Раз Христос, как мы выяснили, подобен голограмме, и при этом Он Бог, то и нам тогда нужно постараться преодолеть преграды пространства и времени. Если мы, и в самом деле, заключены друг в друга, словно матрешки, и, если Он и есть самая маленькая матрешка, заключенная в самой нашей сердцевине, тогда Его божественность должна передаваться не только Его человеческой природе, как утверждал св. Кирилл Александрийский, но перекинуться через нее и на всех нас. Тогда, чтобы преобразить человечество, чтобы вырвать нас из уз страдания и смерти, Ему, по идее, достаточно было бы просто взять и изменить нашу человеческую природу, ведь она распространяется на всех. Тогда литургический годовой цикл мог бы ограничиться двумя праздниками: Воплощением (Рождество) и Вознесением, выходом в вечную славу, в жизнь самого Бога.

Сложность тут в том, что это было бы так же, как если бы прекрасный принц из нашей легенды явился за своей оборванкой в лес на золотой карете, с множеством слуг и с предложением тут же увезти ее во дворец. Мы бы тотчас оказались у Бога, не успев научиться Его любить.

Ибо Бог есть любовь. В Священном Писании мы лишь в одном месте находим слова, прямо определяющие Божественную природу, у апостола Иоанна: «Бог есть любовь» (1 Ин 4:8) и «Бог есть свет» (1 Ин 1:5). И оказывается, что все, у кого был опыт околосмертных переживаний, независимо друг от друга и даже не предполагая, что они цитируют Писание, свидетельствовали о том же. И это, конечно, не случайно. Они все говорили, что их «наводнила», «затопила» любовь. Они говорили также о свете, увиденном ими в конце того туннеля, в который они нырнули. Они часто припоминали, что этот свет не отбрасывал на землю тени. На иконах тела и предметы тоже изображены не отбрасывающими теней.

«Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы», – говорит апостол Иоанн. В этом свете те, кому выпало пережить опыт временной смерти, встречали Существо, излучающее свет, а за такой встречей у них обычно следовала переоценка, пересмотр всей своей жизни. Потому что Существо, излучающее свет, порой оказывалось самим Христом, как это было у Джорджа Ритчи, юного американского солдата, о котором я вам уже говорил.

Он отмечает, в частности, что, когда он прокручивал в уме все эти прошедшие на земле годы, то при этом от сияющей вокруг него «Славы» не исходило «ни порицания, ни упрека, только любовь». И тогда он с восторгом описывает Того, Кто задает ему вопросы:

«Наполнивший весь мир Своим присутствием, и при этом с большим вниманием относящийся к моей личности… Вопрос, как и все, что исходило от Него, имел непосредственное отношение к любви: сколько раз в своей жизни ты любил? Любил ли ты других так, как Я люблю тебя?

Всецело? Безусловно?»

А вот еще одно свидетельство такого рода. Том Сэйер был механиком. Однажды, когда он пытался устранить последствия аварии в гараже, он вдруг понял, что на него падает грузовик. Земля ушла у него из-под ног, и он вдруг почувствовал всю тяжесть грузовика на своей груди. Вот тогда-то за несколько минут этого кошмара он успел выйти за пределы собственного тела и пережить удивительный опыт пребывания на границе смерти. Как и все остальные, он видит этот удивительный свет: «Сначала это было похоже на далекую звезду, на точку на горизонте. Затем на солнце. Но огромное, гигантское солнце, причем его головокружительная яркость не слепила глаза и не мешала смотреть… И сам этот странный свет, казалось, соткан только из любви, ничего другого в нем просто нет. Субстанцию “чистой любви”, вот что он во всем этом видел». И в самом деле, заметив этот свет, ничего другого уже больше не замечают. Он признавал, что звучит все это абсурдно. Нас любят не звезды или какие-то другие светила. И конечно, когда люди любят друг друга, даже очень сильно, от этого у них не летят искры (ну, по крайней мере, обычно не летят!)

В Писании образ света неотделим от образа огня. И понятно почему: в то время, чтобы добыть свет, нужно было добыть огонь. Христос говорит, что Он пришел огонь низвести на землю, и что Он желал бы, чтобы он уже разгорелся (Лк 12:49). О нисхождении на апостолов Святого Духа во время Пятидесятницы свидетельствуют почившие на них «языки, как бы огненные» (Деян 2:3). Но огонь часто оказывается и символом наказания для грешников (Мф 3:12, 7:19, 13: 40–42, 18:9; Мк 9:48; Ин 15:6, Откр).

В этом отражается вся амбивалентность сакрального. Святость Божия доходит до такой степени, что становится, в некотором смысле, сомнительной. Этим и объясняется реакция апостола Петра, когда он начинает понимать: «выйди от меня, Господи! Потому что я человек грешный» (Лк. 5:8). Потому что сакральное действует, как проявитель, обнажая подлинную сущность вещей. Среди слов, приписываемых Христу, но не вошедших в Евангелия, есть и такие:

«Кто возле Меня – возле огня; кто далек от Меня – далек от Царства». То есть Бог – и Царство, и огонь одновременно.

Ту же мысль мы находим и у св. Григория Богослова. В 372 он был рукоположен в епископа сасимского. В своей проповеди он объясняет собственные страхи боязнью оказаться слишком близко к Богу:

«Солнце выявляет бессилие глаза; близость Бога выявляет слабость души; для одних Он свет, для других – огонь; каждому – по его природе и заслугам».

Очень хорошо это выразил и отец де Любак: «Ад – дело рук человеческих, его создал человек, который отказался от себя и слишком к себе привязан: для кого Любовь оказалась непереносимой… Один и тот же Божественный огонь, неизменный по сути, для одних предстает как наказание, для других, как очищение, а для третьих, как блаженство».

Наши западные мистики поняли это на собственном опыте не хуже, чем восточные. Вот, например, что пишет св. Екатерина Генуэзская в своем знаменитом «Трактате о Чистилище»:

«Если бы душа могла предстать пред взглядом Бога, не очистившись до конца, то для нее это было бы оскорбительно, это была бы мука, горше десяти чистилищ… Даже если бы ей оставалось очиститься всего самую малость, то и тогда это было бы для нее невыносимо. Чтобы смыть с себя эти последние капли грязи, она лучше тысячу раз прошла бы через ад (если бы ей позволено было самой выбирать), чем предстала пред очи Бога, не став прежде совершенно чистой».

Я мог бы привести вам множество отрывков из Писания, подтверждающих эту мысль, а также множество богословских трактатов первых веков и множество свидетельств западных мистиков. Ведь речь здесь идет не о теоретических выкладках, пусть даже неплохо доказанных. Речь идет о подлинном опыте.

Послушаем еще святого Иоанна Креста. После долгого описания того очищения, которое должна пройти душа до того, как познает единение с Богом, он настаивает на том, что действие Божие на душу тут всегда одно и то же, несмотря на различие последствий:

«Стоит отметить, что это пламя любви, проникшее в душу, чтобы ее прославить, – это то же самое пламя, что пронзает душу, чтобы ее очистить. Так же бывает и с материальным огнем. Пламя пронизывает дерево, но сначала оно охватывает и ранит его своим жаром, оно иссушает его и уничтожает в нем все недолжное».

И еще одна важная деталь: во многих других отрывках он напрямую сравнивает это время очищения с Чистилищем.

Приведу последний пример. Речь идет о Марии Воплощения, урсулинке из Тура, великом французском мистике XVII века. После благодати удивительных мистических откровений она снова проходит период очищения, который для нее, «как чистилище, поражающее сильнее молнии». Она описывает то действие, которое оказывает в ней Бог, как «огонь, сильный и тонкий», и уточняет: «В этом чистилище […] Тот, Кто всегда представал, как Любовь, Кто прежде захватил душу сполна в Божественном объятии, стал теперь Тем, Кто ее распинает».

Тут уже нет недомолвок. Лишь по милосердию Божию мы до сих пор не ощутили Его Присутствия в себе. Мы еще не готовы. Чтобы суметь почувствовать это Присутствие как блаженство, как бесконечное счастье, нужно сначала научиться любить так, как Он любит нас:

Бесконечно.