Выздоровление походило на медленное плавание к сомнительному порту. Какие-то дни казались лучше, какие-то – хуже. Шанс не выходил из квартиры. Иногда сутками лежал в постели. Потом смастерил из плотной бумаги маленькие ножны с проволочными креплениями и днями возился с кухонным ножом… выяснял, сколько раз ножны оставались в кармане, а сколько – вываливались из него, или высовывались наполовину, а значит, могли в конце концов все-таки вывалиться… скажем, при падении с высоты в сорок футов на песок Оушен-бич. Часами он не мог найти себе места из-за пассажиров «мерседеса», из-за того, о чем они могли рассказать, если их поймают. Потом мучили тревожные мысли о крови, но ведь Ди сказал ему как-то… сказал, что, даже если пырнуть кого-то ножом, от фонтана реально увернуться, к тому же клинок может наткнуться на кость или как-то иначе попасть мимо цели, и вскоре Шанс начал думать, что так оно и было… удар, падение, Блэкстоуна разворачивает так, что кровь хлещет из груди не на Шанса, а в противоположную сторону. И, конечно, был еще один факт, касавшийся Блэкстоуна, – тридцать футов, которые тому пришлось пройти вниз под гору, прежде чем он оказался у своей машины, потом проехал на ней длинный городской квартал и, собрав всю силу воли (Шанс даже толком вообразить не мог, какой она должна быть), добрался до номера мотеля, до кресла, застрелил человека, который иначе убил бы Жаклин, и Шанс думал, что, по меньшей мере, одно из его галлюцинаторных воспоминаний отчасти соответствует истине, и, если взглянуть на события под определенным светом, Блэкстоун в конечном счете взял над ним верх – вот только если бы можно было каждый день убивать его снова и снова.

Ничего конкретного так и не случилось: например воспоминания о том, что в действительности произошло на скалах над Оушен-бич, не вернулись… в этой комнате памяти по-прежнему оставались лишь голые стены… а дни все шли, и детектив Ньюсом все не приходил, что, конечно, не означало, что он не придет никогда, но, в конце концов, сколько можно беспокоиться о таких вещах? Блэкстоун был мертв, а Шанс был жив, в городе за окнами долгое жаркое лето наконец доскрипело до финала, и дело дока Билли все-таки дошло до суда.

Люси помогла Шансу спуститься по лестнице и выйти на улицу. Он был экипирован тростью и ортопедическим корсетом.

– Знаете, – сказала она ему, – вы вообще-то не обязаны туда ехать.

– Au contraire ,—сказал ей Шанс, добавив, что он направляется в суд исключительно по зову сердца.

– Но вы уверены, что с вами все в порядке?

– Это самое малое, что я могу сделать.

– Я спрашиваю, все ли в порядке с вами.

Шанс кивнул. На этот вопрос существовал и более развернутый ответ, но он мог и подождать, потому что сейчас имело значение лишь время.

Люси подвезла его в центр, к зданию главного суда возле городского совета Сан-Франциско. Рассматривалось дело об общем состоянии психического здоровья доктора Уильяма Фрая как с неврологической, так и с психиатрической точки зрения, в особенности его подверженность чужому влиянию и то, как все эти факторы вкупе могут (или не могут) воздействовать на его завещательную правоспособность, что, в свою очередь, повлияет на то, сможет ли его мексиканская возлюбленная сохранить существенную сумму денег, которую дал ей доктор, или, если уж на то пошло, смогут или не смогут эти двое и дальше оставаться вместе, потому что за время, прошедшее со дня первых отчетов Шанса, адвокаты орегонского племянника составили судебный запрет, предотвращающий такую возможность. Если суд примет решение в пользу истца, который и вызвал Шанса, док Билли перестанет быть хозяином собственной судьбы, как в финансовом отношении, так и во всех остальных. Его мексиканской возлюбленной в таком случае предстоит столкнуться либо с тюремным заключением, либо с депортацией, потому что она находилась в стране по временной рабочей визе.

Конечно, все они были там: и мистер Берг, и мистер Грин, и орегонский родственник, с которым Шанс лишь единожды или дважды беседовал по телефону и который во плоти понравился ему еще меньше, чем прежде. Он вышел на свидетельское место, и ему стали задавать вопросы, очень похожие на те, что звучали в его офисе, когда он давал показания. Попросили прочесть записи, которые были сделаны тогда, и спросили, выражают ли они мнение, которое он собирается засвидетельствовать под присягой. Шанс был только рад случаю изрядно приврать ради родившихся под несчастной звездой влюбленных, и порой заходил так далеко, что явно противоречил своим прежним выводам, просто говоря «по зрелом размышлении верно то, но, если внимательно изучить проблему, это». Он выражал протест, отклонял возражения, выражал сомнения и увиливал от ответа. Иногда высказывался расплывчато, временами – намеренно двусмысленно, чуть не доведя адвоката, представлявшего интересы мистера Берга, до нарушения мозгового кровообращения.

Шанс проделывал все это без страха последствий или репрессий. Если на более поздних слушаниях на него станут оказывать давление, он вполне сможет свалить вину за какие-то провалы в памяти или даже за некоторые проблемы с головой на события своего собственного недавнего прошлого. Конечно, когда пойдут слухи, к нему не скоро обратятся как к эксперту, но, с другой стороны, Шанс был уверен, что в любом случае прекратит практику.

Время от времени он видел, что док Билли смотрит на него из угла комнаты и ухмыляется, как обезьяна, и на миг даже испугался, что старик, возможно, окончательно выжил из ума. Потом все-таки решил интерпретировать эту усмешку скорее как хитрую, чем как обезьянью, как заговорщическую, а не просто невменяемую, и зашел так далеко, что впервые вообразил, каким может стать последний рубеж доктора Билли. Он подумал о Мексике, о безумном побеге двух влюбленных… Раз уж на то пошло, Шанс именно сейчас, в этот самый момент, покупал для них немного времени, и было непохоже, чтобы они испытывали недостаток в деньгах. Придумал подходящую к случаю песню и вообразил, как Чет Бейкер поет «Давай исчезнем», в то время как эта парочка несется к границе. Фантазия подняла ему настроение, оно стало куда лучше, чем за все последнее время, – таким хорошим, что, когда адвокаты с ним закончили, и его несколько бесцеремонно попросили покинуть место свидетеля и, возможно, даже страну, он предложил Люси, со странным выражением лица ожидавшей где-то в конце зала, проехать вверх по улице до их старого офиса, потому что день хорош, и ему интересно посмотреть, не привезли ли еще что-нибудь из снискавших дурную репутацию аморальных фотографий Жана-Батиста.