Глава 17

Джондалар вышел из-под навеса и окинул взглядом засыпанную снегом террасу, в конце которой находился крутой обрыв. На другом берегу реки меж высоких скал вырисовывались округлые очертания белых выветренных холмов. Поджидавший его Дарво взмахнул рукой. Он стоял у пенька возле отвесной скалы, вздымавшейся на краю террасы, – там, где Джондалар собирался делать орудия из кремня. Это открытое место было хорошо освещено и находилось немного в стороне – он учел это, заботясь о том, чтобы никто случайно не наступил на один из острых осколков. Джондалар направился было к мальчику.

– Джондалар, погоди минутку.

– Тонолан, – проговорил он с улыбкой и подождал, пока брат не нагнал его. Они пошли рядом, ступая по плотному, слежавшемуся снегу. – Я пообещал Дарво, что научу его сегодня кое-каким хитростям. Как Шамио?

– Гораздо лучше, простуда проходит. Мы сильно волновались за нее – она так кашляла, что Джетамио не удавалось заснуть. Мы собираемся несколько расширить помещение до наступления следующей зимы.

Джондалар присмотрелся к Тонолану, предположив, что его беспечный младший брат начал тяготиться обязанностями, которые легли на его плечи после вступления в круг большой семьи. Но, судя по его виду, Тонолан был вполне спокоен и всем доволен. Внезапно на лице его расцвела радостная улыбка.

– Братец, я хочу кое-что сообщить тебе. Ты не заметил, что в последнее время Джетамио несколько округлилась? Я думал, она поправилась просто потому, что хорошо себя чувствует. Но я заблуждался. Великая Мать вновь одарила ее.

– Вот замечательно! Я знаю, как она мечтает о ребенке.

– Она заметила это уже давно, но не хотела говорить мне. Боялась, что я стану беспокоиться. Похоже, на этот раз все складывается благополучно. Шамуд говорит, наверняка ни на что рассчитывать нельзя, но, если ничего не приключится, она родит весной. Джетамио уверена, что это ребенок моего духа.

– Скорей всего она права. Подумать только, мой Брат обзавелся очагом и скоро у него появится ребенок!

Тонолан улыбнулся еще шире. Он просто сиял от счастья, и Джондалар тоже не удержался от улыбки, а про себя подумал, что Тонолан прямо-таки вне себя от гордости, будто ему самому предстоит выносить и родить ребенка.

– Вон там, слева, – негромко сказал Доландо, указывая на скалистый выступ в толще массивного хребта, вздымавшегося перед ними и заслонявшего собой все вокруг.

Джондалар попытался приглядеться, но открывшаяся его глазам картина глубоко потрясла его, и ему никак не удавалось сосредоточить внимание на деталях. Леса остались позади, братья только что пересекли границу их распространения. Когда они только-только начали подниматься в горы, на пути им чаще всего встречались дубовые рощи, затем на смену им пришли буковые. Потом они оказались среди знакомых Джондалару хвойных деревьев: горных сосен, пихт и елей. Раньше ему доводилось видеть издали ничуть не менее величественные вершины некогда вздыбившейся и затвердевшей затем земли, но, когда они вышли из лесов, у него перехватило дух от восторга перед столь грандиозным зрелищем. Всякий раз, когда глазам его открывался подобный пейзаж, его охватывало волнение.

Близость вздымающихся ввысь склонов повергла его в смятение, вызвала обострение всех чувств; казалось, чтобы дотронуться до них, нужно лишь протянуть руку. Эта внушающая трепет картина служила ярким напоминанием о временах, когда здесь вовсю бушевали стихии, когда земля корчилась в спазмах, силясь исторгнуть на свет из набухшего чрева голые скалы. Перед ним простирался могучий хребет Великой Матери, не прикрытый ничем, даже покровом лесов, неповторимый в своей первозданности. И удивительно синее небо, яркое и ровное; на его фоне отсветы солнечных лучей, игравших на поверхности ледяных кристаллов, которые примерзли к выступам и краям трещин в скалах, возвышавшихся над овеваемыми ветрами альпийскими лугами, казались еще ослепительнее.

– Я вижу, вижу! – воскликнул Тонолан. – Смотри, Джондалар, чуть правей, вон на том уступе.

Джондалар перевел взгляд и увидел небольшую изящную серну, стоявшую на краю пропасти. Ее густая черная зимняя шерсть проступала на фоне летней, серо-коричневой, сливавшейся со скалами. Голову этой антилопы, похожей на козу, украшали небольшие рога с изогнутыми кончиками.

– Да, теперь я его вижу, – сказал Джондалар.

– Может быть, это и не «он». У самок тоже есть рога, – поправил его Доландо.

– Они похожи на козерогов, правда, Тонолан? Хотя несколько побольше и рога у них подлинней. Но с такого расстояния…

– А как Зеландонии охотятся на козерогов, Джондалар? – спросила молодая женщина. Ее живой, любознательный взгляд светился любовью.

Она была всего на несколько лет старше Дарво, и высокий мужчина со светлыми волосами поразил ее юное воображение. Она родилась среди людей племени Шамудои, но выросла у реки, поскольку ее мать перешла затем жить к мужчине из племени Рамудои, а когда в отношениях между ними наметился бесповоротный разрыв, вернулась обратно. В отличие от детей, выращенных в племени Шамудои, девушка не привыкла бродить по горам и стала проявлять интерес к охоте на серну лишь с тех пор, как узнала, что Джондалару нравятся женщины, которые ходят на охоту. К собственному удивлению, она обнаружила, что это крайне увлекательное занятие.

– Я не очень хорошо в этом разбираюсь, Ракарио, – с мягкой улыбкой ответил Джондалар. Молодые девушки и раньше проявляли к нему внимание, и он не мог не заметить, как относится к нему Ракарио, но ему не хотелось поощрять ее. – Среди горных отрогов, расположенных к югу и к востоку от тех мест, где мы жили, и вправду водились козероги, но путь туда неблизкий, и мы предпочитали охотиться на равнинах. Порой во время Летнего Схода охотники собирались вместе и отправлялись на вылазку в горы. Я ходил с ними только ради интереса и во всем следовал их указаниям, ведь они намного опытней меня. Я только учусь, Ракарио. А вот Доландо знает все о том, как нужно охотиться на животных, обитающих в горах.

Серна одним прыжком переместилась с уступа на верхушку скалы и преспокойно застыла, обозревая окрестности.

– И как же вы охотитесь на животных, которые могут вот так прыгать? – спросила Ракарио, которую поразили изящество, легкость и уверенность движений серны. – И как ей только удается удержаться на таком крохотном пятачке?

– Когда мы будем возвращаться с добычей, Ракарио, присмотрись к копытам серны, – ответил Доландо. – Они твердые лишь по краям, а внутренняя часть у них такая же гибкая, как ладонь твоей руки. Поэтому они способны передвигаться не поскальзываясь и не оступаясь. Гибкая часть копыта вплотную приникает к земле, а твердая дает устойчивость. Когда охотишься на серн, необходимо учитывать, что они все время смотрят вниз. Они тщательно выбирают дорогу и постоянно следят за тем, что находится у них под ногами. Глаза у них расположены по бокам головы, и это позволяет им видеть все, что находится по обе стороны от них, но того, что находится сзади, они не видят. Вот этим и пользуются охотники. К ним можно подобраться сзади так, чтобы они тебя не заметили. Если ты проявишь выдержку и осторожность, тебе удастся подойти к серне совсем близко – так, что можно будет притронуться к ней.

– А если, пока ты к ним подбираешься, они вздумают ускакать прочь? – спросила Ракарио.

– Посмотри вон туда. Видишь зеленые пятна среди лугов? После долгой зимы свежая травка кажется на редкость вкусной. Эта серна следит за тем, не приближается ли откуда-нибудь враг. А остальные – самцы, самки и детеныши – прячутся среди скал и кустарников. Если там хорошее пастбище, они никуда не денутся до тех пор, пока не учуют опасность.

– Почему же мы все стоим и разговариваем? Пойдемте дальше, – сказал Дарво.

Его раздражало то, что Ракарио все время старается оказаться поближе к Джондалару, и, кроме того, он с нетерпением ждал момента, когда они смогут начать охоту. Для него эта вылазка была отнюдь не первой: с тех пор как Джондалар стал ходить на охоту вместе с людьми из племени Шамудои, Дарво всякий раз сопровождал его, но пока что он только учился наблюдать за животными и выслеживать их. А теперь ему разрешили попытаться убить серну. Если он добьется успеха, для него эта добыча окажется первой в жизни и окружающие обратят на него особое внимание. Впрочем, никто ничего от него не требовал. Если на этот раз он допустит промах, он сможет попробовать свои силы еще и еще. Охота на быстроногих животных в условиях, к которым они идеально приспособлены, – дело крайне трудное. Для того чтобы подобраться к серне на расстояние, с которого можно совершить нападение, требовались немалое терпение и ловкость. А если животные испугаются и обратятся в бегство, перелетая со скалы на скалу и проносясь над глубокими расселинами, никто уже не сможет их догнать.

Доландо начал взбираться по скалистому склону. Между пластами скальных пород, расположенными параллельно друг другу, слегка наклонно, залегали слои более мягких осадочных пород, которые выветрились в местах выхода на поверхность; в результате образовался ряд удобных выступов, похожий на лестницу. чтобы подобраться к сернам сзади, охотникам предстояло одолеть тяжелый, но не опасный подъем, для этого особых навыков не требовалось.

Охотники потянулись цепочкой следом за вожаком. Джондалар, собиравшийся идти последним, стоял в ожидании, но, когда уже почти все взошли на склон, он услышал оклик Серенио. Джондалар удивился. Серенио никогда не увлекалась охотой и проводила все время где-нибудь поблизости от жилища. «Что заставило ее отправиться в такую даль?» – подумал он. Когда она подошла поближе, он заметил, какое у нее выражение лица, и не на шутку встревожился. Серенио запыхалась от быстрой ходьбы. Наконец ей удалось слегка отдышаться, и она проговорила:

– Хорошо… я нашла тебя. Позови Тонолана… Джетамио… схватки… – Больше ей ничего не удалось сказать.

Приложив руки ко рту, Джондалар закричал:

– Тонолан! Тонолан!

Один из охотников, поднимавшихся по склону, обернулся, и Джондалар замахал руками, показывая, что ему нужно вернуться.

Они с Серенио стояли в молчании, поджидая Тонолана. Джондалару было не по себе. Ему хотелось спросить, все ли в порядке с Джетамио, но он почему-то никак не решался это сделать.

– Когда начались схватки? – спросил он наконец.

– Она почувствовала боль еще ночью, но ничего не сказала Тонолану. Он так радовался предстоящей охоте, и она побоялась, что он откажется от этого удовольствия, если она обо всем ему скажет. Она не была до конца уверена, что это схватки, и, по-моему, ей хотелось преподнести сюрприз и показать ему новорожденного младенца, когда он вернется, – сказала Серенио. – Она не хотела, чтобы он волновался или сидел и ждал, пока роды не закончатся.

Джондалар подумал, что это вполне в характере Джетамио. Она решила избавить Тонолана, который так нежно о ней заботился, от лишних тревог. И тут у него возникла мысль, от которой ему стало нехорошо: «Почему же Серенио так поспешно отправилась в горы за Тоноланом, если Джетамио намеревалась преподнести ему сюрприз?»

– Что-то случилось, верно?

Серенио опустила голову, прикрыла глаза и глубоко вздохнула, а затем ответила:

– Ребенок развернулся перед родами головкой вверх, а у нее узкий таз, и ей никак не справиться. Шамуд говорит, что это связано с параличом, который она перенесла. Он велел мне позвать Тонолана… И тебя, чтобы ты поддержал брата.

– Ох, нет, Превеликая Дони, только не это!

– Нет! Нет! Нет! Не может быть! Почему? Почему Великая Мать сначала послала ей ребенка, а теперь решила забрать их обоих?

Тонолан метался из угла в угол по жилищу, которое служило прибежищем им с Джетамио, то и дело ударяя кулаком по ладони левой руки. Джондалар стоял в растерянности, понимая, что он не в силах облегчить страдания брата и может сделать лишь одно: побыть рядом с ним. Другие оказались лишены и этой возможности: от горя Тонолан впал в неистовство и выгнал всех прочь.

– Джондалар, за что? Почему Великая Мать лишила ее жизни? Она столько выстрадала, видела так мало радости. Ей хотелось родить ребенка, чтобы на свете появилось родное ей существо. Неужели такое желание могло показаться кому-то чрезмерным?

– Я не знаю, Тонолан. Даже Зеландонии не смогла бы ответить на твой вопрос.

– И почему такая жестокость? Такая ужасная боль? – Тонолан остановился перед братом и продолжал говорить, взывая к нему: – Джондалар, когда я пришел, Джетамио так мучилась, что, кажется, не узнала меня. Я понял это по ее взгляду. Почему, ну почему она умерла?

– Никому не известно, почему Великая Мать посылает в дар жизнь и лишает ее.

– Великая Мать! Великая Мать! Ей нет до нас дела. И Джетамио, и я почитали Ее. И что это изменило? Она отняла у меня Джетамио. Я ненавижу Великую Мать! – Он снова заметался из угла в угол.

– Джондалар… – Рошарио остановилась у входа, не решаясь войти внутрь.

Джондалар вышел к ней.

– Что такое?

– Шамуд вскрыл ей чрево, чтобы извлечь ребенка, после того как Джетамио… – Рошарио заморгала, пытаясь унять слезы… – Он надеялся спасти младенца – иногда это удается сделать. Но оказалось, что уже слишком поздно. Это был мальчик. Я не знаю, стоит говорить ему об этом или нет, решай сам.

– Спасибо тебе, Рошарио.

Он заметил, как сильно она опечалена. Джетамио приходилась ей дочерью. Рошарио вырастила ее, ухаживала за ней все то долгое время, пока Джетамио болела, и потом, когда она поправлялась. Она не отходила от нее ни на шаг вплоть до окончания злополучных родов. Внезапно Тонолан протиснулся между ними, схватил свой старый заплечный мешок, который брал во все путешествия, и направился к тропе, проходившей у скалистой стены.

– Думаю, сейчас не стоит. Я скажу ему попозже, – проговорил Джондалар и кинулся бегом за братом. – Куда ты собрался? – спросил он, поравнявшись с ним.

– Я ухожу. Мне не следовало тут задерживаться. Мое Путешествие еще не закончено.

– Ты не можешь взять и уйти сейчас, – сказал Джондалар и положил руку ему на плечо. Резким движением Тонолан высвободился.

– Почему же? Разве меня что-нибудь здесь держит? – прерывающимся голосом проговорил он.

Джондалар схватил его за руку, силой заставил развернуться и посмотрел ему в глаза. Лицо Тонолана так сильно исказилось от горя, что показалось Джондалару незнакомым. Он ощутил, какая невыносимая боль снедает душу брата, и содрогнулся. Порой ему случалось позавидовать Тонолану, нашедшему счастье в любви к Джетамио, и он не раз задавался вопросом: какой изъян в характере мешает влюбиться ему самому? А впрочем, может, это и к лучшему. Стоит ли мечтать о любви, если из-за нее приходится так мучиться в тоске и отчаянии?

– Неужели ты допустишь, чтобы Джетамио и ее сына похоронили без тебя?

– Сына? Откуда ты знаешь, что это был мальчик?

– Шамуд извлек ребенка в надежде спасти хоть его. Но было уже слишком поздно.

– Мне не нужен сын, из-за которого она умерла.

– Тонолан, Тонолан! Она мечтала о ребенке. Она хотела забеременеть и обрадовалась, когда это случилось. Неужели ты предпочел бы, чтобы она не изведала такого счастья и прожила бы долгую тоскливую жизнь, не имея детей, утратив всякую надежду на то, что они когда-нибудь появятся? Она познала любовь и счастье. Сначала она повстречалась с тобой, затем Великая Мать послала ей ребенка. Жизнь ее была недолгой, но она говорила мне, что не смела и мечтать о том, что ей выпадет такое счастье. Она сказала, для нее нет большей радости, чем жить с тобой и знать, что она носит твоего ребенка. Она говорила, что это твой ребенок, Тонолан. Дитя твоего духа. Возможно, Великая Мать знала, как может сложиться судьба Джетамио, и предпочла послать ей счастье хоть ненадолго.

– Джондалар, она даже не узнала меня… – Голос Тонолана прервался.

– Под конец Шамуд дал ей какое-то снадобье, Тонолан. Надежды , на то, что она все-таки родит, уже не оставалось, но ему удалось облегчить ее страдания. Она знала, что ты рядом с ней.

– Великая Мать лишила меня всего на свете, отняв у меня Джетамио. Мою душу переполняла любовь, а теперь она пуста, Джондалар. У меня ничего не осталось. Ну почему, почему ее нет со мной? – Тонолан пошатнулся. Джондалар кинулся к нему, поддержал его, прижал к себе, чувствуя, как содрогается от рыданий тело брата.

– Почему бы нам не вернуться, Тонолан? Если мы отправимся в путь сейчас, к зиме мы уже доберемся до ледника и весной окажемся дома. Почему ты решил двинуться на восток? – В голосе Джондалара звучала тоска по родным местам.

– Возвращайся домой, Джондалар. Тебе давно надо было это сделать. Я всегда говорил, что ты – Зеландонии и тебе надо жить в родных краях. А я пойду дальше на восток.

– Ты намеревался добраться до устья реки Великой Матери. Что ты станешь делать, когда окажешься у Моря Беран?

– Не знаю. Может, отправлюсь дальше по берегу моря. А может, подамся на север и стану охотиться на мамонтов вместе с соплеменниками Толи. Мамутои говорят, что на востоке есть еще один горный хребет. Меня не тянет домой, Джондалар. Уж лучше отправиться на поиски чего-то нового. Пришло время, когда нам с тобой придется расстаться. Твой путь лежит на запад, а мой – на восток.

– Если ты не хочешь возвращаться, почему бы не остаться здесь?

– Да, почему бы тебе не остаться здесь, Тонолан? – сказал Доландо, вмешавшись в их разговор. – И тебе тоже, Джондалар. Ни Шамудои, ни Рамудои не считают вас чужаками. Здесь живут ваши родственники и друзья. Нам будет очень грустно, если вы покинете нас.

– Доландо, ты же знаешь, я был готов остаться здесь до конца жизни. Но теперь я не могу. Все здесь напоминает мне о ней. Мне все время кажется, что я вот-вот увижу ее. Каждый день мне приходится заново свыкаться с мыслью о том, что я утратил ее навсегда. Мне очень жаль, но я должен уйти отсюда, хоть и знаю, что буду скучать по вас.

Доландо кивнул. Он не пытался ни на чем настаивать и только хотел сказать, что здесь их считают членами семьи.

– Когда вы отправитесь в путь?

– Скоро. Пожалуй, через пару дней, – ответил Тонолан. – Я хотел бы кое о чем договориться, Доландо. Я возьму с собой только одежду и все необходимое для Путешествия. Не выделите ли вы мне небольшой челнок?

– Это наверняка можно будет устроить. Значит, вы отправитесь вниз по реке. На восток? Вы не станете возвращаться к Зеландонии?

– Я отправлюсь на восток, – сказал Тонолан.

– А ты, Джондалар?

– Не знаю. Я должен подумать о Серенио и Дарво…

Доландо кивнул. Джондалар не скрепил отношения с ней обрядом, но тем не менее ему будет трудно принять решение. У высокого мужчины из племени Зеландонии были причины для того, чтобы отправиться в путь на запад или на восток, и для того, чтобы остаться, и никто не знал, что он выберет.

– Рошарио целый день готовит еду. По-моему, ей просто хочется чем-нибудь заняться, чтобы мысли не так сильно донимали ее, – сказал Доландо. – Ей было бы приятно, если бы вы пришли поесть с нами. Джондалар, она будет рада видеть и Серенио, и Дарво. И у нее стало бы легче на душе, Тонолан, если бы ты поел хоть немного. Она беспокоится за тебя.

Джондалар почувствовал, как нелегко приходится Доландо. Все его мысли занимал лишь Тонолан, и он не подумал о том, что обитатели Пещеры тоже горюют. Джетамио выросла здесь. И Доландо наверняка заботился о ней как о ребенке своего очага. Многие были к ней привязаны. Толи и Маркено приходились ей родственниками, и он заметил, что Серенио стала часто плакать. А Дарво так расстроился, что не хотел с ним разговаривать.

– Я скажу Серенио, – ответил Джондалар. – Дарво наверняка захочет прийти. Возможно, он придет один. Мне хотелось бы поговорить с Серенио.

– Скажи ему, пусть приходит, – проговорил Доландо, а про себя подумал: «Надо, чтобы мальчик остался ночевать у нас, его матери и Джондалару потребуется время, чтобы принять какое-то решение.

Мужчины ушли под навес и ненадолго задержались у огня, пылавшего в главном очаге. Они почти не разговаривали, но им хотелось побыть еще немного вместе. Все они понимали, что в их жизни произошли перемены и больше им уже не доведется постоять вот так рядом друг с другом.

На террасе лежали глубокие вечерние тени, повеяло холодом, хотя еще было видно, как блики солнечного света играют на поверхности воды в реке. Пока они стояли у огня, им ненадолго показалось, что ничего не изменилось, что можно позабыть о происшедшей трагедии. Уже сгустились сумерки, а они все не трогались с места, желая продлить это мгновение. Каждый погрузился в размышления, и, если бы им пришло в голову поделиться мыслями друг с другом, они обнаружили бы, что думают об одном и том же: о событиях, которые привели двух Зеландонии в Пещеру Шарамудои, и о том, доведется ли им свидеться снова.

– Ну что же вы все не идете? – спросила Рошарио, чувствуя, что не может больше ждать. Впрочем, она догадалась, как дорога для них эта возможность провести какое-то время в безмолвном общении друг с другом, и постаралась их не беспокоить. Но тут показались Шамуд и Серенио, прибежал Дарво, игравший неподалеку со сверстниками, другие люди стали собираться у главного очага, и возникшее было ощущение покоя и близости пропало. Рошарио зазвала к себе всех, в том числе и Джондалара с Серенио, но те вскоре ушли.

Они молча отправились к краю террасы, а затем вдоль стены к лежавшему на земле бревну, на котором можно было посидеть в час заката, наблюдая за рекой. Поразительная красота природы привела их в глубокое восхищение. Не говоря ни слова, они наслаждались, созерцая величественную картину, сотканную из разнообразных металлических оттенков. Пока расплавленный шар еще висел над горизонтом, края свинцово-серых облаков слегка серебрились, а затем покрылись сверкающей позолотой, отражавшейся в водах реки. Огненно-красные лучи превратили золото в сияющую медь, а когда они начали угасать, облака окрасились сначала в бронзовый, а затем и в серебристый цвет.

На смену светлому серебру пришел свинец, который темнел все сильнее и сильнее, и тогда Джондалар наконец собрался с духом и повернулся к Серенио. «Она действительно красива, – подумал он. – И жить с ней легко и удобно, она очень заботлива». Он открыл было рот, намереваясь заговорить.

– Пойдем обратно, Джондалар, – опередив его, сказала Серенио.

– Серенио… я… мы с тобой прожили… – запинаясь, проговорил он.

– Тсс, – сказала Серенио, поднеся палец к губам, – давай не будем разговаривать. Пойдем обратно.

В голосе ее прозвучали настойчивые нотки. Встретившись с ней взглядом, Джондалар догадался, что в ней говорит желание. Потянувшись к ней, он взял ее за руку, прикоснулся губами к ее пальцам, а затем поцеловал ее в ладонь. Его теплые губы притронулись к ее запястью. Приподняв рукав, Джондалар поцеловал ее в ложбинку под локтем.

Серенио вздохнула, закрыла глаза и откинула голову назад. Придерживая ее за затылок, Джондалар отыскал губами ямку между ключицами, мочку уха, а потом и приоткрытый рот. Тело Серенио напряглось, она замерла в ожидании. Он принялся целовать ее, долго, не спеша, прикасаясь языком к краям ее нёба, к мягкой впадинке под языком, чувствуя, как она все плотнее прижимается к нему. Дыхание Серенио участилось. Когда они наконец оторвались друг от друга, рука ее скользнула вниз, и она почувствовала, что Джондалар объят желанием, как и она сама.

– Давай вернемся, – сказала она чуть хрипловатым голосом.

– Зачем? Почему бы не остаться здесь? – спросил он.

– Тогда все закончится слишком быстро. Лучше расположиться у огня на меховых шкурах, чтобы не нужно было спешить.

Им отнюдь не наскучило заниматься любовью друг с другом, но в последнее время они стали делать это как бы машинально. Они знали, что нравится каждому из них, и прибегали к испытанным способам, лишь изредка пробуя что-то новое. Он понял, что сегодня она хочет большего, и только обрадовался этому. Придерживая ее голову обеими руками, он стал целовать ее веки, кончик носа, мягкие щеки, легонько подул ей в ухо, потеребил за мочку, и его губы заскользили по ее шее. Внезапно он крепко прижал ее к себе и поцеловал в губы.

– Пожалуй, нам лучше вернуться, Серенио, – сказал он шепотом.

– Как раз об этом я тебе и говорила.

Рука Серенио обвилась вокруг пояса Джондалара. Он обнял ее за плечи, и они пошли рядышком по тропинке, огибая выступ. Впервые за все время он не стал из осторожности пропускать ее вперед и даже не заметил, что движется по краю глубокой пропасти.

Терраса погрузилась в сплошной мрак, сотканный из ночной мглы и теней. Скалистые стены загородили собой луну, и лишь кое-где в промежутках между облаками мерцали звезды. Они задержались куда дольше, чем предполагали. У главного очага уже никого не было, хотя поленья до сих пор горели ярким пламенем. Рошарио и Доландо ушли к себе, у них сидели еще какие-то люди, а поравнявшись с входом в их жилище, они увидели, что Дарво и Тонолан играют, подбрасывая вырезанные из кости фигурки.

Джондалар улыбнулся. Они с братом проводили за этой игрой долгие зимние вечера. За ней можно было просидеть хоть полночи, и она требовала сосредоточения, а значит, помогала на время забыть о многом.

В жилище, где обитали Джондалар и Серенио, было темно. Он принес дров в выложенный камнем очаг, сходил к главному очагу за горящей головней, чтобы развести в нем огонь, а затем поставил у входа крест-накрест две доски и набросил на них большой кожаный лоскут, чтобы отгородиться от внешнего мира.

Когда он сбросил с себя верхнюю одежду, Серенио достала чашки. Джондалар взял бурдюк с перебродившим черничным соком и разлил его по чашкам. В его желании уже не было прежнего жара, и за то время, пока они возвращались, он успел кое о чем поразмыслить. «Среди всех женщин, которые мне встречались, она выделяется красотой и страстностью, – подумал он, попивая согревающий кровь напиток. – Мне давно уже следовало скрепить наш с ней союз обрядом. Может быть, она согласится отправиться со мной в родные мне места и возьмет с собой Дарво. Мы можем вернуться туда, можем остаться здесь, но я хочу, чтобы мы стали настоящей парой».

Стоило ему принять это решение, как на душе у него стало легче. Пора было внести ясность, и он обрадовался тому, что наконец избавился от сомнений. Именно так и нужно поступить, это будет правильно. И почему он так долго тянул с этим?

– Серенио, я кое-что решил. Не знаю, говорил ли я тебе когда-нибудь, как много ты значишь для меня…

– Не сейчас, – сказала она, отставив чашку, обвила руками его шею, поднесла губы к его рту и тесно прижалась к нему. Этот долгий, страстный поцелуй вновь пробудил в нем желание. «Серенио права, – подумал он, – мы можем поговорить и позже».

Ощущая, как страсть набирает силу, он повел ее к устланному меховыми шкурами помосту. Поленья в очаге прогорели и превратились в уголья за то время, пока он ласкал ее, вновь открывая для себя каждый из потаенных уголков ее тела. Серенио всегда живо откликалась на его ласки, но никогда прежде она не раскрывалась перед ним так, как в этот раз. Он вновь и вновь доводил ее до высшей точки наслаждения, но она никак не могла насытиться, и, когда ему показалось, что силы его иссякли, она взяла инициативу на себя, и он почувствовал, как соки вновь заиграли в его теле. Но вот наконец наступила блаженная развязка, и они откинулись на меха, погрузившись в сладкую истому.

Лежа рядом, они заснули, не успев даже прикрыться чем-нибудь. Пламя в очаге угасло, и, когда приблизился час рассвета, они проснулись от холода. Раздув тлеющие угли, Серенио развела огонь, а Джондалар, набросив на себя нижнюю рубаху, вышел, чтобы набрать воды в бурдюк. Заодно он быстренько окунулся в холодную воду, и после этого тепло, исходившее от очага, показалось ему донельзя приятным. Он чувствовал себя бодрым, полным сил; казалось, ему все по плечу. Серенио начала разогревать камни в очаге, затем выскользнула наружу, чтобы облегчиться, и тоже вернулась вся мокрая.

– У тебя зуб на зуб не попадает, – сказал Джондалар, укутывая ее в меховую шкуру.

– Я заметила, что купание доставило тебе огромное удовольствие, и решила последовать твоему примеру. Но там так холодно! – со смехом ответила она.

– Чай уже почти готов. Я принесу, а ты посиди здесь, – сказал он, подтолкнув ее к постели, а затем накрыл ее шкурами, оставив лишь щелку, в которой виднелось ее лицо. «Было бы неплохо провести всю жизнь бок о бок с такой женщиной, как Серенио, – подумал он. – Интересно, удастся ли мне уговорить ее отправиться вместе со мной? – Он вдруг погрустнел. – Вот если бы Тонолан согласился вернуться домой. Не понимаю, почему его тянет дальше на восток».

Он принес Серенио горячего чая из буквицы, налил еще чашку себе и присел на краешек помоста.

– Серенио, ты никогда не подумывала о том, чтобы совершить Путешествие?

– То есть о том, чтобы отправиться в края, где я не бывала прежде, и встретиться с незнакомыми мне людьми, язык которых мне непонятен? Нет, Джондалар, у меня никогда не возникало такого желания.

– Но ведь ты владеешь языком Зеландонии. Когда мы с Толи и со всеми другими решили обучить друг друга языкам, которые являются для нас родными, ты делала такие успехи, что я просто поразился. Так что тебе не придется осваивать новый для тебя язык.

– О чем это ты толкуешь, Джондалар?

Он улыбнулся:

– Я пытаюсь уговорить тебя отправиться со мной ко мне домой после того, как мы скрепим наши отношения обрядом. Тебе понравятся Зеландонии…

– То есть как это «после того, как мы скрепим наши отношения обрядом»? Почему ты решил, что мы это сделаем?

Джондалар опешил. Разумеется, ему следовало сначала спросить, согласна ли она, а не обрушиваться на нее сразу с вопросами о Путешествии. Женщины не любят, когда мужчины заранее уверены в том, что получат их согласие. Он смущенно улыбнулся:

– Я решил, что нам с тобой пора совершить полагающийся обряд. Нам уже давно следовало это сделать. Ты красивая любящая женщина, Серенио. И Дарво – отличный мальчуган. Для меня будет большой честью, если он станет сыном моего очага. Но мне бы хотелось, чтобы ты согласилась вернуться вместе со мной домой… в края, где живут Зеландонии. Но если ты не захочешь, мы, конечно же…

– Джондалар, такие вопросы в одиночку не решаются. Мы не станем связывать себя обрядом. Я решила это уже давным-давно.

Он покраснел, вконец смутившись. Ему и в голову не приходило, что Серенио может отказать ему. Он думал только о самом себе, о своих чувствах и никак не ожидал, что она сочтет его недостойным.

– Я… Прости, Серенио. Я полагал, что нравлюсь тебе, но, видимо, заблуждался. Надо было сказать мне, и я ушел бы отсюда… поселился бы где-нибудь в другом месте. – Джондалар встал и начал собирать свои вещи.

– Что ты делаешь, Джондалар?

– Собираю вещи. Я найду себе другое жилье.

– Почему ты вдруг решил уйти отсюда?

– Мне не хочется уходить, но если я тебе не нужен…

– Как ты мог подумать, будто ты мне не нужен, после того что у нас было этой ночью? Какое отношение это имеет к совершению обряда?

Он снова подошел к помосту, присел на краешек и повернулся лицом к ней. Взгляд Серенио показался ему загадочным.

– Почему же ты мне отказала? Я не нравлюсь тебе как мужчина?

– Как мужчина… – Голос Серенио прервался. Она часто заморгала, потом глубоко вздохнула. – О Великая Мать! Помилуй, Джондалар! На свете нет мужчин, которые могли бы сравниться с тобой. В этом-то вся и беда. Ты слишком хорош, с какой стороны ни взгляни. Я просто не вынесу такого.

– Не могу тебя понять. Я сделал тебе предложение, а ты отказалась, потому что я слишком хорош для тебя?

– Похоже, ты и вправду не понимаешь. Джондалар, ты дал мне гораздо больше… чем любой другой мужчина. Если мы свяжем себя узами обряда, я стану обладательницей сокровища, которого нет у других женщин. Они будут завидовать мне. Им захочется, чтобы их мужчины были такими же добрыми, щедрыми и заботливыми, как ты. Они и так знают, что от одного твоего прикосновения в женщине просыпается все живое… каждая женщина только и мечтает о таком, как ты.

– Если все это и вправду так, почему же ты мне отказала?

– Потому что ты меня не любишь.

– Серенио… я люблю тебя.

– Да, конечно, любишь по-своему. Ты хорошо ко мне относишься. Ты всегда бы старался не обидеть меня, не причинить мне боль, ты заботился бы обо мне, ласково обращался бы со мной. Но при этом я знаю, что ты не любишь меня по-настоящему, и мне вряд ли удалось бы забыть об этом или убедить себя в обратном. И я постоянно ломала бы себе голову, пытаясь понять, что же за изъян во мне мешает тебе полюбить меня.

Джондалар опустил глаза.

– Серенио, многие люди живут вместе, даже если между ними нет такой любви, о которой ты говоришь. – Он снова поднял на нее взгляд, открытый и серьезный. – Но если их многое связывает, если они дорожат друг другом, им живется совсем неплохо.

– Да, с некоторыми так и бывает. Возможно, когда-нибудь я найду мужчину, с которым у нас будет много общего, с которым смогу жить, не испытывая необходимости знать, что он по-настоящему любит меня. Но только не с тобой, Джондалар.

– Почему же? – спросил он, и во взгляде его отразилась такая боль, что Серенио на мгновение заколебалась.

– Потому что я люблю тебя и ничего не могу с этим поделать. Живя с тобой, я начала бы потихоньку увядать, понимая, что ты не можешь ответить мне тем же. Ни одна женщина на свете не могла бы не полюбить тебя, Джондалар. И всякий раз, когда мы занимались бы с тобой любовью, как этой ночью, я бы чувствовала, как в душе у меня что-то потихоньку умирает. Потому что при всем моем стремлении к тебе, при всей моей любви я знаю, что ты не способен так же полюбить меня, как бы сильно тебе этого ни хотелось. И через некоторое время во мне иссякли бы все живительные соки, тело мое превратилось бы в пустую оболочку и я начала бы изыскивать способы испортить тебе жизнь, сделать тебя таким же несчастным, как я сама. А ты оставался бы таким же нежным, ласковым и заботливым, как прежде, прекрасно понимая, в чем причина происходящего со мной. Но при этом ты начал бы ненавидеть себя за это. А все вокруг стали бы удивляться, спрашивая, как ты можешь жить с такой мерзкой сварливой старухой. Я не хочу, чтобы ты страдал, Джондалар. И сама не хочу мучиться.

Поднявшись на ноги, он пошел было к выходу, затем развернулся и возвратился обратно.

– Серенио, почему я не могу влюбиться? С другими это происходит, а со мной нет. Что же такое мне мешает?

Взгляд его был проникнут такой тоской, что у Серенио внутри все сжалось, и любовь к нему разгорелась в ее сердце с еще большей силой. «Как жаль, что я не могу сделать так, чтобы он полюбил меня», – подумала она.

– Не знаю, Джондалар. Возможно, ты еще не нашел ту женщину, которая тебе нужна. Может быть, Великой Матерью тебе уготовано нечто неожиданное. На свете немного таких, как ты. Ты наделен множеством достоинств, ты слишком хорош для большинства женщин. Если бы ты всем сердцем полюбил одну из них, твоя избранница смогла бы выдержать испытание, лишь если бы Великая Мать одарила ее так же щедро, как тебя. Я не уверена, что была бы счастлива, даже если бы ты проникся ко мне любовью. Женщина, которую ты полюбил бы так же, как любишь брата, должна быть очень сильной.

– Я не могу влюбиться, но если бы это все же случилось, ни одна из женщин не вынесла бы такого, – полным горечи тоном сказал Джондалар. У него вырвался сухой едкий смешок. – Сколь странные Дары посылает нам Великая Мать. – В его глазах играли отсветы горевшего в очаге огня, и они приобрели фиолетовый оттенок. Внезапно Джондалар озабоченно спросил: – Что означают твои слова «если бы ты полюбил одну из женщин так же, как любишь брата»? Если никакая из женщин не обладает силой, которая позволила бы ей выдержать напор моей любви, что из этого следует? Что мне нужен… мужчина?

Серенио улыбнулась, затем негромко рассмеялась.

– Да нет, ты же относишься к брату иначе, чем к женщине. Ты вовсе не похож на Шамуда, природные склонности которого идут вразрез с особенностями его тела. Будь все иначе, ты давно уже догадался бы об этом и подобно Шамуду нашел бы путь, который привел бы тебя к познанию любви. Нет, – сказала она, ощутив прилив тепла при воспоминании о прошедшей ночи, – женское тело кажется тебе невероятно притягательным. Но ты любишь брата куда сильней, чем любую из женщин. Вот поэтому мне и захотелось насладиться твоими ласками этой ночью. Ты уйдешь отсюда вместе с братом, и я больше не увижу тебя.

Стоило ей произнести эти слова, как он тут же понял, что она права. Что бы он ни думал сейчас, какие бы решения ни принимал, он все равно отправится дальше с Тоноланом.

– Как ты догадалась об этом, Серенио? Я сам этого не знал. Я собирался сделать тебе предложение и поселиться раз и навсегда среди людей племени Шарамудои, если бы ты отказалась вернуться со мной к Зеландонии.

– По-моему, всем ясно, что ты последуешь за братом, куда бы он ни отправился. Шамуд говорит, такова твоя судьба.

Любопытство, которое вызывал у Джондалара Шамуд, так и осталось неудовлетворенным. Поддавшись внезапному порыву, он спросил:

– Скажи, а Шамуд – мужчина или женщина?

Некоторое время Серенио сидела, глядя на него и ничего не отвечая.

– А ты действительно хочешь это узнать?

Он задумался.

– Пожалуй, нет. Это не имеет значения. Шамуд ничего не ответил мне на мой вопрос. Возможно, Шамуд предпочитает сохранить это в тайне.

Они погрузились в молчание. Джондалар не сводил глаз с Серенио, словно пытаясь навсегда запомнить каждую черточку. Ее растрепанные волосы до сих пор не высохли, но она согрелась и сбросила с себя почти все шкуры, которыми он ее укутал.

– А как же ты, Серенио? Что станешь делать ты?

– Я люблю тебя, Джондалар. – Эти слова прозвучали бесхитростно и совсем просто. – В ближайшее время мне придется нелегко, но ты привнес в мою жизнь нечто ценное. Любовь вызывала у меня страх. Мне не раз доводилось терять тех, кого я любила, и я старалась не давать воли своим чувствам. Но я полюбила тебя, Джондалар, хоть и знала заранее, что рано или поздно мы с тобой расстанемся. И теперь я вновь обрела способность любить. Я смогу вынести боль потерь и сохранить любовь. Это дар, которым ты наделил меня. И возможно, это еще не все. – На губах у нее заиграла таинственная улыбка – отблеск загадки, кроющейся в глубинах женского естества. – Похоже, скоро в моей жизни появится существо, которое я буду любить всей душой. Кажется, Великая Мать послала мне ребенка, хотя сейчас еще слишком рано, чтобы говорить об этом с уверенностью. Я думала, этого уже никогда не случится. После того как я потеряла ребенка, прошло много времени, и я никак не могла забеременеть. Надеюсь, что это будет дитя твоего духа. Я узнаю это наверняка, когда увижу, какого цвета у него глаза.

Джондалар нахмурился.

– Серенио, в таком случае мне никак нельзя уходить. У твоего очага должен быть мужчина, который заботился бы о тебе и о твоем ребенке, – сказал он.

– Джондалар, ты напрасно беспокоишься. Каждая женщина и ее дети будут обеспечены всем, что им необходимо. Такова воля Мудо: всякая женщина, в которой зреет ниспосланный Ею плод, должна быть окружена вниманием. Она не случайно создала мужчин, ведь при их посредстве женщины обретают Дары Великой Матери. Обитатели Пещеры позаботятся обо мне точно так же, как Она заботится о каждом из Своих детей. Тебе в жизни выпала одна судьба, а мне другая, и теперь наши пути расходятся. Я никогда не позабуду тебя, а если у меня родится дитя твоего духа, оно послужит мне напоминанием о тебе. Глядя на Дарво, я всякий раз вспоминаю мужчину, которого любила в то время, когда у меня родился сын.

Серенио изменилась, но она по-прежнему не желала обременять его требованиями и не стремилась насильно привязать его к себе. Джондалар обнял ее, а она все смотрела в его удивительные синие глаза, не пытаясь ничего скрыть. Ее взгляд говорил о любви, которая жила в ее душе; о печали, навеянной предстоящей разлукой; о радости, связанной с надеждой на то, что в ее чреве постепенно созреет драгоценный плод. Они заметили, что в щель на входе пробивается свет зари. Джондалар встал.

– Куда ты собрался, Джондалар?

– Я ненадолго. Похоже, я выпил слишком много чаю. – Он улыбнулся, и в глазах его заплясали искорки. – Но ты пока не вставай. Эта ночь еще не закончилась. – Он наклонился и поцеловал ее. – Серенио, – проговорил он чуть, хриплым от волнения голосом, – ты значишь для меня гораздо больше, чем любая из всех женщин, которые мне встречались.

Это уже немало, но ей хотелось большего. Скоро они разлучатся. Он остался бы здесь, если бы она попросила его об этом. Но она не стала этого делать, ведь он и так уже дал ей все, что мог. И это куда большее счастье, чем то, что выпадает на долю многих женщин.