его не прославит. Человек никогда не должен сам стремиться к ответственности. И если его освобождают от ответственности, то ему следует радоваться. Ведь по [духовным] правилам, ответственность, которую человек несет, должна быть ему в тягость. Если человек не радуется тому, что его отстранили от ответственности, то это значит, что в нем затаилась гордость. Никогда не будем стремиться к высшим санам, званиям, должностям, чтобы таким образом прославиться, потому что эти стремления — признак далеко зашедшей болезни. Это указывает на то, что в нашей болезни мы идем дорогой, отличной от той дороги смиренномудрия, которой прошли и достигли рая Святые Отцы.

У нас есть множество Святых, которые избегали разного рода ответственности: игуменства, священства и архиерейства. Одни из них отсекали себе руки, другие — носы, третьи — уши, четвертые — языки — чтобы иметь физические увечья и избежать рукоположения. Были Святые, над которыми раскрывали крышу хижин и рукополагали их сверху, были Святые, подобные Святому Амфилохию, — их рукополагали на расстоянии. Эти люди были образованны, они имели святость. Но, осознав, сколь великое достоинство имеет душа, осознав великий труд ответственности, который становится большой преградой для спасения человека, они избегали этой ответственности. Путь, который нашли эти люди, им духовно помог.

И на Святой Горе некоторые считают священство препятствием в духовной жизни. Ведь кроме прочих обязанностей иеромонахи должны ходить в другие монастыри на встречу архиерея, их посылают по престольным праздникам... Конечно, это духовные праздники, но внутреннего упокоения от них все равно мало. Живя в общежительном монастыре, я был знаком с одним иеродиаконом. Он состарился и скончался в том же иеродиаконском сане. Когда он был еще молодым монахом, в монастыре не было диакона и поэтому его рукоположили. Потом в обитель пришла более молодая братия. Они становились диаконами, священниками, а диакон, рукоположенный раньше их, все время кому-то уступал свою очередь и оставался в том же сане. Когда его побуждали к иеромонашеству, он отвечал: "Сейчас у монастыря такой нужды нет. Слава Богу, есть братия и помладше меня". Потом ему дали послушание в монастырской канцелярии. Когда в обитель пришли образованные послушники, он попросил освободить его от канцелярии и ушел на другое послушание. А когда обитель переживала тяжелые времена, благоговейный иеродиакон стал просить одного добродетельного иеромонаха согласиться на избрание в игумены. "Почему же ты сам уклонялся от ответственности? — спросил его иеромонах. — Решил нагрузить ее на меня ? Давай поступим вот как: ты становись членом Духовного Собора, и тогда я стану игуменом". Так один стал игуменом, а другой вошел в Духовный Собор. Но когда все наладилось и монастырь стал жить нормальной жизнью, наш диакон ушел и из Духовного Собора. Этот диакон мне очень помог. Он имел многую Благодать Божию. Когда в Священном Киноте Святой Горы обсуждали какие-то трудные вопросы, то его приглашали туда, чтобы он сказал свое просвещенное мнение.

— Геронда, так в чем же причина того, что духовные люди, не любя деньги, стремятся к славе? Выходит, что справедливы слова древних греков: "Богатство возненавидели многие, славу никто"?

— Причина в том, что в голове у них так пусто, что хоть шаром покати. Это и есть пустая, суетная слава. Слова "богатство возненавидели многие..." отражают мирской взгляд на вещи. В духовной жизни такому места нет. Это слова древних греков, не знавших Истинного Бога. В духовной жизни слава должна исчезнуть. Вынес ли кто-то из людей бесчестие большее, чем то, которое претерпел Христос? Отцы искали бесчестия, и Бог воздавал им честью. А те, кто сами ищут чести, находятся еще на мирском поприще — то есть на стадионе. Гоняют в футбол: "Сла-ва Спар-та-ку!" А в той славе, о которой говорится в Евангелии, есть любовь и смирение. "Просла́ви Сы́на Твоего́, — говорит Христос, — да́ и Сы́н Тво́й просла́вит Тя... Се́ же Есть живо́т ве́чный да зна́ют Тебе́ Еди́наго и́стиннаго Бо́га". То есть Христос просил у Бога Отца, чтобы люди познали своего Избавителя и таким образом спаслись. А сегодня большинство пытаются добиться славы где это только возможно. Слава слева, слава справа, а потом хромают сразу и на правую и на левую ногу. Это то, о чем сказал Христос: "Слаа́ву дру́г От дру́га прие́млюще", "прельща́юще и прельща́еми". От такой славы меня тошнит, в такой атмосфере я не могу прожить и суток.

Ответственность за других — это великое препятствие в духовной жизни. Те, кто хочет заниматься духовным деланием, ответственности избегают. Обычно те, кто стремится к высшим санам и начальствованию, заканчивают плохо. Подмешивается личностное начало, эгоизм, и потом начальники начинают сталкиваться, ругаться между собой. Ведь в таких начальниках — ив одном и в другом — присутствует эгоизм. Однако те, кто любочестно подвизается, не дают себе поблажек и убирают свое "я" из каждого своего действия, помогают другим весьма результативно, потому что только тогда утешаются нуждающиеся в помощи души и только тогда души тех, кто помогает людям, будут внутренне утешены и в сей, и в вечной жизни.

В старину Святые Отцы уходили в пустыню и подвигами опустошали себя от страстей. Не строя собственных планов и проектов, они отдавали себя в руки Божии и избегали высоких санов и власти — даже если приходили в меру святости. Исключением были случаи, когда испытывала нужду Мать-Церковь. Тогда они оказывали послушание воле Божией и имя Божие прославлялось их святой жизнью. То есть сперва, живя в пустыне, питаясь здоровой духовной пищей и находясь под неусыпным отеческим наблюдением, Святые Отцы достигали крепкого духовного здравия, а уже после этого становились духовными донорами сами.

Православная Церковь всегда устраивала Свою жизнь посредством Соборов. Это православный дух: в Церкви должен действовать Священный Синод, а в монастырях — Собор Старцев. Предстоятель Церкви и Синод должны принимать решения вместе. Настоятель или игуменья монастыря должны принимать решения вместе с Духовным Собором обители. Предстоятель Церкви — первый среди равных. Патриарх — это не папа, он имеет ту же самую степень [священства], что и прочие иерархи. Вот папа — это да — он фигура иного разряда. Он восседает высоко, а остальные целуют ему ногу. Но Патриарх — не папа, он сидит вместе с другими иерархами и согласовывает их действия. И настоятель или игуменья монастыря в отношении остальных членов Духовного Собора — тоже первые среди равных.

Предстоятель Поместной Церкви или настоятель монастыря не может делать все, что ему вздумается. Одного архиерея или члена Собора Старцев Бог просвещает в отношении чего-то одного, другого — в отношении чего-то другого. Посмотри, ведь и четыре Евангелиста дополняют один другого. Так происходит и при обсуждении какого-то вопроса на Священном Синоде или в Духовном Соборе монастыря: каждый излагает свое мнение, и если чье-то мнение несогласно с другими, то это записывается в соборных протоколах. Потому что если речь идет о решении, которое противоречит евангельским заповедям и кто-то с этим решением не согласен, то если он не потребует, чтобы его мнение было записано в соборном протоколе, создастся впечатление, что он согласился с неправдой. Если член Священного Синода или Духовного Собора не согласен с неправым мнением, но подписывает общее решение, не записав своего мнения в протокол, то он делает зло и несет ответственность. В этом случае он виновен. Тогда как если он выскажет свое мнение, то пусть большинство с ним и не согласится — перед Богом он не согрешает. Если Синод в Поместной Церкви или Духовный Собор в монастырях не работает правильно, то, говоря на словах о православном духе, мы на деле имеем дух папский. Православный дух такой: каждый должен высказывать и фиксировать свое мнение, а не молчать ради страха или чести — чтобы быть в хороших отношениях с Предстоятелем Церкви или настоятелем монастыря.

Но и те священнослужители, которые в молодом возрасте занимают какие-то руководящие церковные должности, себе вредят. Они растрачивают себя попусту — даже если у них есть необходимые для их должности качества. Их зажимают, закручивают административные и канцелярские шестеренки и духовной пользы они не получают, хотя и обладают необходимыми для этого предпосылками. Не растрачивая себя понапрасну, а занимаясь работой над самими собой, некоторые из них составили бы впоследствии великий духовный капитал Церкви. Не занимаясь, в хорошем смысле этого слова, самим собой, то есть над собой не работая, человек уподобляется купцу, который занят куплями и продажами, не зная при этом, сколько на нем висит долгов. А в конце концов такого купца сажают в долговую яму.

Я очень огорчаюсь, слыша, что молодые священники сидят в начальнических креслах. Если бы они еще немного времени не брали на себя начальственное бремя, то позже их помощь другим была бы велика. Однако сплошь и рядом настоятелями храмов становятся не опытные батюшки, способные духовно работать над своей паствой, а молодые иереи. Таким образом происходит двойное зло. То есть первое зло в том, что молодые, не совершив предварительно духовной работы над самими собой, взваливают на свои плечи ответственность за других. Не стяжав еще духовного богатства, они занимают место, которое обязывает раздавать это духовное богатство другим. А второе зло в том, что духовенство более старшего возраста, не занимая в Церкви ответственных должностей, не имеет возможности делиться с другими своим драгоценным опытом и божественным просвещением.

— Геронда, когда совершается Божественная Литургия, то на ней всегда должны быть причастники?

— Да. Потому что главная цель Божественной Литургии в том, чтобы христиане, хотя бы те немногие, кто к этому готов — причащались. Во всех молитвах Божественной Литургии говорится о верующих, которые будут причащаться. Поэтому за Литургией должен быть хотя бы один причастник. Конечно, иногда бывает, что никто из молящихся за Божественной Литургией к Причастию не готов. Это дело другое, но все же хорошо, если хоть кто-то причастится — какой-нибудь малыш, грудной младенец. Когда нет ни одного причастника, то литургия служится только для причащения священника и поминовения имен. Но это должно быть не правилом, а исключением.

За каждой Божественной Литургией переживаются новозаветные события. Святой Жертвенник — это Вифлеем, Святой Престол — Всесвятой Гроб Го́сподень, Распятие за Престолом — Святая Голгофа. Божественной Литургией, присутствием Христа освящается все творение. Божественные Литургии удерживают мир! Как страшно то, что дал нам Бог! Мы этого недостойны. Есть священники, которые переживают это страшное Таинство за каждой Божественной Литургией. Одно духовное лицо рассказывало мне, как очень простой и добрый священник жаловался ему: "Очень мне трудно потреблять Святые Дары. Не могу я сдержать своих гадких слез. Они попадают прямо в Святую Чашу и я из-за этого сильно переживаю". А как же он плакал! "Попроси Христа, — сказал ему мой знакомый, — чтобы Он дал немного "гадких" слез и мне".

— Геронда, почему, когда священник совершает входные молитвы, Вы выходите из стасидии?

— Я выхожу из стасидии, потому что когда священник молится, Бог ниспосылает ему божественную Благодать, чтобы освободить его от слабостей и он мог совершать Божественное Таинство. В это же время верующие тоже должны с благоговением молиться, чтобы приять Божественную Благодать.

Божественная Литургия начинается с Проскомидии. Как же промыслительно устраивает подчас Бог, чтобы и мы поняли, что такое Божественные Таинства, и их пережили! Когда я нес послушание пономаря, со мной произошло одно чудесное событие. Однажды, когда священник, совершивший Проскомидию, произнес слова: "Яко овча́ на заколе́ние веде́ся", я услышал, как на Святом Дискосе затрепетал агнец. А когда священник произнес слова: "Жре́тся Агнец и Сын Бо́жий...", я услышал, как от Святого Жертвенника доносится блеяние ягненка. Как же это страшно! Поэтому я говорю священникам, что нельзя вынимать и разрезать агнец до Проскомидии, а потом только класть его на Святой Дискос со словами: "Жре́тся Агнец Бо́жий" и "Яко овча́ на заколе́ние веде́ся". Во время произнесения этих слов, и никак не раньше, священник должен брать Святое Копие и разрезать просфору. То есть когда произносятся слова: "жрется Агнец Божий", тогда и должно совершаться "заклание" агнца на Жертвеннике.

Когда во время Проскомидии священник звонит в колокольчик и вы про себя поминаете имена, то ваше сердце должно соучаствовать в боли каждой поминаемой вами души, будь это живой или усопший человек. Приводите себе на ум все человеческие нужды вообще и конкретно того, о ком вы молитесь, и просите: "Помяни, Господи... Марию, Николая... Ты, Боже мой, знаешь, какие у них трудности. Помоги им". Имена, которые вам дают для поминовения, поминайте на нескольких Божественных Литургиях — какие-то на трех, какие-то на пяти. Остальные имена поминайте во вторую очередь. А то что же — одних ты поминаешь постоянно, а других, которые нуждаются в молитвенной помощи, не поминаешь совсем? Я такого не понимаю. Имена католиков, иеговистов и прочих еретиков поминать на Проскомидии нельзя. Нельзя ни вынимать за них частичку, ни служить панихиду. А об их здравии и просвещении мы молиться можем, и даже петь молебный канон.

— Геронда, некоторые священники говорят, что не хотят часто служить Литургию, чтобы к ней не привыкнуть.

— Не следует священнику говорить такие вещи. Это неправильно. То есть он все равно что говорит: "Навещаю своих родственников нечасто, чтобы они меня получше принимали, когда прихожу". Однако к Божественной Литургии нужно готовиться. Божественное Причащение исцеляет, освящает того, кто подвизается. А как же оно поможет тому, кто не подвизается? Что изменит Христос, если человек не изменяет себя сам? Когда-то на Афоне в пещере Преподобного Афанасия жил старец с двумя послушниками, один из которых был иеромонахом, а другой — иеродиаконом. Как-то раз послушники пошли в одну церквушку служить Литургию. Священник очень завидовал диакону, поскольку тот был умнее и способнее его во всем. Однако и сам диакон содействовал этой зависти своим эгоизмом. Итак, священник внешне приготовился к служению Божественной литургии: прочитал правило ко Святому Причащению и сделал все, что положено. Однако, к несчастью, он не сделал главного — не подготовился к Литургии внутренне. То есть ему надо было смиренно поисповедываться, чтобы изгнать из своего сердца зависть и ревность. Ведь если мы переодеваемся в чистую одежду и моем голову — эти страсти от нас не уходят. Ну так вот, иеромонах подготовился к служению Литургии лишь внешне, вошел в Алтарь, где приносится Страшная Жертва, и хотел начинать Проскомидию. Но только лишь он ее начал, как случилось следующее: внезапно раздался страшный гром и он увидел, как Святой Дискос поднялся с Жертвенника и исчез. Следствием этого было то, что они не смогли служить Литургию. Помысл говорит мне, что если бы Благий Бог не помешал им таким образом и священник, находясь в неподобающем духовном состоянии, приступил бы к служению Божественной Литургии, то с ним бы случилась страшная беда.

— Геронда, если во время Божественной Литургии случится что-то непредвиденное, то может ли она быть прервана?

— Начатую Божественную Литургию священник не может прервать на середине — что бы ни случилось. Даже если начнется война — Литургию он должен закончить. Он должен завершить Литургию, даже если к храму будут подходить враги. Самое большее, что он может сделать в таком случае, — это постараться закончить ее побыстрее. Но надо иметь доверие к Богу и не бояться.

Служитель Вышнего Бога должен отличаться многим вниманием, чистотой, бескомпромиссностью. Священники — выше, чем Ангелы. Во время совершения Таинства Божественной Евхаристии святые Ангелы закрывают свои лица, в то время как священник это Таинство совершает.