— Волк! Стой! — скомандовала Эйла, увидев, что любопытный зверь понесся было вперед. Она слезла с лошади и пошла к Джондалару, который тоже спешился и, осторожно раздвигая траву, направлялся к источнику душераздирающих воплей и рева. Она догнала его; остановившись, они выглянули из-за стеблей, Эйла опустилась на колено, чтобы попридержать Волка, и была захвачена представшей перед ней картиной.

На голой земле, невдалеке от стены высокой травы, топталось возбужденное стадо мамонтов, покрытых длинной бурой шерстью. Большому мамонту требовалось не менее шестисот фунтов пищи в день, и стадо могло быстро уничтожить растительность на значительной территории. Животные были разного возраста и роста, включая тех, кому было всего лишь несколько недель от роду. Это было настоящее стадо, вернее, род: матери, дочери, сестры, тетки и их отпрыски, разросшаяся семья, руководимая умной старой самкой, которая была заметно крупнее.

На первый взгляд в окраске мамонтов преобладал красновато-коричневый цвет, но вблизи можно было рассмотреть много оттенков. Были рыжие, коричневые, даже желтоватые и золотистые мамонты, а некоторые животные на расстоянии казались просто черными. Они были полностью покрыты густой шерстью, от широкого хобота и непропорционально маленьких глазок до короткого хвоста. Шерсть клочьями росла на ногах и широких ступнях. Подшерсток и сам ворс и создавали игру оттенков. В связи с линькой теплый, плотный, шелковисто-мягкий подшерсток в начале лета изрядно поредел, но уже подрос новый, более светлый, чем основной волосяной покров, слой. Более темные волосы, достигающие порой сорока дюймов, свисали, словно юбка, с боков и густо росли на животе и подгрудке — это обеспечивало мамонтам теплую подстилку, когда земля подмерзала.

Внимание Эйлы привлекла пара близнецов с прекрасным рыжевато-золотистым мехом, очерненным торчащими длинными волосами, — они выглядывали из-за огромных ног нависающей над ними матери. В темно-коричневой шерсти старой самки-вожака мелькала проседь. Эйла также заметила белых птиц, постоянных спутников мамонтов, те не обращали внимания, когда птицы садились им на косматые головы, выискивая досаждавших мамонтам насекомых.

Волк взвизгнул от нетерпения, ему хотелось поближе познакомиться с этими животными, но Эйла удержала его. Тем временем Джондалар вытащил веревку из корзины, навьюченной на Уинни. Седая самка, повернувшись, долго смотрела в их сторону, — они увидели, что один из ее бивней был сломан. Затем внимание мамонтихи вновь переключилось на стадо.

Обычно в стаде оставались только молодые самки, которые покидали стадо, достигнув половой зрелости, то есть двенадцати лет. Но в эту группу затесались молодые холостяки и даже несколько старых самцов. Их привлекала каштанового цвета самка. У нее началась течка, — именно ее вопли слышали Эйла и Джондалар. Самка в течке неотразимо притягивала к себе всех самцов, хотя ей нужен был лишь один.

Каштановая самка оторвалась от семейной группы, за ней устремились трое молодых двадцатилетних самцов. Переводя дух, они стояли поодаль от сбившегося стада. Вдруг выбежал двухлетний мамонтенок и понесся к объекту мужского внимания. Самка нежно притронулась к нему хоботом, а он начал сосать молоко. Тем временем самка щипала траву. Поскольку за ней охотились и преследовали ее целый день, у нее не было возможности накормить свое дитя и поесть и попить самой. Да и позже момента могло не представиться.

Средних размеров мамонт подошел к стаду и начал ощупывать хоботом других самок, притрагиваясь к пятачку под хвостом между задних ног, принюхиваясь и пробуя на вкус, чтобы узнать, готовы ли они. Поскольку мамонты растут на протяжении всей жизни, его размеры говорили о том, что он старше других и ему около тридцати. Как только он приблизился к коричневой самке, та быстро бросилась прочь. Он немедленно последовал за ней. Эйла затаила дыхание, когда он освободил из мошонки огромный изогнутый орган и тот стал зигзагообразно изгибаться.

Молодой человек, стоявший рядом, почувствовал, что она затаила дыхание, и взглянул на нее. Она обернулась — в ее глазах сквозило изумление и восхищение. Хотя им доводилось охотиться на мамонтов, никто из них не наблюдал этих огромных, покрытых шерстью животных так близко, не видел, как они совокупляются. Джондалар, глядя на Эйлу, почувствовал волнение в паху. Она возбудилась, порозовела, губы ее слегка приоткрылись, слышалось учащенное дыхание, в широко открытых глазах сверкало любопытство.

Ошеломленные этим внушающим благоговение зрелищем, где героями были два массивных создания, готовых воздать положенные почести Великой Земной Матери, Джондалар и Эйла пошли обратно.

Тем временем каштановая самка бежала, описывая большую дугу, за ней вдогонку несся самец. Она попыталась было присоединиться к стаду, но вскоре преследование возобновилось. Один из самцов догнал ее и сделал попытку взгромоздиться, она выскользнула из-под него, но он успел обрызгать спермой ее задние ноги. Мамонтенок попытался присоединиться к матери, а та, отклонив притязания еще нескольких самцов, вернулась в стадо. Джондалара заинтересовало, почему она так старательно избегала самцов. Разве Великая Мать не хотела, чтобы и самки воздали ей почести?

Наступило временное затишье. Мамонты, видимо, решили поесть, ритмично срывая хоботами пучки травы; они медленно двинулись сквозь высокую растительность. Обессиленная натиском самцов каштановая самка, устало склоняя голову, тоже пыталась поесть.

Большую часть суток мамонты проводили за едой. Пища могла быть самой грубой и бедной, они могли поглощать даже кору деревьев. Зимой они обычно обдирали ее клыками, поскольку им требовалось огромное количество растительной пищи, чтобы поддерживать свои силы. Их рацион, помимо нескольких сотен фунтов грубой пищи, включал также немного сочных широколиственных растений или случайно сорванные ивовые, березовые и ольховые листья, более питательные, чем грубая осока и тростник, но в больших количествах ядовитые для мамонтов.

Когда огромные животные отошли на некоторое расстояние, Эйла обвязала шею Волка веревкой. Волк проявлял к происходящему даже больший интерес, чем люди. Он порывался подбежать к мамонтам, но Эйла не хотела, чтобы он беспокоил их. Она чувствовала, что самка-вожак разрешила им остаться, если они будут держаться на расстоянии, придерживая лошадей, которые были возбуждены и беспокойны. Люди описали круг, пробираясь сквозь траву, и последовали за стадом. Хотя они увидели достаточно, но все же не могли покинуть стадо. Вокруг мамонтов, казалось, витал дух ожидания. Что-то должно было произойти. Может быть, совокупление, посмотреть которое люди были почти приглашены, еще не закончилось? Но было что-то большее…

Люди медленно продвигались за стадом, рассматривая животных каждый со своей точки зрения. Эйла стала охотницей в юном возрасте и нередко встречала мамонтов, но обычно ее добыча была гораздо меньших размеров. На мамонтов не охотились в одиночку, для этого требовались организованные большие группы, скоординированные в действиях. Конечно, когда она охотилась с племенем Мамутои, она видела этих животных совсем близко. Но во время охоты не до наблюдения и изучения, и она не знала, выдастся ли еще такой случай.

Хотя ей был хорошо знаком силуэт мамонта, в этот раз она внимательно рассмотрела этих животных. Голова мамонта была массивной, куполообразной, с глубокими пазухами, которые зимой помогали согревать воздух при дыхании, она увенчивалась жировым горбом с пучком жестких темных волос. За углублением на затылке шла короткая шея, ведущая ко второму горбу жира на холке. Отсюда спина круто изгибалась вниз и заканчивалась маленьким тазом и довольно изящными бедрами. По опыту Эйла знала, что жир во втором горбу мамонта отличался от трехдюймового слоя сала, находящегося под толстой шкурой. Жир из горба был гораздо вкуснее.

Ноги мамонтов были относительно короткими по сравнению с размерами животного, что позволяло им питаться травой, а не листьями деревьев, как это делали их более теплолюбивые родственники. В степях было мало деревьев. Голова у мамонтов, как и у слонов, высоко поднималась над землей, но была слишком большой, да еще и утяжеленной невообразимыми бивнями, и ее не могла удержать длинная шея. В ходе эволюции у этих животных развился хобот, что позволило разрешить проблему питания.

Хобот мамонта мог вырвать дерево, поднять тяжелый кусок льда и разбить его, чтобы добыть зимой воду, и он был достаточно чувствительным, чтобы выбрать и сорвать листок с дерева. На конце хобота было два отростка: наверху — пальцеподобный, способный выполнять тонкую работу; внизу — широкий, плоский, очень гибкий, похожий на руку, но без костей и пальцев.

Джондалар удивлялся ловкости, с которой мамонт захватывал нижней частью хобота стебли травы и держал их, в то время как верхний отросток хобота добавлял стебли, растущие рядом, пока не получался удобный сноп. Затем, придерживая его верхней частью хобота, как большим пальцем, мамонт выдергивал траву из земли. Стряхнув землю, он клал все это в рот и, пережевывая, готовил следующую порцию.

Миграции мамонтов на степных просторах были поистине опустошительными. Но поскольку трава вырывалась с корнями, деревья очищались от коры, такие чистки были полезны для степей и животных. Очистившись от травы и небольших деревьев, земля была готова принять другие растения, на ней вырастала новая трава, то есть пища, необходимая другим обитателям степей.

Эйла внезапно вздрогнула, у нее возникло странное ощущение. Затем она заметила, что мамонты перестали есть траву. Некоторые подняли головы, навострили уши. Затем они стали раскачиваться. Джондалар обратил внимание, как изменилось поведение каштановой самки, которую перед этим преследовали самцы. Ее усталости как не бывало — напротив, она казалась весьма заинтересованной. Внезапно она издала глубокий вибрирующий рев. Он эхом отдался в голове Эйлы, и та почувствовала, как по спине побежали мурашки. Откуда-то с юго-запада донесся ответ, похожий на отдаленные раскаты грома.

— Джондалар! Посмотри!

Он обернулся. К ним спешил гигантский мамонт с рыжеватой шерстью и фантастически огромными бивнями, изогнутыми вверх; в облаке пыли, словно поднятом смерчем, виднелись лишь его голова и плечи. У самого основания на верхней челюсти бивни были просто невероятно мощными, росли вниз, затем загибались вверх и внутрь. Постепенно, если мамонт их не ломает, они могут образовать огромный круг с перекрещенными впереди заостренными концами.

Густошерстные слоны ледникового периода были скорее приземистыми и редко превышали одиннадцать футов в холке, но их импозантные бивни вырастали до невообразимых размеров. Этот мамонт достиг почти восьмидесятилетнего возраста, его огромные копья из слоновой кости насчитывали полных шестнадцать футов в длину и весили по двести шестьдесят фунтов каждый.

Но прежде чем мамонт приблизился к стаду, здесь распространился его острый, едкий мускусный запах, вызвавший у всех самок прилив возбуждения: потоки мочи, трубный зов, визг и рев. Самки бросились к мамонту, окружили и стали поворачиваться к нему то спиной, то боком, дотрагиваясь до него хоботами. Они были очарованы и ошеломлены.

Прочие самцы отступили подальше. Когда Эйла и Джондалар смогли как следует рассмотреть пришельца, они тоже затрепетали. Мамонт высоко поднял голову, демонстрируя свои бивни. Далеко превосходящие по длине и диаметру более мелкие и прямые бивни самок, бивни этого мамонта были столь впечатляющими, что бивни других животных казались просто ничтожными. Его маленькие, покрытые шерстью уши приподнялись, волосы на макушке торчали дыбом, свободно развевающиеся длинные волосы его светлой, рыжевато-коричневой шкуры придавали мощь и без того массивному телу. Возвышаясь на два фута над самым большим мамонтом, намного превосходя по весу любую из самок, он был самым гигантским животным, какое они когда-либо видели. Сумев выжить в тяжелые времена и проведя в хороших условиях последние сорок пять лет, мамонт достиг пика, он был лучше всех, он был великолепен.

Однако самцов заставило удалиться не только естественное превосходство его размеров. Эйла заметила, что виски у него сильно раздуты и обильная рыжая шерсть между глазами, ушами и на щеках была покрыта темными мускусными пятнами. К тому же он испускал слюну и время от времени мочился пахучей мочой, которая образовала зеленую накипь на задних ногах и мошонке. Эйла подумала, не болен ли он?

Но он вопреки всем симптомам не был болен. Среди шерстистых мамонтов течка бывала не только у самок. Каждый год зрелые самцы переживали период сексуального возбуждения, бешенства в период течки. Хотя самец достигал половой зрелости к двенадцати годам, такой «период» у них наступал ближе к тридцати и длился около недели. Но к пятидесяти годам, когда мамонт достигал пика жизни, период сексуальной охоты мог продолжаться три-четыре месяца. Хотя каждый самец, достигший половой зрелости, мог соединяться с самками, самцы во время «периода» действовали более успешно. Гигантский мамонт с рыжеватой шерстью был не только лучше всех других мамонтов стада, он находился в разгаре течки, и он пришел, отвечая на призыв самки, тоже находящейся в течке.

Самцы по запаху знали, когда самки готовы к спариванию. Но мамонтам приходилось преодолевать такие огромные расстояния, что возникли иные способы определения брачного периода. Когда самка или самец находились в течке, тональность их голоса понижалась. Очень низкие звуки в отличие от высоких долго не затихали в пространстве, и низкий глубокий рев разносился на мили в пустынной равнине. Рев самки Джондалар и Эйла могли услышать довольно отчетливо, но у мамонта тона были настолько низкими, что они с трудом улавливали этот звук. Даже в обычных ситуациях низкие звуки служили средством связи между мамонтами на больших расстояниях, а большинство людей и понятия не имели об этом. Однако рев возбужденного мамонта был необычайно громким и глубоким, а зов самки — еще громче. Лишь немногие люди улавливали вибрации глубоких тонов, большая часть обертонов не совпадала с зоной, доступной человеческому уху. Каштановая самка гнала молодых самцов, привлеченных ее запахом и глухим низким ревом, который был слышен на мили вокруг. Она просто ждала того, кто превосходил всех, — самца исключительной физической стати, наделенного недюжинным инстинктом выживания. Это был настоящий зрелый производитель. Конечно, самка не осознавала этого, но тело ее знало, что это так.

И вот он здесь, и она готова. Длинные пряди развевались при каждом ее шаге, каштановая мчалась к великому мамонту, издавая свой звучный рев. С шумом помочившись, она протянула хобот к его зигзагообразному органу, обнюхала и попробовала его мочу. Громогласно стеная, она, высоко подняв голову, закружилась вокруг него.

Мамонт положил хобот на ее спину, лаская и успокаивая ее. Его огромный орган едва не касался земли. Затем самец поднялся на задние ноги и взгромоздился на нее, распластавшись вдоль ее спины. Он был вдвое больше самки, казалось, что он сомнет ее, но основной его вес приходился на задние ноги. Скрюченным концом своего изогнутого, необыкновенно подвижного органа он нашел ее отверстие, затем, приподнявшись, мощно вошел в нее и открыл пасть, чтобы издать рев.

Глубинный звук слышался Джондалару отдаленным и неразборчивым, хотя и заставил его затрепетать. Эйла же услышала его чуть более отчетливо, она неистово задрожала, как если бы эта дрожь разрывала ее на части… Каштановая и рыжеватый мамонт надолго застыли. Длинные пряди шкуры самца мелко тряслись, хотя движения самого тела были едва заметны. Затем он слез с нее и тут же облегчился. Самка двинулась вперед, издав низкий глухой рев, что вызвало озноб у Эйлы, она вновь почувствовала мурашки на спине.

Все стадо подбежало к самке; мамонты, возбужденно трубя, притрагивались к ее пасти, к ее влажному отверстию, мочились и облегчались. Казалось, самец не подозревал об этом жизнерадостном шабаше. Он просто стоял, склонив голову. Наконец все успокоились и пошли пастись. Возле самки остался только мамонтенок. Каштановая с низким урчанием потерлась головой о плечо рыжеватого самца.

Никто из других самцов не приближался к стаду, хотя они знали, что самка не стала менее привлекательной. Некоторые самцы ушли прочь, зная, что рыжеватый легко приходит в неистовство. Только другой мамонт в «периоде» мог встретиться с этим лицом к лицу, да и то если бы он был так же огромен. Столкнувшись на обшей территории за одну и ту же самку, они могли непредсказуемо долго биться друг с другом До глубоких ран и даже до смерти.

Но в основном они предчувствовали последствия и потому избегали наносить друг другу жестокие раны, да и вообще избегали боя. Глухой рев и следы едко пахнущей мочи не только призывали жаждущих самок, но и предупреждали других самцов. В одно и то же время «период» мог наступать лишь у трех или четырех мамонтов, а у самок течка начиналась через каждые шесть или семь месяцев, но непохоже, чтобы другие мамонты, находящиеся в «периоде», как-то могли помешать рыжеватому. Он был первым среди себе подобных — в «периоде» или нет. Все знали, где он находится.

Продолжая наблюдение, Эйла заметила, что каштановая и рыжеватый начали пастись бок о бок. Один совсем еще молодой мамонт попытался было приблизиться к ней, но рыжеватый, громко взревев, отогнал его. Резкий запах и рев произвели впечатление на юнца, и он помчался прочь. Пока рядом был рыжеватый мамонт, самка могла отдыхать и есть, поскольку никто не смел ее беспокоить.

Мужчина и женщина никак не могли тронуться в путь, хотя знали, что все закончено. Они чувствовали себя польщенными, став свидетелями мамонтовой свадьбы. Они не только были поблизости и наблюдали, но стали как бы участниками действа. Эйле хотелось подбежать к тем двоим, чтобы выразить свою признательность и разделить с ними счастье.

Перед отъездом Эйла решила собрать поблизости немного съедобных растений. Для выкапывания она использовала заостренную палку, стебли срезала толстым, хорошо заточенным ножом. Джондалар стал помогать ей.

Это до сих пор удивляло Эйлу. Живя в Львином стойбище, она узнала обычаи племени Мамутои, которые отличались от обычаев Клана. Но даже там она зачастую работала с Диги и Неззи или в группе людей. И она как-то забыла, что Джондалар всегда был готов помочь ей в работе, которую мужчины Клана считали сугубо женской. Еще в Долине Джондалар, никогда не колеблясь, присоединялся к ней в любом деле и удивлялся, что она не ожидала от него помощи. Сейчас, когда они опять остались вдвоем, Эйла вспомнила об этом.

Когда они наконец отправились в путь, то ехали некоторое время молча. Эйла думала о мамонтах, мысли о них все не шли из головы. Но в то же время она вспоминала о людях Мамутои, которые приютили ее. Они называли себя Охотниками на Мамонтов, хотя охотились и на других животных, но мамонтам они воздавали особые почести. Кроме того, что мамонты давали им мясо, жир, шкуры, шерсть для веревок и ниток, бивни для инструментов, кости и даже топливо, охота на них имела огромное духовное значение.

Хотя она покинула племя, но чувствовала себя связанной с ним. И не случайно они натолкнулись на стадо. Эйла знала, что для этого были причины. Возможно, Мут, Великая Мать, или ее тотем хотели сообщить ей что-то. Она часто вспоминала о Пещерном Льве, о духе, который стал ее тотемом, — его ей дал Креб; интересно, охраняет ли тотем ее и сейчас, когда она рассталась с Кланом, и что будет с ним в ее новой жизни с Джондаларом?

Высокая трава начала редеть, а они подъехали к реке, ища место для стоянки. Джондалар посмотрел на клонившееся к закату солнце и решил, что времени для охоты маловато. Он не жалел, что они остановились, чтобы посмотреть на мамонтов, но нужно было добыть мяса не только на сегодняшний вечер, но и на несколько дней вперед. Не хотелось тратить сушеное мясо без особой нужды. Но видимо, придется заняться охотой завтра утром.

В речной долине были плодородные почвы с обильной растительностью. Трава тоже была другая, гораздо короче, что с облегчением отметил Джондалар. Она едва достигала брюха лошадей. Джондалару хотелось знать, куда же они вышли. Вроде бы окружающий пейзаж был знаком, но это вовсе не означало, что они были здесь прежде, просто он очень походил на окрестности Львиного стойбища: такие же высокие берега, прорезанные глубокими оврагами.

Они взобрались на небольшую возвышенность, и Джондалар увидел, что русло реки отклоняется влево, на восток. Джондалар сверился с вырезанной на бивне картой, которую дал ему Талут. Похоже, именно здесь им предстояло покинуть эту несущую жизнь водную артерию и отклониться к западу, чтобы пересечь эти земли. Оторвавшись от нее, он увидел, что Эйла, спешившись, стоит на краю берега, глядя вдаль. Что-то в ее позе говорило о том, что она расстроена или обеспокоена.

Он спрыгнул с коня и подошел к ней. Он увидел, что именно за рекой привлекло ее внимание. На склоне противоположного берега виднелся пологий большой холм, поросший травой. Казалось, что это естественное образование, но шкура мамонта, висевшая над арочным входом, ясно говорила о природе этого сооружения. Это было убежище, точно в таком они жили прошлой зимой.

Глядя на знакомые очертания, Эйла вспоминала, как это выглядело внутри там, в Львином стойбище.

Обширное полуподземное сооружение было надежным и строилось на многие годы. Пол ниже уровня земли был выложен лёссовыми плитами, принесенными с берега реки. Стены и круглая крыша, обмазанные глиной, опирались на мощные мамонтовые кости. К потолку были прикреплены отполированные оленьи рога. Земляные скамьи вдоль стен служили теплыми лежанками. Хранилища для пищи выдалбливались в вечной мерзлоте. Арочный вход поддерживали два мамонтовых бивня, упирающихся толстыми концами в землю. Это было не временное пристанище, а постоянное жилище, где под одной крышей размещалось несколько семей. Она была уверена, что строители сооружения должны вернуться сюда к зиме, как это делали в Львином стойбище.

— Они, должно быть, на Летнем Сходе, — сказала Эйла. — Интересно, какому лагерю принадлежит этот дом?

— Может быть, это убежище Ковыльного стойбища? — предположил он.

— Возможно. — Эйла посмотрела через бурлящий поток. — Оно выглядит таким заброшенным. Я как-то не предполагала, когда мы уезжали, что я больше никогда не увижу Львиное стойбище. Помнится, отправляясь на Сход, кое-что из вещей я оставила в доме. Если бы я знала, что не вернусь, то взяла бы их с собой.

— Ты сожалеешь, что уехала? — Появившиеся морщины на лбу Джондалара, как всегда, выдавали его озабоченность. — Я же говорил, что, если ты хочешь, я могу остаться. Я знаю, что ты нашла там дом и была счастлива. Еще не поздно. Мы можем вернуться.

— Нет. Мне грустно, но я не жалею о том, что мы уехали. Я хочу быть с тобой. Этого я хотела с самого начала. И знаю, что тебе хочется вернуться домой. Ты желал этого, когда еще только встретил меня. Да, ты мог бы жить здесь, но никогда не был бы счастлив. Ты всегда скучал бы по своему народу, своей семье. Для меня такие понятия не имеют значения. Я никогда не узнаю, где я родилась. Клан был моим народом.

Эйла о чем-то задумалась, и Джондалар увидел на ее лице мягкую улыбку.

— Иза была бы счастлива за меня, если бы знала, что я уехала с тобой. Ты ей понравился бы. Это она рассказала мне, что я не принадлежу к Клану, хотя я ничего не помню, кроме жизни с ними. Иза была моей матерью, и только одна я знала о ее желании, чтобы я ушла из Клана. Она боялась за меня. Перед смертью она сказала мне: «Найди свой народ, найди мужа». Не мужчину из Клана, а человека, похожего на меня, того, кого я могла бы любить и кто заботился бы обо мне. Но я так долго жила одна в Долине и даже не думала, что встречу кого-нибудь. А затем появился ты. Иза была права. Как это было ни трудно, но я должна была в то время найти свой народ. Мне жаль Дарка, но я почти благодарна Бруду — он заставил меня уйти из Клана. Если бы я не ушла, я никогда не нашла бы мужчину, который полюбил меня и о котором я так много думаю.

— Тут мы ни в чем не отличаемся, Эйла. Не думаю, чтобы я встретил кого-то и полюбил, хотя я знал многих женщин в Зеландонии, многих мы повстречали во время Путешествия. Тонолан очень легко заводил друзей даже среди чужих. — Он закрыл глаза, глубокое горе отразилось на его лице, как только он заговорил о брате. Боль все еще была острой, Эйла знала это.

Эйла смотрела на Джондалара, на его необычно высокую мускулистую фигуру, на его длинные прямые светлые волосы, перевязанные ремешком, на тонкие красивые черты его лица. А после Летнего Схода она усомнилась в том, что без помощи брата Джондалару было трудно находить друзей. И тем более женщин. Дело тут было даже не в его внешности, а в глазах, в его удивительно выразительных глазах, которые, казалось, видели насквозь стоящего перед ним человека и читали каждую мысль, — это они придавали ему такую магнетическую привлекательность, делали неотразимым.

Вот и сейчас он взглянул на нее и она увидела в его глазах тепло и желание. Ее тело откликалось на каждый его взгляд. Эйла подумала о каштановой самке, которая не хотела других самцов, а ждала большого рыжеватого мамонта.

Она любила смотреть на него. Когда она впервые увидела его, она поняла, что он красив, хотя сравнивать было не с кем. Но затем она узнала, что и другие женщины тоже любили смотреть на него, считая его привлекательным, даже неотразимым. Он очень смущался, когда ему говорили об этом. Его необычная красота принесла столько же горя, сколько и счастья. Но это был Дар Великой Матери, а не плод его собственных усилий.

Великая Земная Мать не ограничилась лишь внешностью. Она снабдила его живым и острым умом, способным к постижению мира и природных возможностей. Обученный человеком, с которым жила его мать и который считался лучшим в своем деле, Джондалар стал искусным мастером по изготовлению каменных орудий. Во время Путешествия он усовершенствовал свое мастерство, перенимая приемы у других умельцев.

Эйла считала его прекрасным не только из-за необычайной внешней привлекательности — это был первый человек, в чем-то схожий с ней. Человек из племени Других, а не из Клана. Первое время в Долине она не могла удержаться, чтобы не разглядывать его — даже тогда, когда он спал. Было чудом видеть лицо, так похожее на ее собственное, после долгих лет пребывания среди тех, кого отличали тяжелые надбровные дуги и скошенные лбы, большие горбатые носы и лишенные подбородка челюсти.

Как и у нее, лоб у Джондалара круто поднимался вверх и у него не было тяжелых надбровных дуг. Его нос и зубы были сравнительно малы, а подбородок достаточно выражен. Увидев его, она поняла, почему в Клане считали ее лицо плоским, а лоб — выпуклым. Она видела свое отражение в воде и верила тому, что они говорили. Несмотря на то что не один мужчина говорил ей, что она красива, Эйле до сих пор иногда казалось, что она уродливая и огромная, хотя Джондалар был выше ее ростом настолько, насколько она была выше тех, в Клане.

Она выросла среди обитателей Клана и потому считала их красивыми. Но Джондалар был мужчиной, черты лица у него были грубее, тело отличалось более мощным строением. Поэтому он чем-то напоминал представителей Клана. Все это делало его не просто красивым, а прекрасным.

Лоб у Джондалара разгладился, и он улыбнулся:

— Я рад, что понравился бы ей. Хотелось познакомиться с ней, да и с остальными из твоего Клана. Но вначале я должен был встретиться с тобой, иначе я никогда бы не узнал, что они — люди. Ты говорила, они хорошие. Хотелось бы повстречаться с ними.

— Многие люди хорошие. Я была совсем маленькой, когда после землетрясения попала в Клан. Когда Бруд выгнал меня из Клана, у меня не было никого. Я была Эйла, просто Эйла ниоткуда, пока Львиное стойбище не приняло меня, сделало меня Эйлой из племени Мамутои.

— Мамутои и Зеландонии не очень отличаются друг от друга. Думаю, что тебе понравится мой народ, а ты понравишься ему.

— Ты не всегда был уверен в этом. Помню, как ты боялся, что они не захотят меня, потому что я выросла в Клане, а также из-за Дарка.

Джондалар покраснел от смущения.

— Они могли назвать моего сына мерзким выродком, полуживотным. Ты как-то сказал, что, узнав, что я родила его, они еще хуже будут думать обо мне.

— Эйла, прежде чем мы оставили Летний Сход, ты взяла с меня обещание говорить тебе правду и ничего не утаивать. Вначале я беспокоился по этому поводу. Я хотел, чтобы ты поехала со мной, но я не хотел, чтобы ты рассказывала моим соплеменникам о себе. Я хотел, чтобы ты утаила свое детство, чтобы солгала, хотя я ненавижу ложь. Я боялся, что они оттолкнут тебя. Я знаю, что это такое, и я не хотел, чтобы тебе причинили боль. Но я боялся, что они и меня не примут из-за того, что я привел тебя, а я не хотел бы пройти через это еще раз. Однако мысль о расставании с тобой была непереносима. Я не знал, что делать. Я чуть не потерял тебя. Сейчас я знаю, что нет для меня ничего более важного, чем ты, Эйла. Я хочу, чтобы ты оставалась сама собой, потому что именно за это я люблю тебя. Я верю, что большинство Зеландонии обрадуются тебе. Я уже видел такое. Кое-чему полезному я научился у народа Мамутои и в Львином стойбище. Не все люди думают одинаково. Мнения меняются. Те, от которых всего меньше ожидаешь этого, оказываются на твоей стороне, и эти люди отнесутся с любовью к ребенку, которого другие назвали бы ублюдком.

— Мне не понравилось, как отнеслись на Летнем Сходе к Ридагу, — сказала Эйла. — Некоторые даже отказывались устроить ему настоящие похороны.

Джондалар почувствовал гнев в голосе Эйлы, она была взволнована до слез.

— Мне это тоже не понравилось. Некоторых людей не изменить. Они не хотят открывать глаза и видеть суть происходящего. Не могу обещать, что Зеландонии примут тебя, Эйла, но если не примут, мы найдем другие места. Да, я хочу вернуться к своему народу, хочу увидеть свою семью, друзей, рассказать матери о Тонолане и попросить Зеландони позаботиться о его душе, если она еще не нашла путь в другой мир. Надеюсь, что все устроится. Если же нет, то для меня это более не важно. Вот что я понял. Вот почему я мог бы остаться, если бы ты захотела.

Он положил руки на плечи Эйлы и прямо посмотрел в ее глаза, желая увериться, что она поняла его.

— Если твой народ не примет нас, куда мы пойдем? Он улыбнулся:

— Если будет нужно — найдем другое место, но не думаю, что это понадобится. Зеландонии не очень отличаются от Мамутои. Они полюбят тебя, как полюбил я. Я даже не волнуюсь больше по этому поводу. Как-то даже непонятно, почему я вообще думал об этом.

Эйла улыбнулась, обрадовавшись его уверенности, что его народ примет ее. Ей хотелось тоже быть уверенной в этом. Может быть, Джондалар забыл или так и не понял, как больно ей было видеть его реакцию на ее рассказ о своем сыне и о своем прошлом. Он отпрыгнул в сторону и с таким отвращением посмотрел на нее, что ей никогда не забыть этого. Словно она была грязной отвратительной гиеной.

Когда они возобновили движение, Эйла задумалась о том, что ее ждет в конце Путешествия. Да, люди меняются. Джондалар сильно изменился. Она знала, что в нем не осталось ни малейшего следа отвращения к ней. Но если его реакция была столь мгновенной и столь сильной, значит, его народ привил это ему с детства. Почему же они должны реагировать иначе, чем он? Она очень хотела быть с ним, но не испытывала особой радости от предстоящей встречи с Зеландонии.