ПОДАРОК В 10 ТЫСЯЧ ДУШ

Адмирал Канарис не просто догадывался, а знал, что англо-американские войска вот-вот бросятся через Ла-Манш. Агентура абвера установила, что в английских портах скопилось около 7 тысяч боевых кораблей, транспортных и десантных судов, на аэродромах — 11 тысяч самолетов, а для захвата стратегического плацдарма выделено 32 дивизии и 12 отдельных бригад — иначе говоря, превосходство над армиями Роммеля и Рундштедта, прикрывающими западное направление, подавляющее.

И все же форсировать канал — не такое простое дело. Остановить англо-американскую армаду можно! Можно даже пустить ее на дно, если, конечно, абсолютно точно знать место и время начала операции. Но именно этого абверу установить так и не удалось.

И тогда на одном из совещаний в бункере Гитлера созрел дьявольский план: перебросить в район Атлантического вала как можно больше русских военнопленных. Пусть они там копаются, пусть что-то роют, а чтобы об этом узнал Эйзенхауэр, асы Геринга получили приказ не сбивать разведывательные самолеты с английскими и американскими опознавательными знаками. Ищейкам же Гиммлера предписывалось не трогать предполагаемых информаторов противника.

Совещание проходило в начале мая 1944 года, а уже через неделю более миллиона русских из концлагерей Германии, Австрии и Польши были переброшены на западное побережье Франции. В большинстве своем они были одеты в немецкую военную форму, а некоторым даже выдали старые винтовки, естественно, без патронов.

Как и планировал абвер, все это стало известно в Ставке Верховного главнокомандующего экспедиционными силами союзников генерала Эйзенхауэра. А 28 мая 1944 года по поручению министра иностранных дел Великобритании Энтони Идена британский посол в Москве Арчибальд Кларк Керр направил наркому иностранных дел СССР полное тревоги письмо:

«Многоуважаемый господин Молотов! Как я узнал из Лондона, Главный англо-американский Объединенный штаб обладает сведениями, показывающими, что значительные силы русских вынуждены вместе с немецкой армией сражаться на Западном фронте. Верховное командование экспедиционными войсками союзников считает, что следовало бы сделать заявление с обещанием амнистии этим русским или справедливого к ним отношения при условии, что они при первой возможности сдадутся союзным войскам.

Это обещание не должно распространяться на тех, кто по доброй воле совершил акт предательства, а также на добровольцев и сотрудничающих с войсками СС. Амнистию следует сделать только тем советским гражданам, которые действовали по принуждению. Сила такого заявления заключалась бы в том, что оно побудило бы русских дезертировать из немецкой армии. В результате немцы стали бы с большим недоверием относиться ко всякого рода сотрудничеству с русскими».

В конце письма посол не преминул добавить, что такого рода заявление имело бы наибольший эффект, если бы исходило от маршала Сталина.

31 мая Керр получил ответ, подписанный Молотовым:

«Согласно информации, которой располагает советское руководство, число подобных лиц в немецких вооруженных силах крайне незначительно, и специальное обращение к ним не имело бы политического смысла. Руководствуясь этим, Советское правительство не видит особой причины делать рекомендованное в Вашем письме заявление ни от имени И.В. Сталина, ни от имени Советского правительства».

Так был дан зеленый свет началу операции «Оверлорд». Угрызения совести союзников больше не мучили, и 6 июня 1944 года они обрушили на западное побережье Франции такой мощный огневой шквал, что оборона немцев была смята и пехота союзников без особого труда высадилась на берег.

Победоносные колонны союзников катились на восток, а навстречу им шли разношерстно одетые толпы пленных. Здесь были и шагающие поротно, во главе с офицерами, немцы, и люди в полосатой робе, и возбужденные группы в пиджаках и платьях.

Но больше всего немногочисленных солдат охраны удивляло то, что многие немцы ни слова не понимали по-немецки и говорили только по-русски. Конечно же, в те дни никому и в голову не приходило, что именно эти люди впоследствии станут головной болью сотен англичан и американцев — от рядовых чиновников до премьер-министра и президента.

Уже 17 июня в сообщении английской разведки говорилось, что русские составляют не менее 10 процентов среди отправленных в Англию пленных. По данным офицеров передовых частей, первое время русские сдавались в плен куда охотнее немцев, а потом вдруг начали сражаться с яростью обреченных и бились до последнего патрона.

Причина вскоре была найдена, оказалось, что немецкая пропаганда умело обыграла сложившуюся во Франции ситуацию.

«Вы между двух огней, — говорили немцы русским. — Вы прокляты Сталиным, и дома вас ждет расстрел. Вас презирают англо-американцы и если не расстреляют сами, то выдадут НКВД. Единственная надежда на спасение — кровью доказать верность Третьему рейху. Только после этого Великая Германия примет вас под свое крыло».

Тем временем пленные все прибывали и прибивали. В Англии для них не хватало места, и многих стали переправлять в США и Канаду. Проблем возникало множество, но одну союзники решили сразу: настоящих немцев по возможности содержали отдельно от тех, кто не говорил по-немецки, хотя и был одет в немецкую, форму.

Руководство министерства иностранных дел Великобритании прекрасно понимало деликатность ситуации и 20 июля обратилось к советскому послу Федору Гусеву с более чем странным вопросом: «Что делать с тысячами граждан СССР, которые попали в плен?»

Ответом было молчание…

Надо сказать, что в этом запросе содержалась немалая доза иезуитства, ибо точка зрения МИДа уже была сформулирована и ею руководствовались чиновники на всех этажа власти.

«Этот вопрос целиком относится к компетенции советских властей, — говорилось в соответствующем документе, — и не имеет отношения к правительству Ее Величества. В дальнейшем все те, с кем советские власти пожелают иметь дело, должны быть им выданы. И нас не касается тот факт, будут ли они расстреляны или подвергнутся каким-либо иным наказаниям, даже если эти наказания будут более строгими, чем наказания, предусмотренные английскими законами».

Казалось бы, все ясно, приговор советским военнопленным подписан, но нашлись в Англии люди, категорически не согласные с точной зрения МИДа, а стало быть, и правительства. Одним из них был лорд Селборн — министр военной экономики, он же руководитель Управления особых операций, организации, занимавшейся разведывательной и диверсионной работой. 21 июля он направил Идену такое из ряда вон выходящее письмо, что оно всполошило всю правительственную верхушку Англии.

«Мой дорогой Энтони! — писал Селборн. — Я глубоко потрясен решением Комитета отослать в Россию всех граждан русской национальности, которые попали к нам в плен на полях сражений в Европе. Я намерен обратиться по этому вопросу к премьер-министру, но прежде хотел бы ознакомить Вас с причинами моего несогласия в надежде, что мы могли бы прийти к соглашению по этому вопросу.

Как Вы знаете, в течение последних недель один из моих офицеров опросил ряд русских военнопленных, и в большинстве случаев их истории оказались сходными в своей основе. Сначала, попав в немецкий плен, они стали объектами невероятных лишений и жестокого обращения. Во многих случаях пленные по нескольку дней вообще оставались без пищи. Их поместили в концентрационные лагеря, в ужасающие санитарные условия, где они голодали. Их заедали насекомые, их заражали отвратительными болезнями, а голод доходил до такой степени, что людоедство стало среди них обычным явлением. И не раз немцы в пропагандистских целях фотографировали эти людоедские трапезы.

Через несколько недель такого обращения, когда их моральные силы были полностью сломлены, их выстраивали в шеренгу, и немецкий офицер предлагал им вступать в немецкие трудовые батальоны, где они получат достаточно пищи, одежду и нормальное обращение.

Потом немцы начали спрашивать каждого в отдельности: согласен он или нет? Первый ответил «нет». Его тут же расстреляли. То же случилось и со вторым, и с третьим и т.д. до тех пор, пока, наконец, кто-то не сказал, что он согласен. Расстрелы тут же прекратились. И тогда другие тоже согласились, но только после того, как они убедились, что это единственный способ уцелеть».

Казалось бы, такое письмо должно вызвать по меньшей мере потрясение. Но Идеи, не позволив возобладать эмоциям, в ответном послании продолжал отстаивать позицию министерства иностранных дел: все пленные, независимо от их желания, должны быть выданы Москве. Селборн горячо возражал, уверяя, что выдать русских пленных — это значит подписать им смертный приговор. При этом Селборн ссылался на слова Сталина, сказанные им в самом начале войны, что Советский Союз пленных не знает, он знает лишь мертвых и предателей.

«И это не пропагандистская оговорка, — убеждал Селборн. — Сталин последователен. Он убийственно последователен, отказавшись вызволить из плена даже собственного сына! Можете не сомневаться, что судьба тысяч и тысяч неизвестных ему людей предопределена».

Но Идеи и его сотрудники заняли чрезвычайно жесткую позицию, уверяя, что, если Великобритания будет чинить препятствия возвращению русских военнопленных, это может сказаться на отношении советских властей к английским военнопленным, освобожденным Красной армией из нацистских лагерей в Восточной Европе.

Против этого аргумента ни Селборн, ни его сторонники никаких разумных возражений найти не смогли, они знали, с кем имеют дело, и прекрасно понимали, что судьба каких-то там англичан Сталина совершенно не волнует и, если понадобится, он, не раздумывая, прикажет сгноить их на Колыме, а то и попросту перестрелять.

Тем не менее, ознакомившись с письмом Селборна, премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль нашел время ответить Селборну, причем в свойственной ему многозначительной манере.

«Даже если мы пойдем на какой-нибудь компромисс (с советским правительством), следует пустить в ход машину всевозможных проволочек. Я думаю, на долю этих людей выпали непосильные испытания».

А между тем в графствах Йоркшир и Сассекс спешно сооружались лагеря для русских военнопленных. К концу лета в лагерях Баттервик, Кемптон-Парк, Стадиум и других содержалось более 12 тысяч советских граждан, и еженедельно прибывало еще не менее 2 тысяч.

В конце августа в лагерь Баттервик было доставлено 2400 военнопленных, одетых в немецкую форму. Судя по тому, как гордо они ее носили, даже английские охранники поняли, что все они убежденные сторонники Гитлера. А так как многие были в бинтах, стало ясно, что они сражались на передовой, и сражались, не жалея жизни. С большим трудом, но их все же заставили переодеться в лагерную форму.

Все было спокойно до тех пор, пока не подошла разношерстно одетая колонна из 550 пленных. В лагерную форму они переоделись, не пререкаясь, но когда узнали, кто их соседи по бараку, началась буза: одни требовали старую полосатую робу, другие — потертые пиджаки, третьи — обноски немецких мундиров.

— С власовцами не смешиваться! Держаться отдельно! Требовать немедленного возвращения на Родину! — кричали они.

А на утреннем построении комендант лагеря чуть не упал в обморок: перед ним стояла шеренга мужчин, одетых в…нательные рубахи и кальсоны. Чуть дальше стояли женщины…без юбок. И те и другие держались невозмутимо, лишь штанины кальсон и полы нижних рубах полоскались на ветру.

— Разрешите доложить, — шагнул вперед высокий, изможденный старик лет тридцати пяти. — Гвардии подполковник Ковров, — представился он. — Вы хотели уравнять нас с теми, которые надели немецкую форму и стали врагами русского народа. Мы этого не допустим! Уж если мы не пошли на это в немецких концлагерях, а там за отказ надеть немецкую форму расстреливали, то, будучи в гостях у союзников, тем более не пойдем на это. Понимая, что поставили вас в затруднительное положение, мы написали официальный протест, — протянул вчетверо сложенный лист, — и просим передать его представителям советского посольства.

Через день комендант снова объявил общее построение и приказал всем надеть лагерную форму — только сто из пятисот пятидесяти человек подчинились. Тогда разъяренный комендант приказал снести палатки, а бунтовщиков посадить на хлеб и воду!

Наступил сентябрь, холодный дождь лил круглые сутки, начались серьезные заболевания, но четыреста пятьдесят русских солдат оставались под открытым небом. Командующий местным военным округом отправлял в Лондон депешу за депешей. В одной из них он в отчаянии писал:

«Заключенные подвергаются и будут подвергаться самому жестокому режиму. Однако они настолько закалились в концентрационных лагерях Германии, что мы едва ли сможем их сломить».

Лишь 5 сентября протест заключенных Батгервика был передан послу СССР в Великобритании Федору Гусеву. О том, что произошло в лагере, сотрудники посольства уже знали и, естественно, ждали, что в письме будет слезная просьба перевести в теплый барак и дать горячую пищу, но об этом пленные не писали ни слова. Они жаловались совсем на другое.

«Уважаемый товарищ посол! — писали они. — Мы находимся здесь, в лагере для военнопленных, вместе с немцами, с членами Русской Освободительной Армии, то есть с власовцами, и с другими злостными врагами и предателями. У нас силой забрали гражданскую одежду, и мы носим унижающую человеческое достоинство форму, украшенную ромбовидными заплатами на спине и на штанах.

С нами обращаются хуже, чем с немцами, и как преступников держат под усиленной охраной. Условия нашего содержания стали намного хуже. Пища плохая, нам не дают табака. Нас не слушают, нам не сообщают военных сводок.

Мы просим Вас, товарищ посол, выяснить наше положение и предпринять шаги по ускорению отправки нас на родину, в Советский Союз».

Справедливости ради надо сказать, что советское посольство располагало и другой информацией, в частности, о бунте в одном из лагерей, расположенном в графстве Сассекс. Когда администрация лагеря начала составлять списки для первоочередной отправки на родину, сорок два человек закрылись в бараке, отказались принимать пищу и потребовали, чтобы британское правительство взяло их под свою защиту.

Далее они сообщили, что всей группой вступили в немецкую армию, чтобы бороться с коммунизмом. У них свои счеты с большевистским режимом в России. Когда им предложили встретиться с кем-нибудь из советского посольства, они заявили, что с радостью умрут за возможность отправить на тот свет хотя бы одного коммуниста.

В посольстве немедленно собрали совещание, которое закончилось решением требовать от англичан скорейшей отправки на родину всех без исключения советских военнопленных. А там компетентные органы разберутся, кто есть кто и кого — к стенке, а кого — домой.

То, что произошло дальше, можно объяснить либо полным незнанием обстановки в СССР, либо сознательным предательством попавших в беду советских людей. Вот несколько официальных писем той поры, вчитайтесь в них…

«Министру иностранных дел Великобритании господину Энтони Идену.

От имени правительства Союза Советских Социалистических Республик настоятельно требую передачи военнопленных и прошу правительство Великобритании как можно скорее подготовить суда для их транспортировки.

Идеи тут же запрашивает военное министерство:

«Что вы об этом думаете? Здесь ничего не сказано о том, что если эти люди не поедут назад в Россию, то куда они денутся. Здесь они нам не нужны».

Ответ старшего министра министерства обороны Грига не заставил себя долго ждать.

«Дорогой Энтони! Мы стоим перед очевидной дилеммой. Если мы сделаем так, как хотят русские, и, невзирая на их желание, выдадим всех военнопленных, то мы пошлем некоторых из них на верную смерть. И хотя, как Вы не раз отмечали, мы не можем во время войны позволить себе быть сентиментальными, я признаюсь, что считаю такую перспективу отвратительной, и думаю, что общественное мнение будет испытывать то же самое чувство».

Первым результатом этой переписки стало разрешение сотрудникам советского посольства посещать лагеря для русских военнопленных. В одних лагерях эти встречи проходили дружелюбно, а других дело доходило до скандалов.

Главная задача, которую поставила Москва перед посольскими работниками, — убедить всех пленных добровольно вернуться на родину, — решалась со скрипом. Сотрудники посольства вынуждены были идти на заведомую ложь, говоря, что Москва считает всех пленных полноправными советскими гражданами, несмотря даже на то, что некоторые из них были вынуждены надеть немецкую форму, что советская власть никогда не преследует людей без разбора, что она добра и гуманна, что она простит и примет всех своих сынов.

Многие этому верили. Но было немало и тех, кто решительно отказывался вернуться в Союз, прекрасно понимая, что их там ждет либо пуля, либо Колыма. Парадокс заключался в том, что те, которые рвались на родину, Москву совершенно не интересовали, ей нужны были те, которые категорически заявляли, что, если английские власти примут решение вернуть их в Советский Союз, они покончат с собой. Кроме того, они требовали вернуть им немецкую форму и настаивали на том, чтобы с ними обращались как с немецкими солдатами.

Последнее требование очень смутило английских чиновников. Дело в том, что немало юристов, и не только в Англии, но и в Германии, считали, что принадлежность солдата к той или иной армии определяется формой, которую он носит, и только. Если стать на эту точку зрения, то окажется, что все русские пленные, которые были в немецкой форме, являются полноправными немецкими солдатами. Из этого следует, что, как только Гитлер узнает, что англичане отдают его солдат Сталину, а для них это верная смерть, он тут же вызовет Гиммлера и отдаст такие указания, что английским солдатам, находящимся в немецких концлагерях, станет очень и очень худо.

Не считаться с таким вариантом развития событий английское правительство не могло, поэтому была удвоена охрана лагерей, усилен режим секретности — и ни один звук протеста не выходил за пределы того же Баттервика. На этом фоне все больше и больше возрастала настойчивость советского посла. Он договорился до того, что начал требовать, чтобы русских пленных держали под охраной советских офицеров, а в самих лагерях следовало организовать нечто вроде самоуправления, причем начать надо с создания трибунала и строительства внутренней тюрьмы.

Английские власти на основании договора о боевом союзе 1940 года пошли на удовлетворение этих требований, они даже обещали снабдить все лагеря решетками, замками и другим тюремным оборудованием. Единственное, о чем просили англичане, — не выносить смертных приговоров без предварительной консультации с английскими юристами. Для других наказаний, предусмотренных советскими законами, таких консультацией не требовалось.

Но все это происходило на английской земле, и ни один пленный все еще не был возвращен на родину. Не исключено, что тактика «всевозможных проволочек», провозглашенная Черчиллем, срабатывала бы и дальше, если бы вопрос о пленных не поднял лично Сталин.

9 октября 1944 года Черчилль и Идеи прибыли с официальным визитом в Москву. Три дня продолжались крайне напряженные переговоры, all октября Сталин принял приглашение на ужин в английском посольстве. Там-то и произошел разговор, решивший судьбу тысяч советских военнопленных.

Когда официальная часть была позади, Сталин подозвал своего переводчика и попросил как можно точнее перевести то, что он скажет Черчиллю.

— Под английскими дождями уже не один месяц мучаются более десяти тысяч русских, а их жены и невесты, дети и родители ждут не дождутся своих мужей, женихов, отцов и сыновей, — как бы между делом обронил Сталин.

— Вы — о пленных? — уточнил Черчилль.

— Да, господин Черчилль, о них. Нельзя ли ускорить их доставку на родину? Люди волнуются, пишут письма… Я был бы вам крайне признателен, если бы достигли договоренности об их возвращении.

— Энтони, — сделав вид, что речь идет о недостойном внимания главы правительства пустяке, подозвал Идена Черчилль. — Какие у нас проблемы?

— Проблема только одна, господин премьер-министр, — подыграл ему Идеи. — Транспорт. Сейчас все наши суда заняты перевозкой войск через канал. Как только…

— Никаких «как только»! — сделав строгое лицо, перебил его Черчилль. — Завтра же передайте шифровку в Лондон, чтобы моряки выделили приличное транспортное судно! Вопрос решен, — обернулся он к Сталину. — Не пройдет и месяца, как ваши люди будут дома.

— У нас скоро праздник — двадцать седьмая годовщина Октября, — благодарно кивнул Сталин. — Нельзя ли сделать так, чтобы судно с нашими людьми прибыло седьмого ноября? Это было бы большим подарком и семьям, и лично мне.

— Седьмого? Переход до Мурманска займет примерно неделю, — прикинул Черчилль. — Что ж, можно и седьмого.

— Вы мне оказали большую услугу, устроив это дело, — удовлетворенно кивнул Сталин.

— Надеюсь, что вы положительно решите вопрос и об английских военнопленных, когда Красная армия освободит их из немецких лагерей, — не столько спросил, сколько констатировал Черчилль.

— В этом можете не сомневаться. Даю слово, что к вашим людям будут проявлены всяческое внимание и забота. Под мою личную ответственность! Детали обговорите с Молотовым, — обернулся Сталин к Идену.

На следующий день состоялась конфиденциальная встреча Идена и Молотова. Идеи не скрывал, что есть определенное количество пленных, не желающих возвращаться в Советский Союз и эта проблема беспокоит как правительство, так и общественное мнение — с этим нельзя не считаться, особенно накануне выборов.

Молотов понимающе кивнул и предложил распространить в печати официальную точку зрения Советского правительства, которое, мол, настаивает на возвращении всех без исключения пленных, находящихся в английских лагерях, независимо от их желания или нежелания.

— Кроме того, мы настаиваем на своем праве рассматривать преступную деятельность некоторых из этих людей в соответствии с нашими законами, — жестко закончил Молотов.

— Именно это я без конца повторяю нашим защитникам предателей, взявших в руки немецкое оружие и воевавших на стороне Германии! — обрадованно подхватил Идеи. — В этом, господин Молотов, наши взгляды полностью совпадают.

Совпали они и во всем другом. После недолгой дискуссии министр и нарком сошлись на том, что, независимо от желания пленных, англичане отправлять будут всех и что количество отправляемых пленных будет зависеть только от размеров судна, и ни от чего другого.

Уже 20 октября начальник лагерей для военнопленных генерал Гепп направил циркулярную телеграмму комендантам лагерей:

«Отправка первой партии 31 октября 1944 года. Погрузка в порту Ливерпуля. Транспортное судно “Скифия” может принять не более 10 тысяч человек. Группа должна состоять из тех, кто желает немедленно отбыть на родину Но если их будет менее 10 тысяч, включить и тех, кто хотел остаться в Англии. Сопротивление подавлять силой».

31 октября 1944 года последняя фраза телеграммы сыграла решающую и роковую роль. В порту пленных окружили солдаты, образовав плотный коридор. Первая колонна состояла из тех, кто рвался на родину, поэтому вначале никаких проблем с посадкой не было. Но вот кто-то закричал, что не поедет на убой! Его поддержал другой, третий… Одни лезли вперед, другие рвались назад, третьи, взявшись за руки, уселись прямо на причале.

Полицейские и солдаты охраны метались среди пленных, хватали их за шиворот, толкали. Мелькали кулаки, дубинки, приклады! И хотя русские отбивались лишь голыми руками, загнать их на «Скифию» не было никакой возможности. Пришлось из ближайшего гарнизона вызывать подмогу. Тут уж доблестные представители морской пехоты показали себя во всей красе, ни дубинок, ни прикладов они не жалели! Переломанных костей, синяков и крови становилось все больше, а люди, один за другим, проваливались и проваливались в черную пасть трюма.

И вдруг после хриплого рева пароходной сирены и прощальных гудков стоявших рядом кораблей установилась жуткая тишина… Только тогда оставшиеся на причале англичане поняли, какую мерзость они сотворили.

Дощатый причал. Островерхие сопки. Из прилипших к земле туч валит густой снег. На ветру полощутся кумачовые транспаранты с неровно намалеванной надписью: «Да здравствует 27-я годовщина Великого Октября!» Оркестрик, состоящий из одетых в черные ватники людей, выдувает какой-то марш.

Из «Скифии» вытекает колонна измученных морским переходом людей. Их тут же окружает конвой с взбесившимися овчарками на поводках. Кто-то отстал, кто-то упал… Автоматчики привычнно лениво взбадривают их ударами прикладов. Голова колонны втягивается в окруженный колючей проволокой лагерь.

Бараки. Вышки с пулеметчиками. Злющие собаки… Круг замкнулся.

Этот подарок Сталину, сделанный не без энергичной помощи дипломатов, был первым, но не последним. Самое удивительное, этот изуверский процесс продолжался и в разгар холодной войны. Вплоть до 1947 года, пока не был выслан последний пленный, вчерашние союзники исправно поставляли на расправу русских людей, которые и без того прошли все муки ада. Эта тайна русской дипломатии остается тайной и поныне. Во всяком случае, упоминания об этом «подвиге» вы не найдете ни в одной энциклопедии, ни в одном исследовании, ни в одном учебнике истории.