Эйла обычно подсчитывала свои годы в конце зимы, полагая, что каждый новый год ее жизни связан с началом сезона новой жизни окружающего мира, и эту свою восемнадцатую весну она встречала, наслаждаясь изобилием луговых цветов и свежей зеленью разнообразной растительности. Такая пора была особенно радостной и долгожданной в этих суровых краях с долгими холодными зимами, а после праздника Весеннего Возрождения теплый сезон решительно вступал в свои права. Первые яркие степные цветы увядали, стремительно сменяясь буйной порослью новых трав и злаков, что влекло за собой перемещение травоядных животных. Наступал период сезонных миграций.

Многочисленный и разнообразный животный мир начинал движение по открытым равнинам. Одни виды животных объединялись в огромные, неисчислимые стада, другие — в стада поменьше или семейные группы, но все они находили пропитание для поддержания жизни на этих огромных, продуваемых ветрами и невероятно богатых пастбищах, изрезанных многочисленными реками, питаемыми ледниковыми водами.

Холмы и впадины темнели от огромных скоплений большерогих бизонов, и эта живая мычащая и неустанно двигающаяся орда оставляла за собой опустошенную, вытоптанную землю. По рощицам, что зеленели в долинах больших рек, тянулись к северу бесконечные вереницы зубров, смешиваясь порой со стадами лосей и больших северных оленей, чьи головы были увенчаны массивными тяжелыми рогами. Пугливые и осторожные косули небольшими группами пробирались по заросшим кустарником речным берегам и бореальным лесам к насыщенным весенними водами землям, лоси также часто заходили в болота и растаявшие мелководные озера степных равнин. Дикие козы и муфлоны, обычно обитающие в горах, спускались в открытые долины холодных северных земель, сталкиваясь у водопоев с маленькими семейными группами сайгаков и небольшими табунами степных лошадей.

Сезонные перемещения шерстистых животных были более ограничены. Благодаря толстому слою жира и густому двухслойному меховому одеянию они приспособились к жизни вблизи ледников и не могли переносить более теплый климат. Круглый год жили они в северных, граничащих с ледником низинах, где морозы были сильнее, но суше и снегопады — редки и незначительны, перебиваясь зимой сухим и замерзшим подножным кормом. Покрытые густой шерстью мускусные быки — постоянные обитатели сурового морозного севера — передвигались маленькими стадами внутри ограниченной территории. Шерстистые носороги, которые обычно собирались семьями, и более многочисленные группы шерстистых мамонтов могли зайти и подальше в южном направлении, но зимой они оставались на севере. В более теплых и влажных, раскинувшихся к югу континентальных степях кормовые травы скрывались под слоем глубокого снега, по которому этим тяжеловесным животным было трудно передвигаться. Весной они отправлялись к югу, чтобы подкормиться на богатых пастбищах нежной и сочной молодой травой, но, как только становилось чуть теплее, уходили обратно на север.

Обитатели Львиного стойбища с радостью смотрели на равнины, наполнявшиеся молодой жизнью, обсуждая появление каждого нового вида, и в особенности животных, которые росли и размножались в условиях сурового севера. Именно они помогали им выживать. Восторженные восклицания всегда вызывал вид огромного носорога с двумя рогами — первым длинным и низко посаженным — и двухслойной шкурой рыжеватого меха с мягким нижним подшерстком и внешним слоем длинных и толстых защитных волос.

Однако самое большое волнение Мамутои испытывали при виде мамонтов. В их края эти животные обычно заходили весной, и, когда наступало такое время, они неизменно посылали в степь своих дозорных. С тех пор как Эйла покинула Клан, она видела мамонтов только издалека и была взволнована не меньше других, когда однажды днем Дануг прибежал с криком «Мамонты! Мамонты идут!».

В числе первых Эйла выбежала из дома, чтобы взглянуть на них. Обычно Талут брал Ридага к себе на плечи, но сейчас он был в степи вместе с Данугом, и Неззи заметно отстала от своих соплеменников, поскольку ей самой пришлось нести мальчика, пристроив его на своем объемистом боку. Эйла хотела прийти на помощь, но увидела, что Джондалар опередил ее. Неззи и Ридаг сердечно улыбнулись Джондалару, когда он подхватил мальчика и поднял его к себе на плечи. Эйла тоже улыбнулась, хотя он и не заметил ее. Это выражение еще сохранялось на ее лице, когда она повернулась к Ранеку, который бежал трусцой, догоняя ее. Нежная и обаятельная улыбка молодой женщины пробудила в нем горячее чувство нежности и неистовое сожаление о том, что она до сих пор не поселилась в его очаге. Эйле ничего не оставалось, как только откликнуться на любовь, сиявшую в его темных блестящих глазах, — и предназначавшаяся Джондалару улыбка досталась Ранеку.

Поднявшись в открытую степь, обитатели стоянки в молчаливом благоговении наблюдали за этими громадными длинношерстными созданиями. Это были самые большие животные, обитавшие в здешних краях, а вообще едва ли у них нашлись бы соперники где-либо на земле. В проходившем неподалеку стаде было несколько молодых особей и старая опытная мамонтиха, настороженно поглядывавшая на людей. Ее высота в холке примерно достигала десяти футов, она остановилась, покачивая большой, сильно выпуклой головой, за которой высился горб — своеобразная кладовая для дополнительных запасов жира, необходимого, чтобы пережить долгую суровую зиму. Широкая спина круто опускалась к тазовой части и более коротким задним ногам, завершая этот характерный и мгновенно узнаваемый профиль. Ее голова была непропорционально велика по сравнению с размерами тела, чуть меньше половины ее длины составлял относительно короткий хобот, на конце которого были заметны два чувствительных и подвижных пальцевидных отростка — верхний и нижний. Хвост у мамонта был также коротким, а уши — маленькими, чтобы не растрачивать лишнее тепло.

Мамонты были в высшей степени приспособлены к жизни в своих холодных северных владениях. Очень толстая шкура была утеплена тремя — а порой и больше — дюймами подкожного жира и сплошь укрыта мягким и плотным подшерстком длиной около дюйма. Грубые внешние волосы достигали двадцати дюймов в длину, и эта темная рыжевато-коричневая шерсть ровным слоем покрывала толстый и мягкий зимний подшерсток, словно теплая, защищающая от влаги и ветра шуба. У мамонтов имелись мощные коренные зубы, благодаря которым они перемалывали грубый зимний корм — сухие травы, ветки и кору березы, ивы и лиственницы — так же легко, как летнюю пищу, изобилующую свежей зеленью, осокой и луговыми травами.

Наиболее впечатляющими, внушающими изумление и благоговейный страх были, безусловно, мамонтовые бивни. Эти невероятно сильно развитые, близко посаженные резцы вырастали из верхней челюсти и сначала круто опускались вниз, затем резко расходились вверх и в стороны и в итоге вновь загибались внутрь. У старого самца бивни могли достигать шестнадцати футов в длину, но к этому времени их концы уже перекрещивались друг с другом. У молодых особей бивни были действенным оружием и естественным приспособлением для выкапывания деревьев и расчистки снега, покрывающего траву, но к старости концы бивней изгибались вверх, пользоваться ими становилось очень неудобно — и тогда они становились скорее обузой, поскольку толку от них было мало.

Вид этих огромных животных вызвал у Эйлы вереницу воспоминаний о ее первой встрече с мамонтами, о том, как сильно ей хотелось тогда участвовать в охоте вместе с мужчинами Клана. Она припомнила, что Талут пригласил ее пойти на первую охоту на мамонтов вместе с Мамутои. Эйла любила охотиться, и мысль о том, что на сей раз она сможет присоединиться к отряду охотников, наполнила ее трепетным ожиданием. Она уже с искренним нетерпением и удовольствием ждала Летнего Схода.

Первая охота летнего сезона имела важное ритуальное значение. Несмотря на то что шерстистые мамонты действительно были громадными и величественными созданиями, чувства, которые испытывали к ним Мамутои, были связаны не только с изумлением перед их размерами. Конечно, мясо этого животного было отличной пищей, но главным стремлением и желанием Мамутои было подтвердить собственную нерушимую связь с этим гигантом. Они почитали мамонтов, поскольку в какой-то мере отождествляли себя с ними.

У мамонтов не было реальных врагов в животном мире; плотоядные животные не рассматривали их как основную пищу. Большие пещерные львы, вдвое превосходившие своими размерами любого хищника из семейства кошачьих, обычно охотились на крупных травоядных — зубров, бизонов, больших северных оленей, лосей и лошадей — и могли завалить взрослое животное, при случае им удавалось справиться и с каким-нибудь молодым, больным или очень старым мамонтом, однако никто из четвероногих хищников, ни в одиночку, ни сообща, не мог убить мамонта в расцвете лет. Только племени Мамутои, человеческим детям Великой Земной Матери, была дана способность охотиться на это самое большое из Ее творений. Они были избранным племенем. Этой исключительной способностью они отличались от всех созданных Ею. Они были Охотниками на Мамонтов.

Когда мамонты скрылись из виду, обитатели Львиной стоянки устремились по их следам. Но не для того, чтобы поохотиться, время для этого еще не настало. Они просто хотели собрать мягкий и пушистый зимний подшерсток, поскольку весной мамонты линяли, при этом сохранялся в основном лишь верхний защитный слой длинной и грубой шерсти. Объемистые клочки мягкой темно-рыжей шерсти, которые оставались на земле или ветвях колючего кустарника, считались особым даром Духа Мамонта.

Мамутои также охотно собирали и белую шерсть муфлона, который, естественно, линял весной, как любой дикий баран, и удивительно мягкую и пушистую землисто-коричневую шерсть мускусных быков, и светло-рыжий подшерсток бегемотов, если подворачивалась такая возможность. Они неустанно выражали благодарность и признательность Великой Земной Матери, которая щедро одарила детей Своих всем необходимым: в их распоряжении были растения и животные, а также кремень и глина, без которых был немыслим их быт.

Конечно, свежие овощи были чудесным добавлением к пище, поскольку при всем разнообразии выбора Мамутои редко охотились весной и в начале лета, разве что чтобы слегка пополнить опустевшие кладовые. В это время животные были еще слишком худосочны. Долгая и суровая зима истощила их силы, лишив жировой прослойки, — необходимого источника жизненной энергии. Охотничьи вылазки диктовались насущной необходимостью пополнения запасов. Иногда охотники убивали пару бизонов — если мех на их загривках был еще черным, что означало наличие некоторых запасов подкожного жира, — или пару беременных самок какого-либо вида травоядных, поскольку мясо плода было исключительно нежным, а из кожи делали детские пеленки и одежду. Единственным исключением являлся северный олень.

Многочисленные оленьи стаи мигрировали на север, оленихи вели молодняк, появившийся на свет в прошлом году, по памятным тропам к традиционным летним пастбищам, шествие замыкали взрослые и сильные самцы. Как и в случаях с другими стадными животными, их ряды прореживались волками, которые подходя к стаду сбоку, выискивали слабых, больных или старых оленей, к волкам примыкали некоторые хищники семейства кошачьих: большая рысь, длиннотелый леопард, а порой и тяжеловесный пещерный лев. Остатки трапез этих крупных хищников доставались огромному множеству более мелких плотоядных или представителям животного мира, питающимся падалью — как четвероногим, так и двукрылым: лисам, гиенам, бурым медведям, куницам, степным котам, росомахам, горностаям, воронам, коршунам, ястребам и многим другим.

А двуногие охотники охотились на всех этих хищников. Шкуры, мех и перо их соперников по охотничьему промыслу считались достаточно ценными, однако олени были главным объектом преследования не из-за мяса, хотя ему, конечно, тоже не давали пропасть. Их язык считался деликатесом, а большую часть оленьего мяса сушили и использовали как дорожную пищу. Наибольшую ценность представляли шкуры. Обычно они имели бежевый с проседью оттенок, но цветовая гамма варьировалась от светло-желтого до почти черного, а окраска молодняка зачастую бывала рыжевато-коричневой, при этом шкуры большинства подвидов северных оленей отличались прежде всего тем, что все они были легкими и теплыми. Из этих естественным образом утепленных меховых шкур получалась самая хорошая и практичная одежда, а сделанные из них постельные покрывала и дорожные палатки не имели себе равных. Используя метод загонной, обложной охоты или ямы-ловушки, в Львином стойбище охотились на оленей каждый год и заготавливали шкуры для пополнения собственных запасов, а также для подарков, которые они брали с собой во время своих собственных ежегодных летних переходов.

По мере подготовки к Летнему Сходу нарастало общее волнение и нетерпение. По меньшей мере раз в день Эйле говорили о том, как чудесно будет встретиться с родственниками и друзьями, которые также ждут не дождутся встречи. Единственный, кто относился к этим сборам без энтузиазма, был Ридаг. Эйла никогда еще не видела мальчика таким унылым и подавленным, она начала серьезно беспокоиться о его здоровье.

В течение нескольких дней она внимательно наблюдала за его состоянием; и наконец в один из на редкость теплых весенних дней, когда Ридаг грелся под лучами полдневного солнца, наблюдая, как несколько человек занимаются растяжкой оленьих шкур, она решила поговорить с ним, чтобы выяснить причины такого уныния.

— Ридаг, я сделала для тебя новое лекарство, и ты сможешь принимать его во время Летнего Схода, — сказала Эйла. — Оно приготовлено из свежих трав и может оказать более сильное воздействие. Возможно, ты почувствуешь себя лучше или хуже, в любом случае ты должен будешь сообщить мне, что изменилось после приема этого настоя, — добавила она, используя знаковый и словесный языки, как поступала всегда, беседуя с мальчиком. — Как ты чувствуешь себя сейчас? Есть какие-то изменения в последнее время?

Ридаг любил, когда Эйла разговаривала с ним. Конечно, он был глубоко благодарен ей за то, что обрел новую способность общаться с обитателями стоянки, но их понимание и использование знакового языка было упрощенным и ограниченным. Он постигал их словесный язык долгие годы, но когда они разговаривали с ним, то стремились упростить речь до соответствия тем знакам, которые использовали. А знаковый язык Эйлы имел множество нюансов, был близок по смыслу к разговорной речи и усиливал значимость ее слов.

— Нет, все по-прежнему, — ответил мальчик.

— Ты не слишком устаешь?

— Нет… Хотя я всегда чувствую себя немного усталым. — Он улыбнулся. — Но не слишком.

Эйла понимающе кивнула, изучающе поглядывая на мальчика: она пыталась оценить по внешним признакам состояние его здоровья и убедилась, что ему по крайней мере не стало хуже. Ей не удалось обнаружить никаких признаков ухудшения, однако он выглядел немного подавленным.

— Ридаг, тебя что-то тревожит? Ты выглядишь таким несчастным. Что с тобой?

Он пожал плечами и отвел глаза в сторону. Затем вновь взглянул на Эйлу.

— Не хочу идти… — ответил он.

— Куда ты не хочешь идти? Я не понимаю тебя.

— Не хочу идти на Летний Сход, — сказал он, вновь отводя глаза.

Эйла озадаченно нахмурилась, но не стала продолжать разговор. Похоже, Ридаг был не расположен беседовать на эту тему, он вскоре встал и направился в дом.

Стараясь не привлекать внимания, она чуть позже последовала за ним через входное помещение и из кухонного очага заметила, что он забрался на свою лежанку. Это встревожило ее. Мальчик редко по собственному желанию ложился спать днем. В помещение первого очага вошла Неззи и задержалась у входа, чтобы закрепить завязки тяжелого полога. Эйла поспешила ей на помощь.

— Неззи, ты не знаешь, что происходит с Ридагом? Он выглядит таким… таким печальным, — сказала Эйла.

— Знаю. В это время года он всегда пребывает в таком состоянии. И все из-за Летнего Схода. Он не любит его.

— Да, так он мне и сказал. Но почему?

Неззи помедлила, посмотрев прямо в глаза Эйле:

— Ты действительно не понимаешь почему?

Молодая женщина отрицательно покачала головой. Неззи пожала плечами:

— Не переживай из-за этого, Эйла. Все равно ты ничем не сможешь помочь ему.

Эйла направилась по проходу в глубь дома, по дороге взглянув на мальчика. Глаза его были закрыты, но она знала, что он не спит. Она тряхнула головой, размышляя, чем может помочь ему. Интуитивно она понимала, что это как-то связано с его отличием от людей Мамутои, но ведь он уже не раз бывал на Летних Сходах.

Торопливо пройдя через пустой очаг Лисицы, она вошла в Мамонтовый очаг. Внезапно Волк ворвался через дверной проем и, догнав Эйлу, начал подпрыгивать, приглашая ее поиграть с ним. Она жестом приказала ему лечь и успокоиться. Волк подчинился, но выглядел таким обиженным, что она смягчилась и бросила ему изрядно пожеванный кусок мягкой кожи, который когда-то был одним из ее любимых чулок. Поначалу он грыз и жевал любую подвернувшуюся ему обувь, и в итоге, чтобы прекратить массовое уничтожение, Эйла пожертвовала своим чулком. Однако сейчас ему быстро прискучила старая игрушка, и он растянулся перед ней, помахивая хвостом и жалобно поскуливая. Поглядев на него, Эйла не могла не улыбнуться, ей пришло в голову, что в такой чудесный денек не стоит сидеть в доме. Вдохновившись этой идеей, она достала пращу и мешочек с собранными на берегу голышами и направилась к выходу, знаком пригласив Волка следовать за ней. Обнаружив, что Уинни стоит в пристройке, она решила взять на прогулку и лошадь.

Сопровождаемая каурой кобылой и волчонком, чей серый мех и общая окраска были типичными для этого вида хищников в отличие от его черной матери-волчицы, Эйла вышла из пристройки через сводчатый дверной проем. На береговом склоне она заметила Удальца. С ним был Джондалар. Он вел жеребца в поводу, сбросив рубаху и подставив спину теплым лучам солнца. Выполняя обещание, Джондалар занимался воспитанием Удальца, проводя с ним почти все свободное время, и, похоже, эти занятия доставляли радость им обоим.

Он заметил Эйлу и, махнув ей рукой, чтобы она подождала его, начал подниматься вверх по тропе. Он редко изъявлял желание подойти и поговорить с ней, хотя после их поездки в степь его поведение несколько изменилось. Он перестал откровенно избегать общения с ней, но их разговоры были нечастыми, и держался он отчужденно, стараясь быть сдержанным и вежливым. Эйла надеялась, что благодаря юному жеребцу им удастся вновь сблизиться, — однако, как бы то ни было на самом деле, сейчас он выглядел еще более отстраненным, чем обычно.

Она остановилась, наблюдая за приближением этого высокого, мускулистого, красивого мужчины, и ей невольно вспомнилось, какой искренний отклик нашло в ней его горячее желание во время их уединения в степи. Эйла мгновенно почувствовала, как сильно ее влечет к нему. Это была естественная, бессознательная реакция ее тела, и, когда Джондалар подошел ближе, она заметила, что он явно взволнован и его яркие синие глаза исполнены особой притягательной силой. Случайно скользнув по его кожаным штанам, Эйла увидела рельефные очертания возбужденной мужской плоти и почувствовала, что краснеет.

— Извини, Эйла. Я не хотел беспокоить тебя, но подумал, что надо показать тебе эту новую уздечку. Я придумал ее для Удальца. Возможно, ты захочешь использовать ее и для Уинни, — сказал Джондалар, пытаясь совладать с охватившим его чувством.

— Все в порядке, никакого беспокойства, — ответила она, осознавая, что слегка кривит душой. Эйла взглянула на приспособление, сделанное из узких кожаных ремешков, переплетенных и связанных особым образом.

В начале этого сезона у кобылы был период течки. Вскоре после того, как Эйла заметила состояние Уинни, она услышала призывное ржание жеребца, доносившееся из открытой степи. Однажды лошадь уже уходила в табун, выбрав себе жеребца, и после этого вернулась в пещеру, но сейчас Эйле очень не хотелось отпускать Уинни. Кто знает, сможет ли она вернуть ее на этот раз? Поэтому Эйла придумала некое сдерживающее приспособление. Когда она отлучалась по своим делам и не могла присмотреть за ними, то накидывала недоуздок на шею Уинни, а также и на Удальца. Но вообще-то Эйла предпочитала не ограничивать свободу Уинни, чтобы кобыла могла свободно гулять по степи.

— Ну и как он надевается? — спросила Эйла.

Джондалар продемонстрировал новый недоуздок, сделанный специально для Удальца. Эйла задала несколько вопросов внешне бесстрастным тоном, хотя она с трудом воспринимала ответы. Сейчас ее гораздо больше волновало тепло, исходившее от стоявшего рядом с ней Джондалара, слабый и приятный мужской запах. Не в силах справиться с собственными чувствами, она жадно смотрела на его сильные руки, мускулистую грудь и возбужденную мужскую плоть. Эйла надеялась, что ее вопросы помогут поддержать начавшийся разговор, однако, закончив объяснять, как закрепляется новое приспособление, он резко отошел от нее. Подняв с земли рубаху, он вскочил на спину Удальца и, управляя им с помощью новой уздечки, поскакал вверх по склону. Эйле захотелось последовать за ним на Уинни, но, поразмыслив, она решила не делать этого. Если он с таким нетерпением стремился уехать, то это, должно быть, означает, что ему не хочется быть рядом с ней.

Эйла смотрела вслед Джондалару, пока он не скрылся из виду. Волк требовательно повизгивал и в итоге добился все-таки ее внимания. Она обвязала ремень пращи вокруг головы, проверила запас камней в кожаном мешке и, подняв волчонка, посадила его на холку Уинни. Затем она сама села на лошадь и направила ее вверх по склону в направлении, противоположном тому, которое выбрал Джондалар. Она хотела поохотиться с Волком и не собиралась отказываться от своего намерения. Волк уже начал, по собственному почину, выслеживать и ловить мышей и других мелких грызунов, и Эйла обнаружила, что он может помогать ей, вспугивая птиц во время охоты с пращой. Поначалу это выходило чисто случайно, но волчонок был способным учеником и теперь уже вспугивал их по ее команде.

Эйла была не права в одном отношении. Джондалар уехал в такой спешке не потому, что не хотел оставаться с ней сейчас, а только по той причине, что хотел быть с ней всегда. Ему пришлось сбежать, чтобы скрыть, как сильно его самого возбуждает близость Эйлы. Теперь она была помолвлена с Ранеком, и он потерял все права, которые мог иметь на нее. В последнее время он уезжал в степь на Удальце, когда хотел избежать трудной ситуации, снять напряжение, вызванное противоречивыми чувствами, или просто подумать о чем-то. Он начал понимать, почему Эйла так часто отправлялась с Уинни в степь, когда что-то тревожило ее. Верховая езда на молодом жеребце по луговому раздолью и дыхание свежего ветра, овевающего лицо, оказывали бодрящее и успокаивающее воздействие.

Однажды он послал Удальца галопом и, нагнувшись вперед, прижался к крепкой шее животного. Оказалось удивительно легко приучить жеребца носить седока на своей спине, хотя, конечно, как Эйла, так и Джондалар потратили некоторое время, чтобы подготовить его к этому различными способами. Гораздо труднее было заставить Удальца понять и послушно ехать в ту сторону, которую выбрал наездник.

Джондалар понимал, что Эйла управляет Уинни каким-то простым и естественным способом, ее указания были большей частью непроизвольными, почти интуитивными, а он загорелся идеей более осознанного воспитания жеребца. Его команды были более целенаправленными. Он учился, как надо сидеть на лошади, как распределить свой вес, учитывая мощную мускулатуру животного, чтобы седока не слишком трясло во время скачки. Он также обнаружил, что Удалец лучше слушается его, если он сжимает бедрами его бока или меняет положение своего тела.

Постепенно завоевывая доверие Удальца, он стал чувствовать себя значительно увереннее и начал чаще ездить на нем, что было своего рода необходимой практикой, но чем больше Джондалар общался с жеребцом, тем больше привязывался к нему. Он полюбил это животное с самого начала, но все же это была лошадь Эйлы. И он упорно твердил себе, что воспитывает Удальца для нее, хотя с трудом мог представить себе, что ему придется расстаться с ним.

Джондалар намеревался покинуть Львиную стоянку сразу же после Весеннего праздника, однако он все еще был здесь, хотя сам толком не знал, почему задерживался. Конечно, он задумывался о причинах такой нерешительности: он обещал Эйле воспитать Удальца, да и опасно было пускаться в путь, пока погода еще не установилась, — однако он понимал, что все это лишь отговорки. Талут считал, что он остался, чтобы отправиться с ними на Летний Сход, и Джондалар не пытался разуверить его, хотя сам старался убедить себя, что ему необходимо уехать до того, как Мамутои покинут стоянку. Каждый вечер, перед тем как заснуть и особенно если Эйла уходила спать в очаг Лисицы, Джондалар говорил себе, что отправится завтра же, но каждое утро откладывал свой уход. Он запутался в собственных желаниях, однако когда он всерьез намеревался приступить к сборам, то всегда вспоминал Эйлу, недвижно лежащую на полу Мамонтового очага, и его решимость сразу же ослабевала.

Мамут в разговоре с ним на следующий день после этого праздника сказал, что воздействие магического корня оказалось слишком мощным и он не смог успешно завершить обряд. Шаман сказал, что этот корень очень опасен и он больше никогда не будет использовать его. Эйле он тоже не советовал пользоваться им и предупреждал ее, что если возникнет необходимость его принимать, то она должна иметь очень сильную защиту. Конечно, старик говорил немного туманно, но явно подразумевал, что именно Джондалару удалось спасти Эйлу и вызвать ее обратно из мира Духов.

Слова шамана встревожили Джондалара, однако он также получил от них некоторое удовлетворение. «Если этот служитель очага Мамонта боялся за безопасность Эйлы, то почему он просил остаться именно меня? — размышлял Джондалар. — И почему Мамут говорит, что именно я вернул ее из мира Духов? Она помолвлена с Ранеком, и, несомненно, темнокожий резчик испытывает к ней сильные чувства. Если Ранек живет с ними, то почему Мамут хочет, чтобы я тоже остался? Почему Ранек не мог вернуть ее? Этот старик, похоже, чего-то недоговаривает?» Что бы то ни было, Джондалар и подумать не мог о том, что его не окажется рядом, когда его помощь вновь понадобится ей, не мог позволить Эйле одной предстать перед лицом некоей ужасной опасности, однако ему также была невыносима мысль о том, что она живет с другим мужчиной. Он никак не мог окончательно решить, уйти ему или остаться.

— Волк! Отдай! — сердито и расстроено кричала Руги. Она вместе с Ридагом играла в очаге Мамонта, куда их выпроводила Неззи, чтобы они не мешали ей собираться в дорогу. — Эйла! Волк стащил мою куклу и не хочет отдавать ее.

Эйла сидела в центре своей лежанки, окруженная аккуратными стопками вещей.

— Волк! Брось куклу! Иди ко мне! — приказала она и подозвала его жестом.

Волк бросил куклу, сделанную из обрезков кожи, и, поджав хвост, подбежал к Эйле.

— Залезай сюда, — сказала она, похлопав рукой по меховому покрывалу в изголовье лежанки, где он обычно спал. Волчонок запрыгнул на свое место. — Вот так, лежи тихо и не мешай больше Руги и Ридагу. — Он послушно лег и, положив морду на лапы, глядел на Эйлу грустными кающимися глазами.

Эйла вновь посмотрела на разложенные вещи, решая, что взять с собой на Летний Сход. Казалось, что в прошлом году ей слишком часто приходилось разбирать свои пожитки. На сей раз она собралась путешествовать, и ей необходимо было отобрать только то, что она сможет унести. Тули уже договорилась с Эйлой, что на волокушах лошади повезут подарки, — это поможет повысить статус как самой Эйлы, так и Львиного стойбища в целом. Молодая женщина взяла в руки кожу, которую этой зимой сама выкрасила в красный цвет, и развернула ее, раздумывая, понадобится ли она ей. Эйла никак не могла определить, что же ей сшить из этой красной кожи. Она до сих пор не знала, как лучше использовать ее, однако красный цвет считался в Клане священным, и, кроме того, он просто нравился самой Эйле. Она вновь сложила кожу и добавила ее не к основной дорожной клади, а туда, где лежали немногие любимые вещицы, которые она тоже хотела взять с собой: фигурка лошади, вырезанная Ранеком, которую он подарил ей на праздник Удочерения, а также и новая фигурка Мут; красивый кремневый наконечник, сделанный Уимезом; несколько украшений, бус и ожерелий; праздничный наряд, что подарила ей Диги, белое платье, которое она сама сшила, и накидка Дарка.

Рассеянно перебирая ряд новых вещиц, она вдруг обнаружила, что размышляет о Ридаге. Сможет ли он когда-нибудь найти себе женщину, как Дарк? Вряд ли на Летнем Сходе будут девушки, похожие на него. И вдруг она поняла, что вообще не уверена, сможет ли он дожить до зрелости. Как хорошо, что ее сын был сильным и здоровым и что он сможет основать свой очаг. Клан Бруда, должно быть, тоже сейчас уже готов отправиться на Сходбище, а возможно, они уже в пути. Ура, наверное, понимает, что вернется вместе с ними и станет в конце концов женщиной Дарка, и скорее всего ее ужасает мысль о том, что придется оставить свой Клан. Бедняжка Ура, ей будет трудно расстаться с родными и близкими людьми и перейти жить в новую пещеру, в незнакомый Клан. И вдруг Эйла подумала о том, о чем никогда не задумывалась прежде. Полюбит ли она Дарка? Полюбит ли он ее? Она надеялась, что так и будет, поскольку вряд ли им представится возможность выбора.

Размышляя о сыне, Эйла взяла мешочек, который привезла из своей пещеры, развязала его и вытряхнула содержимое. Сердце ее учащенно забилось, когда она увидела резную фигурку из мамонтового бивня. Эйла взяла ее в руки. Это была фигурка женщины, правда не похожая ни на одно из тех изваяний, что ей приходилось видеть, и сейчас Эйла поняла, насколько необычно выглядит эта статуэтка. Большинство изображений Мут, за исключением символической женщины-птицы, вырезанной Ранеком, представляло собой некий собирательный образ с объемными женскими формами и маленькой головой, которая иногда раскрашивалась. Все они являлись символическим изображением Великой Матери, но эта статуэтка изображала стройную женщину, волосы которой были заплетены во множество косичек, какие прежде заплетала сама Эйла. И самое удивительное, что у этой фигурки было тщательно проработано лицо, вырезаны изящный носик, подбородок и даже намечены контуры глаз.

Эйла держала статуэтку перед собой, пока нахлынувшие воспоминания не затуманили ее четкий абрис. Она не замечала, что слезы струятся по ее щекам. Это изваяние сделал Джондалар, когда они жили в долине. Вырезав ее, он сказал, что хотел заключить в эту фигурку дух Эйлы, чтобы они никогда не расставались. Вот почему она имела внешнее сходство с Эйлой, несмотря на то что не полагалось вырезать из кости изображение реального человека из страха пленить его дух. Джондалар сказал, чтобы она хранила у себя это изваяние, тогда никто не сможет использовать его в дурных целях против нее. Эйла поняла, что это была ее первая мут. Этот подарок он вручил ей после ритуала Первой Радости, когда она наконец узнала, какое наслаждение может испытывать женщина.

Она никогда не забудет то лето, которое они прожили вместе в ее долине. Но Джондалар собирается уйти без нее. Прижав костяную фигурку к груди, она пожелала, чтобы он взял ее с собой. Волчонок сочувственно повизгивал, чуть подавшись вперед, поскольку знал, что ему положено лежать там, где ему велели. Нагнувшись, Эйла зарылась лицом в его мягкий мех, а он выворачивался, пытаясь слизнуть ее соленые слезы.

Услышав, что кто-то идет по проходу, Эйла быстро выпрямилась и вытерла слезы. Отвернувшись, она сделала вид, что ищет что-то у стены, когда Барзек и Друвец прошли мимо нее, увлеченные разговором. Затем она убрала фигурку обратно в мешочек и бережно положила его поверх выделанной ею ярко-красной кожи. Она никогда не расстанется со своей первой мут.

Поздно вечером, когда Львиная стоянка собралась разделить трапезу, Волк вдруг угрожающе заворчал и бросился к входному проему. Эйла вскочила и быстро побежала за ним, недоумевая, что могло случиться. Несколько человек последовали за ней. Откинув тяжелый полог, она с удивлением обнаружила незнакомца — изрядно перепуганного незнакомца, — который пятился от этого почти взрослого хищника, похоже, собиравшегося атаковать его.

— Волк! Ко мне! — приказала Эйла. Молодой волк неохотно ретировался, но по-прежнему угрожающе поглядывал на чужака, скаля зубы и недовольно ворча.

— Лудег! — выступая вперед, воскликнул Талут и с улыбкой заключил мужчину в свои медвежьи объятия. — Проходи, проходи скорее. Ты, наверное, замерз.

— Я… ох… даже не знаю… — запинаясь, проговорил мужчина, поглядывая на Волка. — У вас там еще много таких зверюшек?

— Нет-нет. Больше нет, — сказала Эйла. — Волчонок не тронет тебя. Я не позволю ему.

Лудег перевел взгляд на Талута, не зная, можно ли верить этой незнакомой женщине:

— Почему на вашей стоянке живет волк?

— Это долгая история, и ее лучше рассказывать в тепле возле огня. Заходи, Лудег. Этот волчонок не укусит тебя. Я обещаю, — заявил Талут и бросил многозначительный взгляд на Эйлу, пропуская гостя в дом через сводчатый проход.

Сердечно поприветствовав сына своей двоюродной сестры, Неззи приняла его заплечный мешок и парку и передала их Данугу, чтобы тот отнес их на свободную лежанку в очаге Мамонта. Затем она усадила гостя возле огня и предложила ему тарелку с едой. Испытывая беспокойство и страх, Лудег продолжал время от времени настороженно поглядывать на зверя; и всякий раз, когда Волк ловил этот взгляд, его угрожающее ворчание заметно усиливалось. Эйла жестом утихомиривала его, и он, прижимая уши, припадал к земле, однако через мгновение уже вновь глухо ворчал на незнакомца. Она уже подумала, нельзя ли ограничить пока свободу Волка и держать его на поводке, как Удальца, но потом решила, что это бесполезно. Поводок заставит это готовое к обороне животное насторожиться, а гость, в свою очередь, начнет нервничать еще сильнее, Ридаг держался в стороне, робея перед гостем, хотя и был знаком с ним, однако он быстро понял, в чем проблема. Мальчик почувствовал, что испуганная настороженность мужчины только усугубляет положение. Возможно, увидев, что Волк дружески настроен к людям, Лудег успокоится. Большинство людей столпились в кухонном очаге, и когда Ридаг услышал, что Хартал проснулся, то ему в голову пришла одна идея. Отправившись в Олений очаг, он успокоил малыша и, взяв его за руку, привел в кухонное помещение. Однако он подвел его не к матери, а к Эйле и Волку.

За последнее время Хартал очень привязался к игривому щенку и, увидев это пушистое серое создание, сразу же весело рассмеялся. С восторгом он бросился к волчонку, но его детские шаги еще были не слишком устойчивыми. Малыш споткнулся и упал на него. Волк взвизгнул, но явно не рассердился, а просто лизнул щеку Хартала, отчего тот залился счастливым смехом. Он оттолкнул теплый и влажный язык и положил пухленькие ручки прямо в открытую пасть, полную острых зубов, затем ребенок схватился за густой серый мех волчонка и попытался повалить его на землю.

Забыв о своем беспокойстве, Лудег округлившимися от изумления глазами наблюдал, как малыш валтузит зверя, но еще больше его поразили терпение и доброжелательная покладистость свирепого хищника. Эйла благодарно улыбнулась Ридагу, сразу осознав, что он привел Хартала с определенной целью, которая и была достигнута. Когда Трони подошла, чтобы забрать сына, Эйла взяла на руки Волка, решив, что настало время познакомить его с гостем.

— Мне кажется, Волк быстрее привыкнет к тебе, если ты позволишь ему обнюхать себя, — сказала она, подходя к молодому мужчине.

Эйла уже хорошо говорила на языке Мамутои, однако Лудег подметил некоторую странность в произношении слов. Впервые повнимательнее приглядевшись к ней, он размышлял, с какой же она стоянки. Лудег знал, что ее не было с обитателями Львиной стоянки на прошлогоднем Летнем Сходе. В действительности ему казалось, что он вообще не видел ее прежде, и более того, он был уверен, что обязательно запомнил бы такую красивую женщину. Откуда она взялась? Он поднял глаза и заметил высокого белокурого незнакомца, наблюдавшего за ними.

— Что я должен сделать? — спросил Лудег.

— Думаю, он быстро успокоится, если ты просто дашь обнюхать ему свою руку.

Эйла спустила волчонка на землю и позволила ему обнюхать ладонь гостя, однако сама на всякий случай стояла рядом. Она не думала, что тот укусит гостя, но не была уверена в этом. Спустя какое-то время мужчина нагнулся пониже и коснулся густого, чуть поредевшего после линьки меха. Никогда прежде он не дотрагивался до живого волка — это было достаточно волнующее ощущение. Лудег улыбнулся Эйле и вновь подумал, как она красива, заметив ответную улыбку.

— Талут, я полагаю, мне лучше поскорее выложить новости, — сказал Лудег. — По-моему, у Львиной стоянки есть много историй, которые мне очень хотелось бы послушать.

Рыжебородый вождь улыбнулся ему с высоты своего могучего роста. Он всегда радовался такого рода заинтересованности. Гонцы, обычно приносившие новости, выбирались из тех людей, кто, с одной стороны, любил послушать хорошую историю, а с другой — мог быстро бегать.

— Тогда давай начинай. Какие новости ты нам принес? — спросил Талут.

— Начну с главного: изменилось место сбора, выбранное для Летнего Схода. Волчья стоянка ждет гостей. Но место сбора, которое назначили в прошлом году, затоплено весенним паводком. Есть еще одна новость, печальная новость. Я остановился на ночь на стоянке племени Сангайи. У них много больных. Тяжелая болезнь уже унесла несколько жизней. Когда я уезжал, то сын и дочь вождя этой стоянки были серьезно больны. Даже не знаю, выживут ли они.

— О, это ужасно! — сказала Неззи.

— А какого рода эта болезнь? — спросила Эйла.

— Насколько я понял, она поражает грудь. Лихорадка, сильный кашель, больным даже трудно дышать.

— И далеко они живут? — спросила Эйла.

— А вы не знаете?

— Эйла была нашей гостьей, но мы удочерили ее, — сказала Тули и добавила, обернувшись к Эйле: — Нет, это не очень далеко.

— А сможем мы зайти к ним, Тули? Или, может быть, кто-то просто покажет мне дорогу туда. Возможно, я смогу помочь больным детям.

— Даже не знаю. Как ты думаешь, Талут?

— Если мы направимся к месту Летнего Схода на Волчью стоянку, то это большой крюк, а ведь они нам даже не родственники, Тули.

— Мне кажется, что у Дарнева есть дальний родственник на той стоянке, — сказала Тули. — Очень жаль детей, ведь Лудег сказал, что тяжело больны брат и сестра — дети вождя.

Лудег очень внимательно выслушал их разговор:

— Ну что ж, я сообщил вам все мои новости, и теперь, Талут, мне хотелось бы узнать о новом члене Львиной стоянки. Неужели она и правда целительница? И откуда у вас появился такой домашний волк? Вот уж никогда не думал, что волки могут жить вместе с людьми.

— И это еще не все, — добавил Фребек, — Эйла также привела с собой двух лошадей: кобылу и молодого жеребца.

Гость недоверчиво глянул на Фребека и, опустившись на циновку, приготовился слушать истории о том, что произошло за этот год на Львиной стоянке.

Разговоры затянулись далеко за полночь, а утром Лудег был изрядно потрясен, когда Эйла и Джондалар показали ему свое искусство верховой езды. Затем он поспешил на следующую стоянку, чтобы наряду с новостями об изменении места Летнего Схода поведать всем о новой женщине Мамутои. Львиное стойбище планировало отправиться в путь на следующее утро, и остаток дня был проведен в последних дорожных приготовлениях.

Помимо своей обычной лекарской сумки, Эйла решила взять с собой дополнительный запас целебных трав и сейчас переговаривалась с Мамутом, который также паковал свои вещи. В ее памяти запечатлелось только большое путешествие на Летнее Сходбище Клана, и, наблюдая, как старый шаман заботится о своих больных суставах, она вспомнила, что Клан Брана оставлял дома всех больных или немощных, которым не под силу были трудности дальнего перехода. Как же Мамут сможет выдержать это путешествие? Это так обеспокоило Эйлу, что она вышла из дома и разыскала Талута, намереваясь выяснить этот вопрос.

— Большую часть пути я тащу его на спине, — объяснил Талут. Эйла заметила, что Неззи добавила очередной сверток к куче вещей, которые лошади повезут на волокушах. Поблизости на земле сидел Ридаг, вид у него был явно несчастный. Ничего не сказав, Эйла неожиданно развернулась и отправилась на поиски Джондалара. Она нашла его увязывающим дорожный тюк, который дала ему Тули.

— Джондалар! Вот ты где, — сказала она.

Вздрогнув, он поднял на нее глаза. Он как раз думал о ней и о том, что сказать ей на прощание. Джондалар решил, что и ему пора уходить, раз все Мамутои покидают свое зимнее жилище. Но только он пойдет не на Летний Сход вместе с Львиным стойбищем, а отправится в долгий путь, ведущий к его родному дому.

— Ты знаешь, как Мамут обычно добирается на место Летнего Схода? — спросила она.

Он явно не ожидал такого вопроса.

— Талуту приходится тащить его на спине. Кроме того, есть еще Ридаг. Его тоже надо нести. Я подумала вот о чем, Джондалар. Ты так старательно воспитывал Удальца, что теперь он, наверное, привык возить седока на спине, правда?

— Ну да.

— А ты сможешь управлять им? По-моему, он уже слушается тебя и понимает, в какую сторону ты хочешь направить его, так ведь?

— Да, думаю так.

— Отлично! Тогда почему бы Мамуту и Ридагу не отправиться на Летний Сход на наших лошадях? Конечно, они не умеют управлять ими, но тут мы с тобой сможем им помочь. Представляешь, каким это будет облегчением для всех, да и у Ридага поднимется настроение, а то в последнее время он выглядит таким несчастным. Помнишь, как он радовался, когда впервые сел на спину Уинни? Что скажешь, Джондалар? Ты не возражаешь? Ведь нам не обязательно ехать на лошадях, раз все остальные пойдут пешком, — сказала Эйла.

Она была так довольна и взволнована этой идеей, что, очевидно, даже не предполагала, что он может покинуть их. «Как я могу отказать ей? — подумал Джондалар. — Она действительно хорошо придумала. И по-видимому, это самое малое из того, что я могу сделать, чтобы хоть как-то отблагодарить Львиную стоянку за все, что она сделала для меня».

— Нет, конечно. Я с удовольствием пойду пешком, — сказал Джондалар.

Провожая взглядом Эйлу, которая поспешила со своим предложением к Талуту, он испытал чувство необъяснимого облегчения, как будто только что скинул с плеч ужасную тяжесть. Торопливо закончив увязывать тюк, он подхватил свои пожитки и присоединился к остальным обитателям стоянки. Эйла руководила загрузкой двух волокуш. Почти все было готово к выходу.

Неззи улыбнулась подошедшему Джондалару:

— Я рада, что ты решил идти с нами и помочь Эйле управляться с лошадьми. Думаю, Мамуту такое путешествие покажется гораздо более удобным, а уж о Ридаге и говорить нечего. Ты только взгляни на него! Я никогда его не видела таким взволнованным перед выходом на Летний Сход.

Джондалар немного удивился, у него возникло ощущение, что Неззи знала о его намерении проститься с ними и отправиться в родные края.

— Представляю себе, какое впечатление произведет наше появление, — сказал Барзек. — Мало того что мы явимся с лошадьми, еще все увидят, что наши люди умеют ездить на этих животных.

— Джондалар, мы ждали тебя. Эйла сомневается, кого на какую лошадь посадить, — сказала Тули.

— По-моему, в общем-то все равно, — ответил Джондалар. — Хотя Уинни идет немного ровнее. На ней не так сильно растрясет.

Он заметил, что Ранек помогает Эйле равномерно распределить тюки на волокушах, и сердце у него болезненно сжалось при виде этой весело переговаривающейся парочки, Джондалар понял, каким кратковременным было его облегчение. Он только отсрочил неизбежное, однако теперь он обязан выполнить свой долг. Наконец Мамут, совершив свой магический обряд и произнеся священные слова, установил перед входом фигурку Мут, чтобы она охраняла их дом, а затем Эйла и Талут помогли ему взобраться на Уинни. Похоже, он немного нервничал и побаивался, хотя это было почти незаметно. Джондалар подумал, что старик умеет хорошо скрывать свои чувства.

Бросив прощальный взгляд на стоянку, все начали подниматься вверх по склону. На полпути Эйла остановилась. Волк, последовав ее примеру, выжидающе посмотрел на нее. Эйла еще раз оглянулась на это земляное жилище, ставшее ей родным домом, — здесь жили люди ее вида. Она уже начала скучать по его уютным и теплым очагам, но хорошо, что с ним ничего не случится и, когда они вернутся, он по-прежнему будет защищать их от долгой холодной зимы. Ветер шевелил тяжелый занавес сводчатого входа, подпертого мамонтовыми бивнями, и Эйла еще смогла разглядеть белевший над ним череп пещерного льва. Без людей Львиная стоянка выглядела такой одинокой и заброшенной. Эйла из племени Мамутои болезненно поежилась, вдруг испытав острое чувство щемящей тоски.