Ни в Ведах, ни в Упанишадах я не нашел ничего, что хоть отдаленно соответствовало бы этой мистической перспективе. Хотя в Упанишадах можно найти некоторые созвучные формулировки, как, например, эта: «Любое сознание есть совокупность творений…» Нам напоминают также, что тот, кто стремится к освобождению, должен непрестанно говорить себе: «Ничто не отлично от меня», или другое, сводящееся в итоге к тому же: «Нет ничего кроме меня самого». Последняя фраза означает не тот факт, что кроме меня ничего в мире не существует, а тот, что все составляет просто часть меня.

К сожалению, тексты эти не ведут к тем выводам, которых можно было бы тут ожидать. К тому же, все три великих пути к Освобождению оказываются путями сугубо индивидуальных поисков: через йогу (аскеза), через познание, через отречение.

Алиетт Деграс-Фахд долго изучала мир странствующих монахов, этих поразительных аскетов, веками блуждающих по дорогам Индии, «одетых в пространство» и выпрашивающих пищу. Она видит в этом силу, которая «вдали от всего, но в виду всего обеспечивает движение противовеса и уравновешивает» силы зла. Для нее, действительно, странствующий монах, «в самом своем отречении, утверждает такую роль. При этом нет никакой нужды, чтобы он жил с кем-то в группе. Он прекрасно знает, что удаленность от группы ни в коей мере не означает ее отрицания или полной отделенности от нее. Ведь… считать освобождение индивидуальным, значит ничего о нем не знать и не понимать природу Атмана, Брахмана».

Должен признать, что все на самом деле так и есть и вполне соответствует той богословской линии, которую я тут прочертил. Заминка только в том, что такое вполне достойное уважения высказывание не встречается ни в одной из девятнадцати Упанишад, собранных в данный сборник. И мне кажется, что все мыслители этой великой и почтенной традиции никогда не подходили к данной проблеме на такой глубине. Нам то и дело напоминают, не уставая возвращаться к этому снова и снова, что аскет должен оставить все свои привязанности, родителей, жену, детей, друзей; что он ни с кем не должен связывать себя узами, а должен пребывать в абсолютном одиночестве. Конечно, при этом важно, чтобы он не причинял вреда никакому живому существу, будь то человек или животное. Но ему зато запрещено и приходить к кому бы то ни было на помощь:

«Аскет не должен совершать никаких действий ради блага мира, ни способствовать совершению таких действий другими». Конец этой фразы уж точно наводит на серьезные сомнения. Мне, конечно, на это возразят, что я просто ничего тут не понял. Отмечу, однако, что ответственность аскета перед себе подобными в позитивном ключе упомянута здесь один-единственный раз, и состоит она лишь в том, что «он, как немой, должен явить людям Атман через свое видение Атмана».

Т.е. речь тут вовсе не идет ни о какой глубокой солидарности, ни о гармонизации, ни о взаимовлиянии и т. п. Единственная благая роль аскета, способная принести благо ближним, состоит лишь в том, чтобы быть среди них откровением Абсолюта. Это не так уж и плохо, и у нас в царстве святых эта роль тоже немаловажна. Ведь все святые тоже оказываются свидетелями Абсолюта. Но в их задачу, как мы видели, входит и много чего еще.

Я вполне согласен с тем, что «санскрит часто выражает позитивную ценность в негативной форме» и что, следовательно, тогда призыв ни когда не делать зла стоит расценивать как призыв делать добро. Но верно также и то, что во всех этих текстах Упанишад нигде не встречается конкретного указания на необходимость любить своего ближнего, помогать ему, облегчать его участь и утешать. И задача моя тут не в том, чтобы спорить с индуизмом или предъявлять ему претензии. Если и в самом деле верно, что индуизм стал источником жуткого деления общества на касты, то не менее верно и то, что христианство очень долгое время мирилось с рабством и приспосабливалось к нему. Но верно и то, что именно христианству мы обязаны появлением лепрозориев, приютов, больниц для бедных и домов престарелых. Конечно, и таким делам милосердия вполне можно предъявить упреки (например, они слишком часто сочетаются с желанием поучать, с узостью взглядов и недопониманием истинных потребностей людей, с недооценкой местных культурных особенностей), но все же нельзя оспорить тот факт, что никакая другая мировая религия или идеология не отличалась никогда такой любовью к самым беззащитным.

Несмотря на все объяснения и оправдания, все же складывается убеждение, что призыв никогда не делать зла, сохранять внутреннее спокойствие и отрешенность и всегда трезво владеть собой, нацелен скорее на личное совершенствование, чем на подлинно духовный интерес к своему ближнему. Это всегда «каждый сам за себя». Тут мы слишком далеко отстоим от евангельского призыва к любви, доходящей до «любите врагов ваших».

Но не забудем, что этот крик Нового Завета звучал крайне революционно тогда и для всего окружающего мира. Так же он звучит и в наши дни. И все же, даже если этот призыв к любви не звучит на страницах Упанишад, это еще не значит, что индусы менее способны к любви, чем жители нашей Европы. Речь идет скорее о той основополагающей для индийской культуры интуиции, которая состоит в том, чтобы видеть мир как иллюзию. И если мы ее примем, тогда призыв к воздержанию нам покажется гораздо более естественным, чем призыв к действию.

Вникните, например, хорошенько в следующие цитаты, взятые из древних комментариев к Мандукья-Упанишаде, и скажете мне потом, возникает ли у вас от них желание что-нибудь предпринять и сделать:

«Живые существа не существую нигде и никогда». Или еще: «Ни я сам, ни другой, ничто реальное не рождается: бытие или небытие, или же и то, и другое одновременно, ничто реальное не рождается». Т. е. понимаете, что все, что рождается, уже тем самым не реально. Или: «Мысль не достигает ни объекта, ни даже видимости объекта; потому что объект не су ществует, а видимость от него неотличима». И наконец, последняя цитата, касающаяся поиска индуистского Абсолюта и стремления к освобождению от реинкарнации: «Нет ни распада, ни созидания; ничто не привязано, ничто не реализовано; нет никого, кто стремится к освобождению, ни того, кто будет освобожден; такова высшая правда». Понимаете теперь, что тут никто на самом деле не существует? Ну-ну, после этого, принимайтесь-как за работу, за дело. В добрый путь!

При всем при этом и в индуизме модно найти свидетельства того богословия, которое я вам предложил, но только в более позднем индуизме. Например, в отношениях Рамакришны с одним из самых странных его учеников, по имени Гириш Чандра Гош. Это знаменитый актер и драматург, который потерял одновременно и жену, и веру в Бога. После этого он вел распутную жизнь и много пил. Но под влиянием Рамакришны он постепенно освобождается от этого пристрастия.

Все дело в том, что для Рамакришны просто не делать зла уже недостаточно. Гиришу он предложил приблизиться к Богу через молитву. Это нужно было делать хотя бы перед едой и перед сном. Но даже это показалось Гиришу уже слишком:

«Ну что ж! – сказал Рамакришна. – Что ж, если вы хотите видеть Господа и при этом не хотите сделать к Нему даже одного-единственного шага, что ж, тогда, может быть, сделаете мне доверенность от вашего имени? И я тогда буду молиться за вас. А вы, живите себе дальше своей жизнью!.. Но только, осторожно! Вы мне должны пообещать, что отныне будете жить, полностью полагаясь на милость Господа…» Позднее Рамакришне все же пришлось призвать его к порядку: «Опомнитесь! У меня ваша доверенность. Вы поступаете в соответствии с тем, чего от вас хочет Господь. Я молюсь за вас; но мои молитвы сведутся на нет, если вы не откажетесь от всякой инициативы с вашей стороны».

Мы видим также, что такая «доверенность» не освобождает Гириша от необходимости прилагать хоть какие-то усилия самому. Но сама эта идея молитвы «по доверенности» уже приближает нас к христианскому контексту. Рамакришна ведь медитировал над Евангелием. С ним мы уже очень далеко отходим от индуизма Упанишад.

Когда кюре из Арса проповедовал о пришествии Господа и угадывал, что пришедшие к нему кающиеся грешники не могут сделать для этого нужного усилия, он пытался облегчить им задачу: «О, друг мой, пусть это вас не останавливает! Вам помогут, за вас сделают большую часть работы». Похожим образом рассуждал и аббат Делаж. Говорят, когда его спросили об одной «не очень щедрой душе», о которой он стал заботиться: «Чего это вам будет стоить?» Он ответил: «О, не беспокойтесь, Господь Бог не завышает цен, как говорят в Лимузине».