Я уверен, что именно в состоянии нашей духовности причина того, почему творческая деятельность Бога не может развернуться в полную меру и создать вокруг нас чудесный мир. Тогда оказывается, что корень всех страданий лежит в нас. Именно мы в ответе за все несчастье в мире.

И тут мы вдруг вновь приходим к понятию кармы. Но речь теперь пойдет уже о коллективной карме.

Но вопрос настоятельно требует ответа. Что же в нас есть такого, что оказывается препятствием могуществу и силе самого Бога? Ведь Бог готов и нас, даже нас тоже, сделать еще счастливее! Да и мы сами стремимся к тому же, к нашему собственному счастью. К нашему и к счастью всех других людей. Ведь мы не злодеи.

«Никто не зол по своей воле», – говорит Платон, великий древнегреческий философ, до сего дня один из самых авторитетных мыслителей. И это правда, мы можем обманываться или давать себя обмануть. Ведь даже в символическом рассказе о первородном грехе, совершенном Адамом и Евой, видно, что их обманул змей. Иногда мы думаем, что, совершив тот или иной поступок, мы доставим кому-то удовольствие, а в итоге нас ждет… разочарование! И вот оказывается, что человек реагирует на это совсем не так, как мы думали, а совсем наоборот, не радуется, а приходит в ужас. Мы думаем, что, если сделаем то-то и то-то, добьемся счастья, а в итоге… мы разочарованы! Потому что оказывается, что результат не принес нам ожидаемого счастья, а чаще всего, совсем наоборот, принес боль и горечь.

Зло часто прикидывается добром, как нас предупреждали философы. Ведь мы хотели добра и стремились к нему. И только после совершения поступка мы вдруг обнаруживаем то зло, что в нем притаилось, как червяк, спрятавшийся в мякоти плода. Но тогда это не просто ошибочка, это настоящая ошибка.

Неужели это наши ошибки мешают Богу создать для нас лучший мир? Тогда это было бы слишком несправедливо!

Именно так отреагировал на это юный Джордж Ритчи, переживший опыт временной смерти и встретивший в мире ином Христа. Из-за слишком напряженных тренировок этот юный американский солдат тяжело заболел, начал харкать кровью и однажды ночью вышел за пределы собственного тела. Такой феномен околосмертных переживаний, т. е. опыта временного переживания смерти, теперь уже хорошо изучен, исследования проводятся уже более сорока лет. Сегодня в разных уголках мира появляются все новые организации, собирающие свидетельства и пытающиеся их осмыслить, организуются конференции, издаются журналы, снимаются фильмы и издаются научные труды. Среди последних книг стоит назвать труды доктора Жана-Жака Шарбонье или Пима ван Ломмеля. На одной из таких конференций в Шарлоттсвилле в США мне выпала счастливая возможность лично пообщаться с самим Джорджем Ритчи. Я верю, что в его случае встретившееся ему в конце туннеля светящееся существо и вправду оказалось самим Христом.

У них завязывается необычный диалог, телепатический, т. е. когда мысли просто передаются на расстоянии. «Что ты сделал со своею жизнью?» – спрашивает у Джорджа существо, излучающее свет (лишь позже он поймет, что это сам Христос). И тогда Джордж как бы прокручивает в уме, видит заново всю свою жизнь:

«Любая мелочь, частность всех этих прожитых двадцати лет была здесь хорошо видима, зрима. Хорошее и плохое, сильные моменты, ошибки и слабости. Сам этот спектакль, вобравший в себя все, всю целостность жизни, ставил вопрос, имплицитно содержавшийся в каждой сцене. Вопрос этот, как и сами сцены, словно бы исходил от этого живого Света, сиявшего рядом со мной:

“Что ты сделал со своей жизнью?”

Он прекрасно понимает, что картина его жизни не соответствует тому, чего от него ожидало светящееся существо. Тогда в нем вскипает возмущение, ему кажется, что он попал в ловушку: “Ведь кто-нибудь мог бы мне раньше сказать об этом!”»

Я уверен, что очень многие люди на своем смертном одре вдруг обнаруживают, что их жизнь была всего лишь погоней за иллюзиями. Пелена спадает с глаз, и они с ужасом обнаруживают, как пуста и бесполезна была их жизнь. При этом, даже если бы кто-нибудь вернулся из страны мертвых их предупредить, они бы его даже не выслушали. Именно это в евангельской притче о богаче и Лазаре объясняет пожинающему плоды своей ужасной жизни жестокосердному богачу Авраам: «…если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят» (Лк 16: 31).

Но ведь если Бог и вправду хочет нашего счастья, то Он вроде бы должен понимать, что нам недостаточно свидетельств из мира иного. Пусть Он явится нам сам! Пусть он предоставит нам неоспоримые знаки своего существования, чтобы у нас не осталось никаких сомнений. Тогда мы признаем, что Он сильнее всех, и что мы сами заинтересованы в том, чтобы полностью подчиниться Его воле.

Но нет. Дело в том, что христианский Бог – очень странный Бог. Он требует от нас вовсе не такого подчинения своей воле. Бог, создавший сотни миллиардов галактик, не нуждается в том, чтобы ему подчинялись несколько миллиардов пылинок Его творения. Нет, требование Бога, а вернее, Его ожидание идет гораздо дальше: Он хочет, чтобы Его любили!

И тогда все меняется. Ведь, чтобы вызвать любовь, Богу не нужно показывать нам ни то счастье, которое Он может нам даровать, ни то несчастье, в которое мы можем впасть, если не ответим на Его любовь. Хорошей иллюстрацией этой мысли послужит одна история, притча, наподобие евангельских, я нашел ее в старых средневековых легендах.

Как всегда, это история о прекрасном принце, жившем в сказочном королевстве, неизвестно где, в сказочной стране, которая не может быть определена географически, поскольку расположена в глубине наших собственных сердец, да и время тут неуловимо, поскольку эта история повторяется вечно и всегда происходит в наше с вами время.

Итак, прекрасный принц был единственным и любимым сыном короля и наследником могущественного и прекрасного королевства, земли которого были тучны, обильны и безграничны. Как водится, прекрасный принц был очень хорош собой, умен и благороден и наделен всеми лучшими качествами ума и сердца.

Вокруг него, при дворе, как водится, было великое множество разных прекрасных принцесс, одна лучше другой. Но, по странной прихоти судьбы, не они завоевали его сердце, а одна оборванная нищенка, ютившаяся в грязной хижине на опушке леса. Принц заметил ее во время охоты, и с тех пор любовь поселилась в его сердце и грызла его день и ночь.

И тогда он сказал себе: как же мне завоевать сердце той, которую я люблю? Может быть, если я приеду к ней в золотой карете, с кучей слуг и пажей, и положу к ее ногам золотую корону, она согласится стать моей женой? Ведь, чтобы получить корону, ей придется принять заодно и мое сердце. Но полюбит ли она тогда и вправду меня, самого меня, а не только богатство и блеск короны?

И вот поэтому наша оборванка однажды увидела, что к ее хижине приближается – вовсе не прекрасный принц в золотой карете, нет. Когда она подметала двор у порога своей хижины, она вдруг увидела, как перед ней предстал ужасный нищий, в лохмотьях, безобразный, гораздо беднее, чем она сама. Такой безобразный, что ей стало страшно и она просто содрогнулась от отвращения. От страха она даже замахнулась на него метлой, и нищий поспешно удалился.

Но вскоре он вернулся и снова предстал у порога. И она снова его прогнала. И он опять вернулся. И постепенно она, к своему удивлению, обнаружила, что все не так просто. Она угадала, что этот нищий просил у нее не денег, нет, он просил у нее любви. Это был нищий, просивший о любви! А еще невероятнее было то, что он и сам любил, и любил не кого-то, а именно ее. Ее!

Вы уже догадываетесь о том, что было дальше. Однажды оборванка согласилась принять его любовь, и тогда внезапно все переменилось. Ее согласие развеяло даже чары бедности, и вот наша оборванка стала настоящей принцессой. А нищий превратился в прекрасного принца, и они отпраздновали такую пышную свадьбу, какой еще ни видывал белый свет.

Средневековые версии этой истории иногда даже еще сильнее закручивают сюжет. Часто принц предстает даже не в виде нищего, а в виде дикого и ужасного зверя, или жабы. Это самые разные варианты сказки о Красавице и Чудовище.

Но вы ведь прекрасно понимаете, что бы было, если бы принц забыл, например, снять кольцо, или если бы из-под лохмотьев у него вдруг показались кружева. Ведь нужно было, чтобы бедная оборванка приняла любовь нищего только ради самой любви. А не ради чего-то еще. Потому что значима только сама любовь. И вот поэтому Богу приходится действовать осторожно. Ему нужно затаиться. И спрятать от нас свое могущество.

«Необходимо». Это позиция св. Фомы Аквинского. Конечно, он прекрасно знал иудео-христианскую традицию, приписывающую источник зла греху, нашему отказу соответствовать любящей воле Бога. Но от этой традиции он отказывается, сознательно и решительно, выбрав вместо нее языческое, греко-романское мировоззрение, опирающееся главным образом на идеи стоиков: «Твой сын мертв? Чего же ты плачешь? Это был прекрасный сосуд! Но ты ведь знаешь, как хрупки сосуды! – О, да, вы правы. С этой точки зрения, разрушение сосуда не так уж и важно!»

Для Фомы Аквинского зло не просто неизбежно, оно необходимо: во-первых, для мировой гармонии (и эту тему уже развивали стоики), а во-вторых, для того, чтобы смогли засиять все грани творческого гения Бога.

Вкратце такая концепция выглядит так: чтобы мир выглядел как можно лучше, Бог намеренно смешал удачное и неудачное, шедевры и отбросы, чтобы было разнообразие, чтобы на фоне неудавшихся экземпляров тем ярче засияли лучше всего удавшиеся. Хуже всего, что все вышесказанное относится также и к моральному и духовному планам. Тут выходит, что Бог создал и святых, готовых на мученический подвиг, и безжалостных палачей, готовых убивать святых, чтобы тем самым дать возможность просиять их святости. Я ничего не придумываю, я даже ни окарикатуриваю его мысль!

Отец Тейяр де Шарден, некоторые идеи которого меня просто восхищают, тут, к сожалению, примкнул к вышеизложенной позиции, лишь удобрив ее слегка динамизмом эволюции. Тут Бог смешал добро со злом не из художественных соображений, а потому, что иначе просто невозможно было создать механизм эволюции. Поэтому зло неизбежно. Такой механизм, к сожалению, подразумевает и существование провалов, тупиков и отбросов, причем не только в физическом, но и в моральном плане.

Я сделал подробный критический разбор такой позиции в своей книге «Чтобы человек стал Богом», поэтому здесь не буду повторяться. Я только хочу еще раз обратить внимание на основной пункт: с такой концепцией происхождения греха теснейшим образом связано и наше преставление о том, в чем заключается наше спасение, и каковы действия Бога, чтобы нас спасти. И вот в этой точке позиция Фомы Аквинского оказывается уже за пределами подлинного христианства. Конечно, это лишь один из элементов той богословской традиции, которую он сформировал параллельно христианству, но за его пределами, рядом с христианством.

Я уже критиковал подробно эту позицию, так что не буду повторяться.

Но несколько встреч постепенно привели меня к совершенно другим перспективам.

Первой такой встречей стал очень известный текст апостола Павла: глава XIII из Первого послания к коринфянам. Я не буду цитировать вам его целиком, он слишком хорошо известен. Процитирую здесь лишь три первых стиха, поскольку для меня они стали ключом, позволившим открыть великую тайну того зла, которое может исходить от нас:

«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (1 Кор 13, 1–3).

Задумайтесь, о какой любви говорится в этом тексте: о любви безграничной, абсолютной и безусловной; о той любви, которую встретили многие из тех, кто временно пережил опыт смерти, кто спустился по туннелю смерти и в конце его, у существа, излучающего свет, встретил такую любовь.

И еще на одну вещь стоит тут обратить внимание. Каждую фразу апостол Павел начинает с перечисления фантастических даров, тех самых, которые мы обычно считаем признаками совершенства, по которым мы можем узнать святых: вера в наивысшей своей степени (такая, которая позволяет двигать горами), милосердие в наивысшей степени (раздача всего имения), героизм мученичества (отдание тела на сожжение). И вот, оказывается, что для апостола Павла этих критериев еще недостаточно. Потому что можно всего этого достичь, всем этим обладать, а любви не иметь; т. е. всего этого достичь можно по каким-то другим мотивам: из гордыни, или из страха перед Богом, или чтобы обеспечить себе «местечко» в раю. Но без любви все остальное ничто.

Иллюстрацией ко всему вышесказанному будет одна замечательная история. Источником ее стало сообщение, полученное из-за занавеса, отделяющего нас от умерших, с помощью автоматического письма. Я не требую от вас, чтобы вы беспрекословно поверили мне, что история эта произошла на самом деле, тем более что произошла она в мире ином, и так далеко мои способы проверки достоверности не распространяются. Если хотите, можете считать ее просто притчей.

Итак, умерший, ставший главным героем этой истории, встретил в мире ином женщину, которую хорошо знал при жизни. «Она всю свою жизнь старалась помочь человечеству», – поясняет он. И при этом в своей новой жизни женщина не испытывает счастья. Она не смогла войти в Рай, поскольку врата в него оказались и вправду узкими. (Вспомните, ведь Кто-то вас об этом уже предупреждал!)

«Узкие врата! – повторила она. – Пойдем скорей со мной, и вы сами все увидите». И она отвела его к прекрасному Храму с широкой мраморной лестницей. Затем провела его через огромные Ворота, они пересекли все здание и в самом конце оказались перед знаменитой дверью, «узкими вратами». «Над ней была надпись: золотыми, или, скорее, позолоченными буквами: Вход в Царство Божие». Написано, наверняка, по-французски!

«Подойдя к этому входу, моя знакомая взяла в каждую руку по огромному чемодану – действительно, ооо-громн-ооо-му! – и упорно пыталась пройти, так и не попытавшись выбросить лишний багаж.

«И в самом деле, невозможно.

– Но разве в Раю вам понадобится багаж? – воскликнул я.

– Но, дружочек, ведь это все мои “добрые дела”!»

Оказывается, бывает такой способ попытаться достичь совершенства, который оказывается в итоге всего лишь еще одной разновидностью самоутверждения. И в этом отношении апостол Павел безжалостен. Он не говорит, что без любви все остальное частично обесценивается или теряет что-то самое главное, нет, все выражено гораздо резче: без любви все остальное ничто. Иными словами, апостол Павел снимает привычную нам сцепку, тождество между внешними признаками совершенства и настоящей любовью и святостью: это не одно и то же. Текст его послания, столь же сильный и абсолютный, показывает, что совершенство и святость не одно и то же.

Конечно, святость предполагает стремление к совершенству. Но ведь некоторые выглядят совершенными просто потому, что родились в гармоничной среде, потому что у них не было детских травм и выросших из них психологических комплексов, а вместо этого был счастливый темперамент и врожденное чувство уравновешенности. Но может быть, если бы Бог посмотрел на них, то решил бы, что они способны к гораздо большему. Совершенный в глазах людей не то же самое, что святой в глазах Божиих.

Но, раз можно достичь совершенства, не достигнув при этом святости, то, по логике, можно ведь и наоборот: достичь святости, не достигнув при этом совершенства.

И еще мне очень много дало чтение трудов отца Луи Бейрнаерта, вдохновившего меня на этот путь. Я процитирую здесь лишь несколько ключевых мыслей:

«Может ли освящение настолько зависеть от случайных факторов, от наличия благоприятной психики или от достигнутой ступени эволюции? Иногда, чтобы создать судьбу, нужно совсем немного!.. Не будем путать освящение и достижение морального совершенства. Для человека, от природы способного стать добродетельным, не легче умереть для себя самого и положиться на Бога, чем для несчастного с испорченным характером или одержимого. Перед угрозой смерти во грехе, обращенной к самой сердцевине сердца, все люди находятся, строго говоря, в одинаковых условиях».

Разница тут в том, объясняет он далее, что для любого вида такой «безблагодатной психики» святость никогда не равняется совершенству. Вот почему люди никогда не смогут определить свою собственную святость. Она обнаружится лишь в вечности. «Это безымянные святые». И, вспомнив о святых, канонизированных и признанных Церковью, он добавляет: «Это для нас, здесь, они отличаются… Перед Богом они одинаковы».

О, я лично знаю случай, полностью соответствующий такому описанию. Это один мой друг. Мы с ним вместе учились и делили студенческую скамью: он сразу сел рядом со мной, с чего и началась наша дружба. Учился он отлично, особенно хорошо ему давалась философия. Через несколько лет жизнь нас разлучила. Я поступил в семинарию при Католическом институте в Париже и стал изучать богословие, но продолжал время от времени с ним общаться. Именно тогда у него и начались проблемы с поведением. В его семье к тому времени уже с лихвой хватало самых разных проблем. Его мать стала одной из первых пациенток, кому прописали ларгактиль: он должен был заменить устаревшее лечение электрошоком. Моего друга, обычно очень мягкого и деликатного, стали одолевать приступы бесконтрольной ярости. Вскоре ему пришлось поселиться с бабушкой, она одна еще могла его выносить. Но иногда и бабушка в испуге звонила мне и просила приехать и помочь. Однажды мне пришлось вызвать бригаду и отправить его в психиатрическую клинику, да еще и сообщить об этом его родителям.

Потом мне пришлось уехать из Парижа. Мне стало труднее следить за его жизнью. Я очень хорошо помню нашу последнюю встречу. Это было в кафе, я теперь всегда узнаю это кафе, этот столик. Там он мне объяснил, что ему поставили диагноз и что его болезнь неизлечима. Он знал, что его разум, который сейчас в полном порядке, через несколько лет тоже будет затронут болезнью. Борясь, он мог лишь отодвинуть неизбежное слабоумие, но избежать этого было невозможно. Он хотел выяснить у меня, не будет ли позволительно, в такой ситуации, наложить на себя руки.

Вот тогда-то я не просто понял, а до конца осознал то, что так прекрасно выразил отец Бейрнаерт. Когда каких-то качеств уже не хватает, то верность воле Бога «выразится только в постоянной борьбе с постоянными поражениями. Не удается при этом не освящение по существу, а его проникновение в психику, его эмпирическое проявление в добродетелях, по крайней мере, в добродетелях в их расцвете».

Святость предполагает, что мы сделали все возможное с тем, что у нас есть. И тут лишь Бог нам судья. В пределе своем даже преступник может быть святым, хотя с точки зрения добродетели он может быть грешником. Все те, кому довелось испытать на себе опыт временной смерти и выхода за пределы жизни, повторяли то же, чему нас все время учит Евангелие: мы не вправе никого судить.

Если некоторые так цепляются за мысль о возможности после смерти снова вернуться на землю, чтобы стать святыми, то это отчасти еще и потому, что они так и не поняли разницу между святостью и совершенством. Конечно, понятно, что большинству из нас одной жизни точно не хватит на то, чтобы стать совершенными. Но это не совсем то, чего ждет от нас Бог. Бог ждет, что мы так устремимся к совершенству, что в самом этом стремлении станем святыми.

Конечно, в этом вопросе сходятся все психологи: чтобы суметь полюбить другого, нужно сначала научиться любить самого себя; учиться познавать самого себя, а затем принимать себя такими, какие мы есть. Так что бороться нужно не с этим. Я слишком хорошо знаю, как извращенный моральный идеал может привести человека к нездоровому и разрушительному чувству вины. Мы все дети Божии, сотворенные по любви. И раз Бог нас любит, то верность Его воле предполагает и то, что и мы сами тоже должны себя любить. Майстер Экхарт так развивает эту мысль:

«Если ты любишь самого себя, то ты и всех людей любишь, как самого себя. А если есть хоть один человек, которого ты любишь меньше, чем себя, значит и себя ты по-настоящему не любил».

В другой проповеди он говорит о единении с Богом, то есть об участии в Божественной природе и жизни в Боге. Для этого нужна связь с любовью, которую мы должны питать к своим братьям, а это, отмечает он, все та же, одна-единственная любовь:

«Скажу еще следующее, и это уже потруднее. Чтобы суметь без посредников удержаться в обнажении этой природы, нужно выйти за пределы всего того, что мы называем собственной личностью, вплоть до того, чтобы желать одинаково блага и тому, кто находится от нас за тридевять земель и кого мы никогда не видели собственными глазами, и тому, кто рядом с нами, кто наш самый близкий и сокровенный друг. Если же ты хочешь больше благ себе, чем любому никогда не виданному тобой человеку, значит ты как бы и не существуешь в абсолютном и полном смысле, и значит, ты даже на миг не заглядывал в эту абсолютно простую глубину».

Такие тексты вызывают головокружение, после них немного не по себе. Сразу становится понятно, насколько мы сами еще далеки от такого идеала. Нужно научиться любить так, как любит сам Бог. Конечно, сразу мы такой степени не достигнем. Чтобы подняться до таких высот нам нужна, осмелюсь сказать, целая вечность. Но игра стоит свеч.