Книга: Лёд и алмаз
Назад: Глава 7
Дальше: Глава 9

Глава 8

Уверен, вы согласитесь со мной в том, что мудрость матери-Природы безгранична, и всё, чем она одаривает человека, идёт ему исключительно во благо. Даже то, что обязано его убивать.
Это я к чему — вот, например, что бы вы выбрали: упасть с огромной высоты и погибнуть от удара о землю или ещё в падении — от разрыва сердца? Боюсь показаться неоригинальным, но я бы выбрал второй вариант. Да и вы, полагаю, тоже. Ведь мы с вами разумные, трезвомыслящие люди, так? И нам гораздо приятнее, издав предсмертный крик, умереть в свободном полёте, нежели слышать в последние мгновения нашей жизни хруст собственных костей и чувствовать, как сломанные ребра пронзают нам лёгкие.
Что ни говори, а хорошо придумала Природа, вживив в нас такой механизм автоматической самоликвидации. И потому было бы невежливо упрекать её после этого в отсутствии гуманизма. Одно плохо: как и любой другой механизм в нашем не идеальном мире, этот также подвержен досадным сбоям. Что, учитывая его специфическую задачу, ведёт уже отнюдь не к гуманным последствиям…
Когда я сказал «всё пропало», это лишь наполовину соответствовало истине. «Всё» не исчезло — оно осталось на прежнем месте. Это мы исчезли из окружающего мира, угодив в одну из зловещих ловушек Пятизонья — «Лестницу в небо».
Она искривляла пространство таким хитрым образом, что, попав в эту аномалию, вы поначалу совершенно ничего не чувствовали. Как шли, так и продолжали идти по своим делам, не замечая за собой и привычной реальностью никаких метаморфоз. Кроме разве что резкого перепада давления, ни с того ни с сего закладывающего уши. Не так сильно, как наши уши, если вы передвигались пешком, но тоже ощутимо. Однако в Пятизонье, с его климатическими и иными катаклизмами, сталкеры, бывало, страдали от перепадов давления по десять раз на дню, и сам по себе этот факт ещё ни о чём не говорил. Но заставлял насторожиться, когда подобное происходило с вами в спокойной обстановке, посреди чистого поля и при благоприятной погоде.
И я бы насторожился, если бы наша ситуация подпадала хотя бы под одно из трёх вышеупомянутых условий. Но погоня, береговой склон и надвигающийся снегопад напрочь сбили меня с панталыку. И вдобавок отшибли память, ведь я помнил, что, неразличимые без специальных индикаторов летом, зимой «Лестницы» оставляли на снегу следы. И, как правило, это были идеально ровные, словно вырезанные лазером, траншеи.
Лог, в который мы въехали, очень даже напоминал такой след. И на армейских картах он наверняка был уже отмечен и опознан как ловушка. Вот почему Грободел сюда не сунулся. И не стрелял он по нам потому, что чистильщики нас попросту не видели. А видели они лишь оставленную «Кайрой» колею, которая обрывалась на въезде в снеговой жёлоб. Сами же мы в этот момент находились в области искривлённого пространства, продолжая глядеть на неизменившийся окружающий мир, в то время как нас в нём уже не было.
Поняли что-нибудь? Нет? Я — тоже. Да и не важно. Прожив в Пятизонье пять лет, мне не удалось расшифровать и полпроцента всех здешних головоломок. И не мне одному. На какую только чертовщину порой не наткнёшься под куполами Барьеров, которые, к слову, тоже есть одного поля ягода со всеми этими «Лестницами», «Фричами», тамбурами и прочими «Лототронами».
Бортовой компьютер «Кайры» имел не самый лучший детектор аномалий и потому не зарегистрировал наше приближение к ловушке. Свистуновский «Дока», как более продвинутый аппарат, исправно предупредил хозяина об опасности. Но поскольку Тиберию в ту минуту было не до мини-компа — бедолага-учёный как раз выблевывал остатки завтрака, — старания «Доки» пропали всуе. Когда же Свистунов снова начал адекватно воспринимать реальность, было слишком поздно — она сама уже стала неадекватной и непредсказуемой.
Положительной стороной «Лестницы в небо» являлось то, что она не отнимала у человека разум, не перемалывала в фарш, не лишала жертву подвижности и вообще возвращала её в привычный мир такой, какой её оттуда забирала. Отрицательная сторона у этой ловушки была всего одна: она выбрасывала своих жертв не там, где их похищала. И только. Даже тамбуры и Барьеры по сравнению с ней причиняли нам больше мучений. Но не всё здесь, разумеется, было так просто. О том, где оказывались жертвы «Лестницы», покинув искривлённое пространство, красноречиво говорило её название. Туда же занесло и нас. И хотя считать это полноценным небом было, конечно, нельзя, высота в триста девяносто четыре метра над землей, где мы внезапно очутились, говорила сама за себя.
Откуда такие конкретные цифры, спросите вы? Не буду ручаться за их точность, но именно это число высветилось красным и застыло на дисплее за миг до того, как навигатор подмигнул нам в последний раз и впал в глубокий ступор. Да, похоже, электронный мозг «Кайры» всё-таки не выдержал шквала противоречивой информации. И, запутавшись в расчётах, завис тогда, когда вынырнувшая из ловушки «Кайра» в буквальном смысле зависла в небе над Новосибирском.
Хлоп!
Что это был за звук? Да чёрт его знает. Возможно, скомканное пространство вновь расправилось и выкинуло нас из своих складок, словно встряхиваемая простыня — хлебную крошку. Это уже неважно. А важно то, что вместо снежного жёлоба, по которому мы только что катились, под нами раскинулась вся локация, от горизонта до горизонта! Северная её половина стала видна как на ладони! Южная — та, где сейчас вовсю валил снег, — полностью скрыта за его пеленой. Но зато сам фронт непогоды с этого ракурса выглядел совершенно грандиозно.
Невообразимо! Неописуемо! Мать твою перемать и бабушку в придачу!…
Мы пробыли в воздухе что-то около тридцати или сорока секунд. Но дабы передать вам весь драматизм и не упустить ни одной детали этого короткого, яркого приключения, я позволю себе «замедлить» наш полёт настолько, насколько сочту нужным. Ведь готовы же вы потратить день на то, чтобы съездить на загородный аэродром ради трёхминутного прыжка с парашютом? Вот и я уделю этой части моей истории чуть больше времени, чем она продолжалась в действительности…
Не извести нас Тиберий о том, в какое дерьмо мы вляпались, каждый из нас испытал бы сейчас немалый стресс и мог запросто умереть от разрыва сердца. Но, поскольку на момент вознесения в поднебесье мы были уже в курсе, где вот-вот окажемся, то и от шока никто из нас не умер. Чему, правда, в нашем положении приходилось не радоваться, а горько сокрушаться. Смерть, уготованная нам «Лестницей в небо», была гораздо ужаснее.
Пережив первый — самый мощный — выброс адреналина и осознав, что моё сердце всё-таки не разорвалось, я, вопреки ожиданию, вовсе не огорчился тому, что ещё жив. Напротив, во мне вмиг пробудились жажда жизни и желание отсрочить наш контакт с землей, насколько это возможно. Короче говоря, я твёрдо решил барахтаться до конца, пусть даже отсутствие у меня крыльев делало этот конец откровенно незавидным.
— Вырубай мотор! — перво-наперво проорал я на ухо Жорику. — Вырубай его на хрен!
Тугодумы, вроде Дюймового, — люди по-своему уникальные. Они могут очень долго оценивать обстановку и серьёзность угрозы, зато короткие, чёткие приказы исполняют быстро и без колебаний. Судя по выражению лица Жорика, до него ещё не дошло, куда зашвырнула нас нелёгкая, но мою команду его мозг переварил мгновенно. Рука пилота метнулась к пульту, пальцы коснулись нужных сенсоров, и вой турбины начал стихать. И стихать быстро, видимо, напарник не просто вырубил зажигание, а задействовал систему экстренной остановки двигателя.
Это хорошо. Это он правильно сделал.
Остановить турбину требовалось затем, чтобы она не придала падению «Кайры» лишнее ускорение. Сбалансированность её конструкции оказалась превосходной — всё-таки реактивные аэросани были изначально рассчитаны на прыжки по сугробам. И потому, очутившись в воздухе, они не клюнули носом и не перевернулись вниз кормой, а, пролетев по инерции немного вперёд, перешли в свободное падение, не отклоняясь от своей горизонтальной оси.
— А!… А-а!… А-а-а-а!!!… А-А-А-А-А-А-А-А!!!
Нет, вы не угадали: это вовсе не турбина опять завелась. Это до Жорика окончательно дошло, куда подевались окружающие нас сугробы и почему собственное тело кажется ему таким невесомым. Что ж, дружище, прекрасно тебя понимаю. Ты, как и я, тоже слышал предупреждение Тиберия о ловушке и знал, что она собой представляет. Но молодость есть молодость — до конца лелеешь надежду, что всё обойдётся… Как видишь, не обошлось. И от разрыва сердца ты тоже, увы, не умер. А посему терпи, старик — теперь уже недолго осталось.
— А-А-А-А-А-А-А-А!!!
— А-а-а-а-а-а-а-а!!!
Ага, вот и наука голос подала! Верно подмечено: дурной пример заразителен. Сейчас уже не важно, кем ты был до того, как волею судьбы вознесся над земной твердью: простодушным недотёпой, амбициозным учёным или уродливым феноменом Зоны. Здесь — под облаками, — все мы абсолютно равны. Жестокосердному небу плевать на все наши прежние заслуги и прегрешения. Закон всемирного тяготения един для всех, и все люди шмякаются из поднебесья оземь с одинаковыми для себя последствиями.
Нет, вы только послушайте, как искренне и самозабвенно орут эти двое! Прямо не терпится тоже набрать в грудь воздуха и присоединиться к их стройному дуэту паникёров. Кого стесняться-то? Перед кем тут корчить из себя крутого парня? Перед другими будущими покойниками?… Хотя нет, у меня есть идея получше. Наверняка столь же бесполезная, как истерические вопли товарищей, но кто знает — возможно, всё же удастся извлечь из неё какую-нибудь пользу.
Я бросил суматошный взгляд на землю. «Лестница в небо» вышвырнула нас далеко от продавленного ею на побережье лога. В сгущающемся сумраке — снеговая туча уже практически нависла над нами — внизу виднелись развалины областной больницы. Такой же заметённый снегом по самые верхние этажи комплекс полуразвалившихся зданий, как НГУ и многие другие. А в месте нашего предполагаемого падения находился снежный курган, выросший, очевидно, над каким-то мелким строением, ранее также принадлежавшим больнице.
Не самый удачный расклад. Я бы предпочел грохнуться рядом с больничными стенами — туда, где наносы снега наиболее высокие и мягкие. Каменная сердцевина нашего кургана оставляла нам мало шансов на удачное приземление. Как и ускоряющееся с каждой секундой падение «Кайры», которое я был не в силах замедлить…
— А-а-а-а-а-а-а-а!!!…
Никто из вас случайно не ведёт статистику, сколько раз на протяжении всех моих историй я обзывал Георгия Дюймового идиотом, недотёпой, тугодумом, простофилей, балбесом, охламоном и прочими довольно унизительными эпитетами? А когда я давал подобные характеристики себе?… Давал, да, бывало — иногда я не прочь удариться в самокритику. Но явно не так часто, как я критикую Жорика. Но корю я его всегда заслуженно, согласитесь. Тем более что это идёт ему на пользу, за что он даже величает меня наставником.
И вот настал в моей жизни час, который для любого наставника одновременно и радостен, и горек: мой ученик меня превзошёл. Пускай не по всем статьям, а лишь в одной смекалке, зато случилось это тогда, когда я уже расписался в собственной беспомощности и отдал свою жизнь на откуп случаю. Я — признанный эксперт по выживанию в Пятизонье! — спасовал, а Чёрный Джордж — нет! Представляете себе такое? Нет?…
А придётся! И потому можете теперь выписать в столбик все до единого обидные слова, какие я отпускал в адрес Дюймового, и озаглавить этот список «Характеристика Алмазного Мангуста». Сделайте это, я не обижусь. Ведь разве можно обижаться на правду?…
— А-А-А-А!… А-ап!… А-ап-па!… Ап-пар-ра-а!… Пар-ра-а!…
Падать было ещё довольно далеко, когда безудержный крик Жорика сбился на эти невнятные звуки, а сам он начал яростно долбить дрожащими руками по несчастной панели управления. Я оторвал взор от негостеприимной земли и, глянув на напарника, решил, что тот рехнулся. Чего он хотел добиться от нелетающей «Кайры» на такой высоте? Пытался по-обезьяньи вводить наобум все известные ему команды в надежде, что те вдруг случайно сложатся в какое-нибудь спасительное заклинание? Ну да, тактика вполне в духе Дюймового… А впрочем, что мы теряем? Пускай попробует — авось и впрямь повезёт, как тому дураку из пословицы.
— Пар-ра-а!… Пар-раш!… Парашют! — выкрикнул наконец задыхающийся от страха Чёрный Джордж. После чего сосредоточился и, сжав покрепче кулак, двинул им прицельно в какой-то крупный сенсор.
Я не расслышал толком, упомянул ли Жорик и впрямь о парашюте или мне это с перепугу почудилось. Дюймовый не был человеком, привыкшим подтверждать свои слова делами. Гораздо чаще он, наоборот, сначала вытворял какую-нибудь глупость, а затем оправдывался в содеянном. Однако сегодня слово Чёрного Джорджа ни на йоту не разошлось с делом. Крикнув: «Парашют!», пилот тут же выбросил его из кормового отсека, доказав тем самым, что мой слух в полном порядке.
Этот парашют — или, вернее, целая связка из трёх парашютов, о наличии которых на аэросанях я теоретически догадывался, но в действительности запамятовал о них напрочь, — являл собой вспомогательное тормозное устройство. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Будучи прицепленным к корме, он моментально расправился и, раздув купола, сразу нарушил всю балансировку находящейся в свободном падении «Кайры». Секунда, и из горизонтального положения она очутилась в вертикальном, резко клюнув носом и нацелив тот в землю.
Встряска, которую мы при этом претерпели, была сродни испытаниям на перегрузки, каким меня подвергали в лётном училище. К счастью, наши с Жориком ремни безопасности выдержали. И мы, повиснув на них лицами вниз, отделались лишь новым испугом да болью в ребрах. Резкой до зубовного скрежета, но чего не вытерпишь ради шанса выжить, верно?
Хуже всех пришлось Свистунову, который в момент раскрытия парашюта стоял на коленях в проходе позади нас. При нырке аэросаней доктор лишился опоры под ногами и, заорав ещё сильнее, полетел вниз. Туда, куда был нацелен теперь нос подвешенной к парашюту «Кайры». Тиберия спасло то, что перед ним оказались мягкие спинки наших кресел, в какие он врезался и тем самым сумел избежать плачевных последствий.
Тормозной парашют аэросаней не предназначался для их воздушного десантирования. Суммарная площадь трёх его куполов была невелика, что, правда, компенсировалось отменной крепостью материала, из которого их сшили. И всё же вовремя снизошедшее на Жорика озарение позволило ему совершить чудо и замедлить наше падение.
Насколько медленнее мы стали падать, вычислить было нельзя. Зависший бортовой компьютер так и продолжал высвечивать на дисплее злосчастную отметку «394 метра». То, что скорость снижения «Кайры» упала, я определил косвенным путём. Перевернувшись кормой вверх, она позволила нам глядеть на землю, не высовываясь за борт — та теперь маячила прямо напротив ветрового щитка. Снежный курган под нами не просто приближался, а плавно смещался к юго-востоку. Ветер стал успевать относить нас вбок, в то время как прежде у него на это не хватало энергии. Наше столкновение с земной поверхностью немного отсрочилось, но радоваться пока было рано. Самое страшное ожидало нас впереди.
Жорик больше не орал, а лишь издавал громкое, прерывистое сипение. Ремни, сдавившие напарнику грудь, мешали ему выпустить наружу терзающий его ужас. Свистунов тоже прекратил вопить, но не потерял сознание, а сбивчиво бормотал какие-то проклятия. Кого именно он проклинал, разобрать не удавалось. Возможно, нас — за то, что мы согласились взять его с собой на экскурсию по Преисподней. А возможно, себя — за то, что он пошёл на поводу у собственных амбиций и навязался к нам в компанию.
Одного только не было слышно в эти мгновения на борту «Кайры» — молитв. Жорик, как характерный представитель современной молодежи, понятия не имел, что это такое. Жрец науки Свистунов был слишком высокообразован, чтобы даже в экстремальных обстоятельствах взывать о помощи к тем силам, чьё существование он всю свою сознательную жизнь отрицал. Я ещё помнил кое-какие обрывки молитв, которые читала у нас в семье религиозная бабка, и не принадлежал к числу атеистов, способных разгромить на корню теорию существования бога. Но за шутку с алмазами, какую сыграл со мной этот небесный юморист, у меня имелись к нему застарелые счёты. Настолько непростительные, что заключать с ним мировую я собирался лишь в одном случае: если он первый её предложит. Пускай даже не извиняется — ничего, перебьюсь. Пускай просто вернёт мне прежний человеческий облик и отправит назад, к оставшимся за Барьером жене и дочери. И всё. На том мы с ним и разойдёмся, ибо большего мне от него не нужно.
Но, как видите, бог продолжал устраивать надо мной розыгрыши, удовольствие от которых получал, похоже, лишь он один. А раз так, то и чёрта ему лысого от меня, а не молитву, уж простите мне столь грубый каламбур…
Приземление…
Ближе к земле — там, где ветры поутихли, — оно опять пошло по вертикальной траектории. От первой расчётной точки падения нас отнесло не слишком далеко. По прежним новосибирским меркам — на противоположную сторону улицы, на которой находилась больница. Ныне в том районе ничего примечательного не было — обычные сугробы с торчащими из них верхушками руин. Что скрывалось там под снегом, я не помнил. А если бы даже помнил, за последнее время здесь очень многое могло перемениться.
Снежный покров в растрескавшемся лобовом стекле приближался, как при быстром и плавном цифровом увеличении. С одной лишь разницей: когда вы наблюдаете подобный эффект в видоискателе камеры, изображение не бьёт вас по лбу и тем более не убивает. Наше было на такое вполне способно, хоть и выглядело белым и мягким, словно вата.
Вата, обёрнутая вокруг бетонной глыбы!
— Держи-и-ись!!! — проорал я так громко, как только мог. А затем подвергся очередной проверке на прочность, когда нос «Кайры» вонзился в сугроб…
БУ-БУМ! Х-х-х-р-р-р-румп! Бздынь! Щелк-крак-цанг-блям! Д-д-д-д! Ш-ш-ш-ш! С-с-с-с!…
Простите меня за этот безумный каскад междометий, но иначе описать столкновение «Кайры» с землей я не могу, ибо в последний момент смалодушничал и зажмурил глаза. Встряска, рывок, резкая, но непродолжительная боль в груди и удар по голове — ощутимый, но тоже терпимый. Я словно был огрет листом фанеры, который после соприкосновения с моей макушкой остался лежать на ней, как приклеенный.
И на этом, кажется, всё. Голова гудела, но конечности шевелились и ощущали не боль, а обычный холод. Он проникал с ветром в пробоины и пощипывал мне ступни с тех пор, как мы повредили носовой обтекатель.
Относительная ясность сознания, чувствительность к холоду и шевелящиеся пальцы на руках и ногах — хороший признак. По крайней мере я не умер и не покалечился, что сейчас было бы для меня практически равносильно.
Свистевший нам навстречу ветер и какофония грохотов прекратились. Можно было бы сказать, что мы погрузились в тишину, но это тоже неверно. Отовсюду доносились дребезжание, потрескивание и шелестящий звук. Тот, что долетел до нас последним, и был единственным шумом, который не стих, а, напротив, стал слышен ещё громче.
Я открыл глаза. И вздрогнул, хотя ничего неожиданного, в общем-то, не увидел. Но всё равно было непривычно сначала взирать с воздуха на раскинувшиеся вокруг просторы, а спустя мгновение очутиться на дне узкой снежной норы. Стенки которой, ко всему прочему, осыпались, как будто на земле нас поджидали могильщики, немедля взявшиеся за работу, едва мы спустились к ним с небес.
Именно снег издавал это зловещее, непрекращающееся шипение. И если мы не поторопимся выбраться отсюда, нас похоронят в этой могиле не только осыпи, но и ожидающийся с минуты на минуту снегопад.
Никто, кроме меня, не подавал признаков жизни, но я не стал тратить время на перекличку. Замки на ремнях работали, и я первым делом выбрался из кресла, а уже потом стал выяснять, с кем из товарищей какая беда приключилась.
«Кайра» вонзилась в сугроб примерно на две трети своей длины, оставив на поверхности лишь турбину да половину грузового отсека. При ударе о снег выступающий над кузовом ветровой щиток был смят почти что вровень с бортами. И если бы не высокие и прочные подголовники сидений, он наверняка не просто стукнул бы нас с Дюймовым по макушкам, а сломал бы нам шеи. Отстегнув ремни, я встал ногами на приборную панель, но, прежде чем заняться Жориком, зачерпнул горсть снега и энергично растёр им напарнику щеки.
Вскоре тот начал мотать головой и издавать протестующее мычание. Потом — вяло отбиваться и требовать прекратить это издевательство, грозясь надавать мне по морде. Парень явно бредил, поскольку ещё толком не пришёл в сознание. Я не стал обижаться на его грубость, а помог ему обрести свободу, попутно проверив, целы ли у Чёрного Джорджа руки и ноги.
Состояние Жорика было вполне удовлетворительным. Пока я возился с ремнями, он прекратил брыкаться, а когда вывалился из кресла, уже смотрел на меня осмысленным взором и мог задавать вопросы. Отвечать на них смысла не было — сам вот-вот обо всём вспомнит и сообразит, что делать дальше. Дав сталкеру ещё минуту на то, чтобы очухаться, я, ухватившись за спинки сидений, выкарабкался из водительского отсека в пассажирский. Туда, где лежал без сознания Тиберий.
Реанимация снегом помогла и ему. Однако едва он мало-мало оклемался, как сразу застонал и схватился за правую руку. Всезнающий «Дока» тут же подключился к имплантам хозяина и диагностировал закрытый перелом лучевой кости. После чего перешёл на громкую связь и начал давать мне советы по оказанию первой медицинской помощи, подкрепляя их наглядными инструкциями, которые его дисплей проецировал на дно аэросаней.
Лечить Свистунова здесь, в обваливающейся норе, было нельзя. Сначала его требовалось эвакуировать в более безопасное место. И не только его, а также наши ранцы и оружие. Чем мы с Жориком и занялись сразу, как только тот пришёл в себя и смог самостоятельно передвигаться…
И когда мы, измотанные, издёрганные, переругавшиеся, но зато живые, выбрались из зарывшейся в сугроб «Кайры» на поверхность, в Новосибирске вовсю разгулялся снегопад. Мстительное небо швыряло нам на головы снег, сыплющийся, будто перья из гигантской порванной подушки. Но как бы оно ни свирепствовало, после всего пережитого нами это было уже вполне терпимое неудобство.
Любопытно, заметил Грободел, как мы падали с небес, или нет? Если и заметил, наверняка он понятия не имел, уцелели мы или разбились. К тому же разразившийся так некстати для полковника снегопад грозил теперь замести все наши следы. Это, а также ожидающая его новая выволочка от командования должны были сказаться не лучшим образом на полковничьем боевом духе.
…И, наоборот, поднимали настроение мне и моим товарищам. Догадался Грободел о том, куда мы стремимся, или нет, но сейчас наша цель находилась менее чем в километре от нас. И отступать нам, даже несмотря на травму Свистунова, было поздно.
Единственное, что отделяло Жорика от его ненаглядной Динары, Тиберия — от «Лототрона», а меня — от потенциальной разгадки моего феномена, — это непогода и чистильщики, охранявшие работающую в том районе экспедицию «Светоча». Не так уж много, беря в расчёт ставки, сделанные на удачу каждым из нас. И пока Хряков не отыскал «Кайру», не откопал её и не убедился, что в ней нет наших тел, об этой угрозе можно ненадолго забыть…
Назад: Глава 7
Дальше: Глава 9