Глава 29
Аттароа озиралась, пытаясь разглядеть, кто бросил копье. С края поля, расположенного за стойбищем, верхом на лошади ехала женщина. Капюшон ее парки был отброшен назад, и ее светлые волосы сливались с окраской золотистой лошади настолько, что все это, казалось, было одной плотью. Не могла ли бросить копье эта женщина-лошадь? Но как оно могло долететь досюда? Затем она увидела, что женщина держит в руке другое копье.
Холодная волна страха объяла Аттароа. Она почувствовала, что у нее даже волосы встали дыбом, но весь этот ужас был ничто по сравнению с таким материальным явлением, как копье. То, что это не женщина, она знала точно. В момент внезапного прояснения она осознала всю жестокость своих ужасных деяний, и еще в этом ей виделось нечто вроде Духа Великой Матери, который явился, чтобы свершилось возмездие. В душе Аттароа была почти рада. Для нее было бы большим облегчением кончить эту кошмарную жизнь.
Она была не единственной, кто перепугался при виде женщины-лошади. Джондалар пытался объяснить людям, но никто не верил. Никто никогда не думал, что человек может оседлать лошадь. В это трудно было поверить, даже увидев воочию. Внезапное появление Эйлы поставило всех в тупик. Для некоторых это было знаком могущества мира духов, некоторые просто испугались при виде женщины на лошади. Многие чувствовали то же, что и Аттароа: они думали о своих грехах. По собственной воле или воле Аттароа они совершали жестокости или разрешали им совершаться, по ночам они стыдились и боялись возмездия.
Даже Джондалар на мгновение усомнился, а не пришла ли Эйла из другого мира, чтобы спасти его жизнь? Он смотрел, впитывая каждую деталь, как она неспешно приближается к ним, полная любви и заботы. Джондалар наконец осознал, что видит то, что не надеялся увидеть никогда: женщину, которую он любил. Ее лицо раскраснелось от холода, и волосы развевались на ветру. Люди вокруг с каждым вздохом испускали клубы пара. Джондалар вдруг сообразил, что стоит голым и что у него зуб на зуб не попадает.
У Эйлы пояс для путешествий налегке охватывал меховую парку, в нем был кинжал из мамонтовой кости, подаренный Талутом. Там же был кремневый нож с костяной ручкой, сделанный Джондаларом, и топорик. Сбоку висела сумка из выдры с целительными травами. Легко и изящно управляя лошадью, Эйла казалась весьма уверенной, даже самоуверенной, но Джондалар видел, что она напряжена. В правой руке у нее была праща; он знал, как быстро она может метать камни. В левой руке, кроме камней, было копье с копьеметалкой. Из плетеной сумки торчали еще несколько копий, более похожих на дротики.
Приближаясь, Эйла наблюдала, как меняется выражение лица высокой женщины. В момент прояснения это был шок, страх и отчаяние, но по мере того, как женщина на лошади приближалась, мрак и тьма овладели разумом повелительницы Волчиц.
Сощурив глаза, чтобы ясно увидеть женщину, Аттароа улыбнулась, и постепенно эта улыбка наполнилась бесконечной злобой.
Эйла никогда не сталкивалась с безумием, но, видя лицо Аттароа и отмечая, как искажается его выражение, она поняла, что женщины, которая угрожала жизни Джондалара, надо опасаться: она — гиена.
Эйла убила много хищников и знала, как непредсказуемы они бывают, но только к гиенам она чувствовала отвращение и презрение. Это была своего рода метафора, обозначавшая самых плохих людей; Аттароа была гиеной, жестоким опасным воплощением зла, и доверять ей было нельзя.
Хотя Эйла в основном сосредоточилась на Аттароа, однако она не упускала из виду, что происходит вокруг, и это было нелишним, потому что, уже подъехав к Аттароа почти вплотную, она заметила в стороне какое-то движение. Молниеносно она вложила камень в пращу, раскрутила ее и послала камень в цель.
Ипадоа пронзительно закричала и, уронив копье на мерзлую землю, схватилась за руку. Эйла, если бы хотела, могла переломать ей кость, но она целилась в предплечье, чтобы поразить мышцы. Но и этого было достаточно, чтобы на некоторое время вывести из строя предводительницу Волчиц.
— Прикажи своим воительницам вести себя спокойно, Аттароа! — сказала Эйла.
Джондалар, уловив смысл сказанного, вдруг понял, что Эйла говорила на языке Шармунаи. Откуда она могла знать его? Ведь она никогда прежде не слышала этого языка.
Аттароа тоже была ошеломлена тем, что чужачка знала ее имя, особенно ее удивил акцент Эйлы, хотя это был не совсем акцент. Этот голос пробудил в Аттароа давно забытые чувства, целый комплекс эмоций, включая страх, что, в свою очередь, вызвало ощущение, что приближающаяся женщина — это просто всадница.
Прошли годы с тех пор, как она испытывала те же ощущения, и это ей совсем не понравилось. Это действовало ей на нервы, будоражило и возбуждало ярость. Она хотела отогнать прочь воспоминания. Необходимо было избавиться от них, превратить в ничто, чтобы они никогда больше не вернулись. Но как это сделать? Взглянув на Эйлу, она сразу же решила, что виновата эта белокурая женщина. Именно она вернула ей воспоминания и былые ощущения. Если уничтожить эту женщину, исчезнут и воспоминания и все опять будет хорошо. Изощренный ум Аттароа начал обдумывать, как избавиться от пришелицы. Лицемерная улыбка расплылась на ее лице.
— Кажется, Зеландонии говорил правду, — сказала она. — Ты явилась вовремя. Мы думали, что он пытался украсть наше мясо, а его нам самим едва хватает. Среди народа Шармунаи кража карается смертью. Он рассказывал нам, что кто-то ездит на лошади, но ты понимаешь, почему мы не поверили…
Аттароа заметила, что перевода не последовало.
— Ш'Армуна! Ты не передаешь мои слова, — резко сказала она.
Ш'Армуна же не отрываясь смотрела на Эйлу. Она вспомнила, что одна из охотниц, вернувшаяся с первой группой, рассказывала о женщине, скакавшей на лошади среди табуна, который они гнали к обрыву, и что женщина сумела остановить лошадь. Затем охотницы из другой группы говорили, что видели женщину на лошади.
Многое волновало Ту, Которая Служила Великой Матери, но когда принесли молодого человека, который, казалось, воскресил ее прошлое и который рассказал о женщине на лошади, у нее возникло предчувствие беды. Это был знак, но она пока не могла понять его смысл. Эта мысль завладела Ш'Армуной. Женщина, которая въехала в стойбище на лошади, была знамением огромной силы. Это было вещественное проявление видения, и Ш'Армуна растерялась. Однако, хотя она была поглощена своими мыслями, она слышала, что сказала Аттароа, и быстро перевела на язык Зеландонии.
— Осуждать охотника на смерть в наказание за охоту есть нарушение воли Великой Матери Всех, — ответила Эйла тоже на языке Зеландонии, хотя прекрасно поняла заявление Аттароа. — Мать обязывает Своих детей делиться пищей и кровом с путниками.
— Вот поэтому у нас и существует такое наказание, — подавив ярость, довольно спокойно сказала Аттароа. — Мы не поощряем воровства, чтобы было достаточно того, чем мы можем поделиться. Было время, когда женщинам запрещалось охотиться, и тогда было мало пищи, и мы страдали.
— Но Великая Земная Мать дает Своим детям не только мясо. И женщины знают: то, что растет, также годится в пищу и это можно собрать.
— Но я запретила это! Если бы я разрешила им тратить время на собирание, то было бы некогда учиться охоте.
— Тогда нищету создали вы сами — ты и те, кто пошел за тобой. Это не причина убивать людей, которые не знают ваших обычаев. Ты взяла на себя обязанности Великой Матери. Она призывает детей к Себе, когда Она готова сделать это. И не тебе присваивать Ее власть.
— У всех людей есть обычаи и традиции, которые важны для них, и если их разрушают, то виновные в этом должны подвергаться смерти.
Эйла знала об этом по собственному жизненному опыту.
— Но откуда у вас такой обычай — казнить за то, что человек хочет есть? Законы Великой Матери выше любых обычаев. Один из них гласит, что нужно делиться пищей и кровом с гостями. Ты грубая и негостеприимная, Аттароа.
Грубая и негостеприимная! Джондалар чуть не расхохотался. Убийца и человеконенавистница! Это вернее. Глядя и слушая, он восхищался поведением Эйлы и ее речью. Он вспомнил, что раньше она даже не понимала шуток, а тем более не могла нанести удар. Аттароа была явно раздражена. Ее сильно укололи «учтивые» слова Эйлы. Ее пожурили, словно ребенка, плохую девочку. Она предпочла бы силу, называемую злом. Сильную жестокую женщину уважают и боятся. Вежливые спокойные слова превратили ее в посмешище. Аттароа заметила улыбку Джондалара и зловеще посмотрела на него, убежденная в том, что и другие были бы не прочь смеяться вместе с ним. Она поклялась себе, что он еще пожалеет об этом, так же как и эта женщина!
Казалось, что Эйла поудобнее устраивается на лошади, но на самом деле она приноравливалась, чтобы легче и быстрее достать копьеметалку.
— Джондалар хочет вернуть свою одежду. — Эйла слегка приподняла копье, показывая при этом, что она не угрожает. — И не забудь отдать ему его парку, которую ты надела. А затем тебе, наверное, следует послать кого-нибудь в твое жилище, чтобы принесли его пояс, нож, инструменты и прочее, что у него было с собой.
Аттароа, стиснув зубы, улыбнулась, хотя это было похоже на гримасу. Она кивнула Ипадоа. Та одной рукой собрала разбросанную одежду и положила перед мужчиной, затем направилась в жилище.
Пока они ждали, Аттароа заговорила вновь, пытаясь придать голосу более дружественную тональность:
— Ты прошла большой путь и, должно быть, устала… Как, ты сказала, тебя зовут? Эйла?
Женщина кивнула. Аттароа мало заботилась о соблюдении формальностей, заметила Эйла.
— Если уж ты придаешь этому такое значение, разреши мне предоставить тебе кров в моем доме. Ты останешься со мной?
Прежде чем Эйла и Джондалар успели ответить, Ш'Армуна произнесла:
— Обычно кров предлагают Те, Которые Служат Матери. Добро пожаловать в мой дом.
Одеваясь и с трудом завязывая ремни онемевшими от холода руками и радуясь, что, несмотря на борьбу, туника осталась целой, он с удивлением услышал предложение Ш'Армуны. Натягивая тунику через голову, он заметил, как Аттароа что-то выговаривает Ш'Армуне. Он сел и быстро стал надевать обувь.
«Она еще услышит обо мне», — подумала Аттароа, но вслух произнесла:
— Тогда, может быть, ты разделишь со мной пищу, Эйла. Мы устроим пир в честь гостей. Мы недавно удачно поохотились, и я не могу позволить, чтобы вы покинули нас с недобрым чувством.
Джондалар видел, что ее улыбка фальшива, и у него не было никакого желания есть их пищу или оставаться здесь дольше. Но прежде чем он что-то произнес, Эйла ответила:
— Мы будем рады воспользоваться вашим гостеприимством. А когда вы собираетесь устроить этот пир? Мне бы хотелось кое-что приготовить, но сейчас уже поздно.
— Да, поздно, — сказала Аттароа. — Мне надо тоже кое-что приготовить. Пир будет завтра, но вечером вы, конечно, разделите с нами нашу скромную пищу?
— Я тоже должна как-то участвовать в приготовлениях к пиру. Мы вернемся завтра. Аттароа, Джондалару нужна его парка. Конечно, он вернет шкуру, которая на нем.
Та сняла парку и отдала мужчине. От парки пахло женщиной, но Джондалар обрадовался ее теплу. Аттароа злобно улыбалась, стоя на холоде в тонком нижнем одеянии.
— А остальные вещи? — напомнила Эйла.
Аттароа взглянула на вход в жилище и подала знак женщине, которая была рядом. Ипадоа быстро принесла вещи Джондалара; она была крайне раздосадована, так как Аттароа обещала кое-что отдать ей. Ей очень хотелось заполучить нож. Она никогда не видела столь искусно сделанного оружия.
Джондалар подпоясался, пристроил инструменты и другие вещи, ему никак не верилось, что все уже позади. Он и не надеялся вновь увидеть их. Затем, к всеобщему удивлению, он легко вспрыгнул на лошадь позади Эйлы. Эйла внимательно осмотрелась, не помешает ли что их отъезду. Затем пустила Уинни в галоп.
— За ними! Вернуть их! Они не должны так легко исчезнуть! — вскричала Аттароа, содрогаясь от холода.
* * *
Эйла гнала лошадь, пока они не отъехали на порядочное расстояние. Спустившись вниз по склону, возле реки они въехали в лес и развернулись, направляясь обратно к стоянке Эйлы, которая была рядом со стойбищем. Едва они спешились, Джондалар, ощутив близость Эйлы, почувствовал такую радость, что у него перехватило дыхание. Он обнял ее и прижал к себе, чувствуя прикосновение ее волос на своей щеке, вдыхая ее особенный женский запах.
— Ты здесь, со мной. Трудно в это поверить. Я боялся, что тебя нет больше, что ты ушла в другой мир. Я благодарен, что ты вернулась. Не знаю, как выразить это.
— Я так тебя люблю, Джондалар. — Она прижалась к нему, и ей стало легко от того, что он опять с ней. Любовь к нему переполняла ее. — Я обнаружила пятно крови и все время шла по твоим следам, пытаясь найти тебя. Я не была уверена, жив ты или нет. Когда я поняла, что они несли тебя, я подумала, что ты живой, но серьезно ранен и не можешь идти сам. Я так волновалась, но идти по следу было трудно, и я знала, что отстаю. Охотницы Аттароа могут двигаться очень быстро, и к тому же они знают дорогу.
— Ты появилась вовремя. Еще мгновение — и было бы совсем поздно.
— Я просто не входила туда…
— Не входила? Когда же ты здесь появилась?
— Я приехала сюда после того, как принесли оставшееся мясо. Я опередила их, но первая группа нагнала меня у реки, через которую я переправилась. Мне повезло, что я увидела двух женщин, вышедших встречать охотников. Я спряталась, пережидая, когда они пройдут мимо, но вторая группа оказалась ближе, чем я думала. Они могли видеть меня, по крайней мере на расстоянии. В то время я ехала верхом и быстро спряталась. Затем я вновь вернулась к следу. Я вела себя осторожно, опасаясь, что появятся и другие.
— Это объясняет ту суматоху, о которой говорил Ардеман. Он не знал, в чем причина, но видел — все были взбудоражены и много говорили, когда принесли вторую партию мяса. Но если ты была здесь, то почему ты медлила освободить меня?
— Мне надо было приглядеться и подготовиться, чтобы вытащить тебя из загона… Они называют его Удержателем?
Джондалар согласно хмыкнул.
— Ты не боялась, что тебя увидят?
— Я видела настоящих волков в их логове; по сравнению с ними Волчицы Аттароа шумливы, и их легко избежать. Я была достаточно близко, чтобы слышать их голоса. Позади стойбища находится холм, с вершины которого можно видеть все селение и этот Удержатель. Там есть три большие скалы.
— Я видел их. Жаль, я не знал, что ты там. Мне было бы легче, взгляни я на эти скалы.
— Я слышала, как женщины называли эти скалы Тремя Сестрами.
— Это стойбище Трех Сестер, — сказал Джондалар.
— Я еще не очень хорошо усвоила их язык.
— Ты его знаешь лучше меня. Ты удивила Аттароа, когда заговорила на ее языке.
— Языки у Шармунаи и Мамутои похожи. Легко понять смысл слов.
— Не обратил внимания на то, что белые скалы имеют имя. А ведь они так заметны и являются хорошим ориентиром. У них должно быть свое название.
— Это нагорье само по себе хороший ориентир. Его видно издалека. Оно напоминает спящего на боку зверя. Впереди есть площадка с хорошим обзором. Ты увидишь.
— Уверен, что и сама гора тоже имеет имя, поскольку там подходящее место для охоты, но я мало что видел, поскольку был на похоронах. При мне хоронили дважды. В первый раз троих.
— Я шла за второй процессией. Думала, что смогу вытащить тебя оттуда, но тебя так охраняли… И к тому же ты нашел кремень. Пришлось выжидать, так чтобы застать их врасплох. Прости, что это заняло так много времени.
— Как ты узнала о кремне? Мы думали, что все хранится в тайне.
— Я наблюдала за тобой все время. Эти Волчицы — не очень хорошие охранницы. Кстати, и охотницы скверные.
— Они начинали, совсем ничего не умея. Они даже не знали, как пользоваться копьями, и попросту пытались загонять животных. Сейчас они охотятся не так уж плохо.
— Они тратят время на походы к реке Великой Матери и гонят лошадей к обрыву, вместо того чтобы охотиться прямо здесь. Животные, следующие вдоль реки, должны пройти по узкому коридору между горами и рекой, и их легко увидеть.
— Да, я заметил это, когда был на первых похоронах. Место, где хоронили, является прекрасным наблюдательным пунктом. И раньше кто-то там жег сигнальные костры. Я видел пепел кострищ.
— Вместо того чтобы строить загоны для мужчин, лучше бы они строили их для животных и загоняли тех туда даже без помощи копий. — Эйла остановила Уинни. — Вот она. — Она указала на известняковый массив, очерчивающий горизонт.
— Да, действительно похоже на спящее животное, и даже видны три белых камня, — сказал Джондалар.
— Если так легко выбраться из загона, почему мужчины не делают этого?
— Не думаю, чтобы они пытались. Может быть, поэтому женщины ослабили бдительность. Большинство женщин и даже некоторые охотницы не хотят держать мужчин там, но они боятся Аттароа. А вот и моя стоянка.
Как бы подтверждая это, послышалось приветственное ржание Удальца. Они подошли к укромной лужайке, затененной кустарником. К дереву был привязан Удалец. Каждую ночь Эйла устраивалась на ночлег посреди рощицы, но утром все грузила на лошадь, чтобы в случае надобности немедленно покинуть это место.
— Ты спасла их обоих? Я даже боялся спрашивать об этом. Последнее, что я видел, прежде чем потерял сознание, это тебя верхом на Удальце, и тебе, похоже, приходилось нелегко.
— Я должна была привыкнуть к поводьям. Больше хлопот доставил другой жеребец. Он погиб, и мне жаль его. Уинни прибежала ко мне на свист, как только ее перестали увлекать за собой.
Удалец обрадовался Джондалару. Он склонил голову. Затем у него напряглись хвост и уши, и он заржал при виде хозяина. Затем он обнюхал руку Джондалара. Джондалар стал обнимать его, чесать, похлопывать и разговаривать с ним. Затем он нахмурился и как бы нехотя спросил:
— А что с Волком?
Эйла улыбнулась и издала незнакомый свист. Из кустов выскочил Волк и, обрадовавшись, бросился к Джондалару, так что тот еле устоял на ногах. Он рявкнул, замахал хвостом, подпрыгнул и, положив лапы на плечи мужчины, лизнул его в лицо. Джондалар ухватился за его шерсть, как это делала Эйла, слегка приподнял и прикоснулся лбом ко лбу Волка.
— Раньше он никогда так не встречал меня, — удивился Джондалар.
— Он тосковал без тебя. Я думаю, что он, как и я, хотел отыскать тебя. Без него я ничего не смогла бы найти. Мы были довольно далеко от реки Великой Матери, на пути сюда попадались большие скалистые участки, где не было никаких следов. А вот его нос находил их. — Она тоже обняла Волка.
— Он что, сидел в кустах все это время? И не выходил, пока ты не позвала? Непросто было научить его этому. А зачем ты это сделала?
— Мне нужно было научить его прятаться, ведь неизвестно, кто мог прийти сюда, и я не хочу, чтобы о нем знали. Они едят волчатину.
— Кто ест волчатину?
— Аттароа и ее Волчицы.
— Неужели они настолько голодны?
— Может, и были, но сейчас это у них ритуал, я видела его как-то вечером. Они посвящали в охотницы молодую женщину, принимали ее в Волчью Стаю. Чтобы другие женщины не узнали об этом, они уходят далеко от селения. В специальное место. В клетке они несут живого волка, затем убивают его, снимают шкуру, готовят и едят. Им хочется думать, что они таким образом наследуют силу и ум волка. Было бы лучше, если бы они просто наблюдали за ними. Тогда научились бы многому.
Неудивительно, что Эйла была разочарована в Волчицах и их охотничьем искусстве. К тому же эти ритуалы угрожали ее Волку.
— И ты научила Волка прятаться, пока не позовешь его? Это же другой свист?
— Я научу тебя, но если даже он будет скрываться, как ему велено, все равно будет неспокойно за него, Уинни и Удальца. Люди Аттароа убивают только лошадей и волков. — Она с любовью оглядела своих животных.
— Ты многое знаешь о них.
— Я должна была собрать сведения, чтобы вызволить тебя оттуда. Но кажется, я узнала о них слишком много.
— «Слишком много»? Как ты могла узнать слишком много?
— Когда я обнаружила тебя, я только и думала, как вытащить тебя оттуда и потом убраться как можно быстрее, но уехать сейчас мы не можем.
— Почему не можем? — нахмурился Джондалар.
— Нельзя бросить детей, живущих в таких ужасных условиях, да и мужчин тоже. Мы должны освободить их из этого загона.
Джондалар встревожился. Этот решительный взгляд он видел и прежде.
— Здесь опасно оставаться, и не только для нас. Какая легкая добыча эти лошади! Они не убегают от людей. И ты же не хочешь, чтобы клыки Волка украсили шею Аттароа? Мне тоже хотелось бы помочь тем людям. Я был там и знаю: никто не должен так жить, особенно дети. Но что мы можем сделать? Нас только двое.
Он хотел помочь им, но боялся, что Аттароа может причинить зло Эйле. Он думал, что потерял ее, и сейчас, когда они вновь вместе, он может, если они останутся, потерять Эйлу уже по-настоящему. Он пытался найти серьезные доводы, чтобы убедить ее уехать отсюда.
— Мы ведь не одни. Не только мы двое хотим изменить их жизнь. Мы должны найти способ помочь им. По-моему, Ш'Армуна хочет, чтобы мы вернулись. Вот почему она предложила свое гостеприимство. Мы должны пойти завтра на пир.
— Аттароа и раньше пользовалась ядами. Если мы вернемся к ним, мы, возможно, никогда не покинем этих мест. Она ненавидит тебя, — предостерег Джондалар.
— Я знаю, но мы должны в любом случае вернуться. Ради детей. Мы не будем есть ничего, кроме того, что я принесу, и не будем спускать с нее глаз. Как ты думаешь, нам надо сменить стоянку или можно остаться здесь? Мне нужно многое сделать до завтра.
— Не думаю, что смена стоянки что-то даст. Они выследят нас. Вот почему мы должны уехать сейчас же.
Он взял ее за руки и пристально заглянул в глаза, пытаясь заставить Эйлу передумать, но в конце концов отпустил ее, зная, что она не уедет и ему придется помогать ей. В душе он хотел именно этого, но сначала надо было убедиться, что невозможно заставить ее уехать. Джондалар поклялся себе, что будет оберегать ее.
— Хорошо. Я говорил им, что ты никогда не потерпишь, чтобы так обращались с людьми. Не думаю, чтобы они поверили мне, но нам нужно помочь им. Я удивился, услышав предложение Ш'Армуны. Похоже, она нечасто делает такие предложения. У нее совсем маленький дом, и находится он в стороне. Она не слишком гостеприимна. Почему же она предложила, чтобы мы вернулись?
— Потому что хотела помешать Аттароа. Та не очень обрадовалась этому. Ты доверяешь Ш'Армуне, Джондалар?
— Не знаю. Я доверяю ей больше, чем Аттароа, но догадываюсь, что она о многом умалчивает. А ты знаешь, что Ш'Армуна была знакома с моей матерью? В молодости она жила в Девятой Пещере, и они были друзьями.
— Вот почему она так хорошо говорит на твоем языке… Но если она знала твою мать, то почему не помогла тебе?
— Меня тоже это интересовало. Возможно, не хотела. Наверное, что-то произошло между ней и Мартоной. Не помню, чтобы мать рассказывала о ком-то, кто пришел к нам издалека. Но она вылечила мою рану, и, хотя она мало что делает для других, она хочет сделать больше. Но Аттароа не позволяет ей.
Они разгрузили Удальца, поставили палатку. Джондалар стал разжигать костер, а Эйла принялась готовить ужин; вспомнив, как мало было пищи в загоне, она решила увеличить порции.
Джондалар немного погрелся у костра, наблюдая за любимой женщиной. Затем подошел к ней.
— Прежде чем тебе станет не до меня. — Он обнял ее. — Я поздоровался с лошадьми, с Волком и не поздоровался с самым важным для меня человеком.
Она улыбнулась, и эта улыбка, как прежде, пробудила в нем любовь и нежность.
— Для тебя я всегда свободна.
Он наклонился, чтобы поцеловать ее, и вдруг опять на него нахлынул страх при мысли, что он может потерять ее.
— Я так боялся, что не увижу тебя больше. Я думал, что ты умерла. — Он чуть не зарыдал от счастья, что обнимает ее. — Худшее, что могла сделать Аттароа, это отнять тебя у меня.
Он так крепко обнял ее, что она еле дышала, но ей не хотелось освобождаться из его объятий. Он поцеловал ее сначала в губы, затем в шею, гладя знакомое тело руками.
— Джондалар, я убеждена, что Ипадоа гонится за нами… Мужчина отшатнулся.
— Ты права. Совсем не время. Ни к чему, чтобы они застали нас в такой момент. Это лишь… я думал, никогда не увижу тебя. Это — словно Дар Великой Матери, что я вновь рядом с тобой… Ну и захотелось чествовать Ее…
Она прижалась к нему, желая, чтобы он понял, что и она чувствует то же самое. Вдруг ей подумалось, что он никогда прежде не объяснял, почему хотел ее. Ей не нужны были объяснения. Конечно, не стоило забывать об опасности, но, почувствовав прилив желания, она вдруг произнесла:
— Джондалар… Если ты думаешь об этом… Мы настолько опередили Ипадоа, что она не скоро отыщет нас… Да и Волк предупредит…
Джондалар, уразумев, о чем она говорит, улыбнулся, и синие глаза его наполнились любовью и желанием.
— Эйла, моя женщина, моя прекрасная любимая женщина, — сказал он хриплым от желания голосом.
Джондалар давно уже был готов, но все же он медленно поцеловал ее. Ее мягкие и теплые уста напомнили ему другие губы и влажное отверстие. Он почувствовал, как поднимается его плоть. Было трудно удержаться, но необходимо было дать ей Наслаждение.
Эйла, закрыв глаза, ощущала прикосновение его губ, нежного возбуждающего языка. Она почувствовала давление его упругой горячей плоти и немедленно ответила на это: желание было настолько острым, что она не хотела ждать, лишь бы быть ближе к нему, чувствовать его в себе. Не отрывая губ, она развязала пояс, и ее меховая одежда упала на землю, затем она стала развязывать его парку.
Джондалар понял, что ей трудно развязать узлы, которыми он стянул разрезанные ремни. Он выпрямился, улыбнулся, глядя в серо-голубые глаза, вытащил из ножен кинжал и вновь разрезал ремни. Все равно их надо было заменять. Она улыбнулась, затем, поддерживая нижнее платье, сделала несколько шагов к спальным мехам и упала на них. Он последовал за ней. Лежа на боку, они поцеловались. Затем он просунул руку под тунику и дотронулся до ее груди. Он почувствовал ее упругий сосок и, подняв одежду, поцеловал его. Не желая медлить, она легла на спину и потянула его к себе, открывшись навстречу. Встав на колени, он направил свою плоть в ее глубокое лоно. Проникнувшись ощущением ласкающей теплоты, он со стоном вошел в нее.
Она почувствовала его внутри себя и подалась вперед, чтобы он дошел до самой ее сути. Ощущая, как он уходит и входит вновь, она кричала от радости, в то время как волны возбуждения прокатывались по всему ее телу.
Джондалар быстро достиг пика; на мгновение он испугался, что все вот-вот закончится, но уже не мог сдержаться, даже если бы попытался. Он лишь подчинялся велениям тела, чувствуя ускоряющийся ритм ее движений. И вдруг он оказался там, слыша ее «сейчас, о, сейчас!». Ее подбадривание было для него сюрпризом, раньше она так не делала, но это дало немедленный результат. Со следующим движением последовал взрыв облегчения и наслаждения. Запоздав на миг, с возгласом необычайного наслаждения она дошла до своего пика.
Хотя все свершилось очень быстро, но взрыв эмоций был настолько сильным, что потребовалось некоторое время, чтобы женщина пришла в себя. Когда Джондалар повернулся на бок, ее пронзило чувство утраты, ей захотелось, чтобы они подольше не размыкали объятий. Ведь он был ее завершением. Вдруг она осознала, как боялась потерять, как тосковала без него, — это так подействовало на нее, что слезы потекли из ее глаз. Джондалар увидел, как слеза скатилась по ее щеке к уху.
— Что случилось, Эйла? — Он приподнялся и посмотрел на нее.
— Я просто счастлива быть с тобой. — И еще одна слеза сбежала вниз. Джондалар тронул слезу пальцем и поднес соленую каплю ко рту.
— Если ты счастлива, почему плачешь?
Она потрясла головой, не в силах что-либо сказать в этот момент. Он улыбался, зная, что она испытывает такое же чувство облегчения и благодарности судьбе, как и он, потому что они вновь вместе. Он покрыл поцелуями ее глаза, щеки и губы.
— Я люблю тебя, — шепнул он в ее ухо.
Ему уже не терпелось повторить все заново, но Ипадоа, несомненно, шла по их следам, медлить было нельзя.
— Рядом река, — сказала Эйла. — Надо вымыться и наполнить фляги водой.
— Я пойду с тобой, — сказал он, желая быть с ней рядом и защитить. Они подняли одежду, обувь, взяли фляги и пошли к довольно широкой реке, почти полностью покрытой льдом. В середине была небольшая полынья. Вздрагивая от холода, Джондалар мылся лишь потому, что это делала Эйла. Она мылась полностью, несмотря на ледяную воду. Он знал, что к этому ее приучила приемная мать в Клане.
Они наполнили фляги и пошли к стоянке, и тут Эйла вспомнила виденную ею сцену.
— Почему ты не соединился с Аттароа? Ты унизил ее перед ее народом.
— У меня есть своя гордость. Никто насильно не заставит меня делиться Даром Матери. И это все равно не помогло бы: я знал, что она все время мечтает сделать из меня мишень. Но сейчас именно тебе следует опасаться. «Невежливая и негостеприимная». — Он хмыкнул, но затем серьезно добавил: — Она возненавидела тебя. Она убьет нас обоих, если представится возможность.
