Дариус Мидянин
Шанс снова вышел на улицу и собирался уже садиться в машину, когда внезапно осознал самое большое упущение этого дня. Он привык думать о Ди именно как о Ди, или как о Большом Ди, или, в некоторых случаях, как о Громиле Ди, и до сих пор ему никогда, даже после того, через что им пришлось вместе пройти, не приходил в голову простой факт: на самом деле он не знает ни настоящего имени своего приятеля, ни его фамилии. А знать следовало, если он собирается справляться о состоянии и местопребывании Ди у источников, думать о которых можно было только как о соответствующих инстанциях, и от которых сам он, учитывая события последних недель, стал неимоверно далек.
Имя не должно было удивить Шанса, особенно на фоне уже произошедших событий, и все же он удивился.
– Дариус? – Он снова стоял в дверях магазина, куда Карл вышел, чтобы проводить его. – Как Дариус Мидянин?
– Именно так, – сказал ему Карл. – Его отец вроде бы одно время преподавал в колледже. Насколько мне известно. Дариус Прингл. Одному Господу известно, каким местом думал этот идиот.
Дариуса Прингла действительно доставили в больницу Моффитт, относящуюся к медицинскому центру университета, расположенную высоко на Парнас-авеню. Доктор Элдон Шанс до сих пор числился в этом медучреждении в качестве клинического профессора с кафедры психиатрии Калифорнийского университета Сан-Франциско. Более того, тут он все еще оставался уважаемым членом общества, именно в таком качестве его и встретили в тот день, о котором идет речь. Он оставил машину на парковке, там же переоделся в белый халат (на груди – бирка с именем-фамилией), хранившийся в багажнике для таких случаев, внутри его приветствовали несколько медсестер и один молодой врач, чье имя он давно забыл, но который когда-то проходил под его руководством ординатуру. Здороваясь, они называли его «доктор Шанс», и он подумал, что давненько не слышал этого весьма приятного ему обращения. Пациентам обычно предлагалось звать его просто по имени, чтобы они свободнее себя чувствовали. Адвокаты, как правило, называли его просто доктором, но каким-то образом в их устах это слово часто звучало несколько пренебрежительно. А у этих людей он, кажется, действительно вызывал симпатию и уважение. Он мог бы часами бродить по этим коридорам, упиваться их теплом и, возможно, даже поискать того многообещающего молодого человека, которым, как ему нравилось думать, он когда-то был, да только толку от таких скитаний теперь казалось не больше, чем от некой ценной, но давно потерянной вещи. Любой из здешних благожелателей мало что знал о том, почему он тут находился, или о том, откуда он пришел, и тем более о его скитаниях по миру.
Узнав по телефону, что Ди недавно перевели из реанимации в обычную палату, Шанс направился прямиком к старшей медсестре соответствующего отделения, ширококостной седовласой даме ирландского происхождения с неблагозвучной фамилией Гули , которая работала в больнице много лет, придя туда еще до Шанса, и с которой они до сих пор звали друг друга по имени.
– Ну и к кому мы сегодня пришли? – спросила она так, словно визиты Шанса были более или менее обыденным явлением, хотя тот не показывался тут месяцами.
Он сказал, к кому, получил медкарту, с которой ознакомился, пока Гули заглядывала ему через плечо. Дела обстояли примерно так, как он предполагал. Они обстояли даже хуже, чем он предполагал: сахарный диабет второго типа в сочетании с ожирением, синдром обструктивного апноэ во сне (в тяжелой форме), диабетическая периферическая нейропатия (слабо выраженная) и пролапс митрального клапана. В краткой истории болезни сообщалось о черепно-мозговой травме и коме в детстве, а также об осложненном открытом переломе правой бедренной кости и двух операциях, тоже в детстве. Там наверняка было гораздо больше всего, но на первой странице медкарты Шанс увидел только это. В списке назначений обнаружились дулоксетин , валиум, провигил , метформин и нексиум .
– Этот джентльмен – твой пациент? – спросила Гули.
– Я хочу добиться того, чтобы он им стал, – сказал ей Шанс. Он все еще пребывал в шоке от прочитанного, но старался не подавать вида. Заметив ее взгляд, продолжил: – Джентльмен делал для меня кое-какую работу, и теперь я считаю его другом.
– Ну, в карточке все написано.
Шанс молча смотрел на нее.
– Кое-кто запрашивал его медицинские записи. Я видела.
– Откуда?
– Вот тебе сразу два места: Форт-Майли и Напа-Стейт.
В Форт-Майли располагался госпиталь для ветеранов. Психиатрическая больница Напа-Стейт была заведением для психически больных преступников, так что ничего хорошего в новостях не было. Шанс снова понадеялся, что ему удастся замаскировать граничащую с паникой тревогу, изобразив подобие понимающего кивка. Во всяком случае, ему хотелось думать, что так это можно воспринять.
– Пациент был в сознании? – Шанс спросил это, чтобы понять, успел ли Ди ответить на какие-нибудь вопросы врачей-реаниматоров.
– Я ничего об этом не знаю, – сказала ему Гули. – Тут его родственники все время маячат. Может, они и запрашивали информацию. Судя по всему, твой знакомый какое-то время не общался с родней, а его отец – большая шишка где-то по ту сторону залива… так мне рассказали.
– А где он большая шишка?
– В Ливерморской лаборатории университета Беркли. Я так поняла, он – ядерщик, физик или что-то вроде.
– А-а, – сказал Шанс. Он всегда так говорил, когда не мог придумать более умного ответа. В последнее время ему приходилось прибегать к такой уловке все чаще, и привычка начала раздражать. – Мне хотелось бы как следует ее просмотреть. Его медкарту.
Просить медкарту, не получив предварительно разрешения лечащего врача или самого пациента, считалось не вполне правильным, но они с Гули были достаточно близки, и он мог позволить себе подобную вольность.
– Подойди на обратном пути, – сказала ему медсестра, – сделаю тебе копию. Но, если что, я не при делах.
– Конечно, нет. А эти родственники мистера Прингла, они все еще здесь?
– О, думаю, да, кто-нибудь уж точно. Я же говорю, они маячат здесь все время, приходят и уходят. Ты бы видел, что тут в первый день творилось. Центральный вокзал отдыхает.
– Ну, – сказал ей Шанс, – к этому ты привыкла.
Гули кивнула.
– Тебе нужно ознакомиться с его историй болезни, – сказала ему она. – У меня возникло такое чувство, что этому молодому человеку не помешает, чтобы кто-то был на его стороне.
Можно подумать, нам всем не надо того же самого, подумал Шанс, но промолчал. День, едва начавшись, уже принес такие зловещие новости, что, шагая по натертому полу длинного, пахнущего дезинфекцией коридора и минуя дверные проемы, Шанс был твердо убежден: все его авантюры последних нескольких недель скоро полностью разоблачат, они предстанут во всей красе на всеобщее обозрение и разобьются, как игрушечная лодочка, о скалы непоколебимой и безжалостной реальности.
И это еще не все. Дело в том, что в этой реальности он прокололся так крупно, что это очевидно даже невооруженным глазом, и оправдать такой прокол совершенно невозможно, нет смысла даже пытаться, и потому теперь он до конца жизни (в случае, если не проведет ее за решеткой) будет трудиться разнорабочим с мизерной зарплатой на протяжении неопределенного времени и с неотступно маячащим поблизости беспристрастным и безжалостным сотрудником федеральной налоговой службы. В сознании сразу возник призрак его собственного разбитого и многострадального отца, явившийся если не утешить единственного сына во время его восхождения на виселицу, то хотя бы составить ему компанию; он шел рядом по темным и мрачным коридорам с их огнями и тяжелыми запахами, мимо открытых дверей, каждая из которых словно являла собой маленькое окошко с видом на дерьмо, из которого, собственно, и состоит этот мир; отец был именно таким, каким запомнился Шансу: сутулым и седовласым, и возле уха звучал его низкий голос.
«Теперь ты видишь, каково оно, – говорил старик знакомым не терпящим возражений тоном, в котором было поровну печали и презрения, – если бы Он хотел, чтобы ты летал, то дал бы тебе крылья».
Предсказанный Карлом Алланом бал монстров оказался довольно унылым. Знаменитый отец в последний раз появился тут во плоти в предутренние часы, устроил очередную консультацию с персоналом, врачами и разнообразными представителями администрации больницы и затем отбыл в свою цитадель на противоположной стороне залива. В отсутствие этого великого человека Шанс очутился перед лицом увядающей красотки неопределенного возраста, очевидно хорошо знакомой со скальпелем пластического хирурга. Ее звали Норма Прингл, и она без промедления известила Шанса, что подобный борову человек на больничной койке тут же рядом является плодом чресл ее супруга, но никак не ее чресл; в этом факте она, казалось, находила исключительное удовлетворение, которое Шанс счел граничащим с открытым ехидством.
В палате также находился еще один человек – довольно апатичный юноша лет, пожалуй, двадцати, чья манера одеваться и прическа ассоциировались у Шанса с готами ушедших лет; впоследствии его проинформировали, что это движение трансформировалось в некое иное, новое, чье актуальное название от него ускользнуло. Что касается личности молодого человека, то никаких упоминаний о ней сделано не было. Юноша не встал при его появлении и не выказал никаких намерений это сделать. Норма его игнорировала. Шанс последовал ее примеру. Никаких врачей в палате не оказалось. Шанс надеялся улучить минутку наедине с Ди, но довольно быстро понял, что этому не бывать. Казалось, постоянный надзор каким-то образом связан с тем, что, невзирая на бейджик и белый халат, он не был должным образом проверен отсутствующим отцом, который рулил всем этим спектаклем и сейчас находился где-то в районе Ливерморской национальной лаборатории к востоку от города.
– Так вы кто? – Норма, казалось, зациклилась на этом вопросе. Она задавала его Шансу на разные лады, порой предваряя откровенно неискренними и снисходительными извинениями за то, что его предыдущий ответ уже позабыт. Ни один ответ ее не устроил. И его тоже. Друг одного друга, деловой партнер, неравнодушный знакомый – он перебрал все эти варианты в разнообразных комбинациях, пока не исчерпал большинство математически возможных сочетаний. – Но вы же не один из его лечащих врачей? – более или менее неизбежно звучало в ответ.
Казалось бы, сам простой факт того, что он одновременно являлся и другом и врачом, мог бы стать решающим фактором. По его опыту, большинство людей во время кризиса, когда жизнь и здоровье любимого человека висит на волоске, двумя руками ухватились бы за подобное сочетание личного и профессионального. Но Норма Прингл не ухватилась.
Что касается самого Ди, то он пребывал в состоянии глубокого, возможно вызванного медикаментами, сна. На протяжении всего визита Шанса он без единого движения лежал на кровати под капельницей, подключенный к нескольким приборам и датчикам, большую часть его лица скрывала черная резиновая маска для нагнетания в легкие кислорода – средство борьбы с отмеченным в медкарте обструктивным апноэ. Малюсенькие лампочки на датчиках периодически подмигивали, сопровождаясь слабым механическим жужжанием, и это был единственный звук, раздававшийся в палате, потому что Норма Прингл стала безучастна и немногословна, а ее мрачный компаньон и того безучастнее и немногословнее; собственно говоря, он вообще ничего не сказал.
Независимо от того, было беспамятство Ди подлинным или фальшивым, Шанс все равно не смог подойти к нему достаточно близко, чтобы это понять. Непреклонная и внушительная миссис Прингл этого не допустила. Шанс не значился в списке утвержденных врачей. Ее муж был вне досягаемости, а сама она намеревалась четко следовать его распоряжениям. Это было так же очевидно и так же хреново, как и все остальное. Конечно, со временем все могло измениться, но определенно не без боя и не скоро, и у Шанса оставалось весьма немного вариантов отступления. Перед тем как покинуть здание, он задержался у поста Гули, но лишь на время необходимое, чтобы забрать копию истории болезни Большого Ди. К его величайшему разочарованию, чтобы не сказать удивлению, она оказалась лишь немногим тоньше адресной книги большого города.
Он приступил к ней, сидя в машине на подземной стоянке больницы, по временам опуская страницы на руль автомобиля, чтобы дать отдых рукам. Если бы ему пришлось высказать свое мнение относительно полученного документа, то потребовался бы немалый срок, но Шанс полагал, что со временем мог бы с этим справиться. Сейчас же он решил довольствоваться, так скажем, основными тезисами, выраженными в привычной ему форме, форме его собственных отчетов:
Дариус Прингл, белый мужчина тридцати двух лет, левша. Младший из двух детей, брат старше него на три года. Отец – доктор наук, физик-теоретик. Мать, ныне покойная, была скрипачкой, гастролировала и записывалась как в Европе, так и в Соединенных Штатах. Когда Дариусу было восемь лет, он сам, его мать и старший брат переходили улицу в центре Сан-Франциско, их сбил грузовик, который вел пьяный водитель. Мать и брат погибли на месте. Дариус двенадцать дней провел в коме и получил осложненный перелом правой бедренной кости. Компьютерная томограмма показала субдуральную гематому в правой части лобной доли головного мозга. В общей сложности пациент провел четыре недели в больнице общего профиля в Сан-Франциско. После выписки его отправили жить к бабке по отцовской линии, Рут Моррис, бывшей преподавательнице английского, которая в то время состояла в третьем браке с Джеймсом Моррисом, внештатным священником в церкви Младенца Иисуса. Причиной этому послужило разрушительное воздействие, которое оказала потеря жены и старшего сына на Санфорда Прингла, отца Дариуса; тот уехал из страны, не имея определенных планов на возвращение, и был не в состоянии (или не желал) видеть оставшегося в живых сына.
По информации миссис Моррис, на момент выписки из больницы состояние Дариуса было таково, что им с мужем пришлось «как будто растить младенца». В частности, пациент не мог самостоятельно питаться. Его нога была в гипсе. Из-за нарушения равновесия он был вынужден носить защитный шлем. После нескольких месяцев в гипсе начал ходить на костылях и очень медленно, по большей части, восстановил память и речевую функцию. Примерно в это время Джеймс Моррис забрал к себе в Окленд двух сыновей от предыдущего брака. Вскоре после этого старший из них, Пол, начал издеваться над Дариусом и подвергал его сексуальному насилию. Насилие продолжалось в течение примерно пяти лет, после чего из-за границы вернулся Санфорд Прингл в сопровождении второй жены, Нормы, двадцатью годами моложе него. После этого Дариус вернулся в отцовский дом, хотя во время отъездов Санфорда и Нормы продолжал проводить много времени у бабушки. По заявлению Дариуса, в это время насилие продолжалось. Он утверждает также, что бабушка обо всем знала, но запрещала ему рассказывать об этом, угрожая выпороть, а потом связать и запереть в шкаф.
Дариус сообщает, что отец был добр к нему в тех редких случаях, когда они были вместе, но при этом был чрезвычайно занят карьерой и новой семьей (Норма к тому времени родила мальчика). Когда Дариус единственный раз попытался рассказать отцу о происходящем, тот «просто посмотрел сквозь него, как будто не услышал ни слова». После этого отец продолжал оставлять Дариуса у бабушки, уезжая из города, часто – в обществе Нормы и их общего сына.
К пятнадцати годам у Дариуса стали проявляться периоды аффективных расстройств с кратковременным психотическим поведением. Он также заинтересовался книгами о военном деле и боевых искусствах, в частности книгой под названием «Раскрой свои скрытые способности». Несколько раз, оставаясь у бабушки, проявлял агрессию и вел себя настолько угрожающе, что Рут дважды была вынуждена вызвать полицию. Кульминацией стало избиение Джеймса Морриса, после которого тот провел ночь в больнице из-за сотрясения мозга. Ему также оказали услуги по лечению сломанного носа, четырех сломанных ребер и сломанного пальца на правой руке. Дариус взяла под стражу полиция Окленда, позднее его перевели в психиатрическую больницу штата в Напа, где он провел три месяца, после чего был передан на попечение отца. Предполагалось, что он пройдет курс по управлению гневом и психиатрическое лечение.
Однако эти планы остались не реализованы, потому что через несколько дней Дариус сбежал из дома. В то время ему было шестнадцать лет. Следующие три года Дариус жил на улицах, вначале в Окленде, где обнаружил, что может зарабатывать деньги работая на одного из распространителей крэка в качестве уличного бойца, а позднее в Пало-Альто, где свел знакомство с отставными военнослужащими. Многие из них были ветеранами войн в Ираке и Афганистане, некоторые тоже были бездомными, другие имели то или иное отношение к госпиталю для ветеранов в Пало-Альто. Некоторые страдали наркотической зависимостью, и Дариус добывал для них наркотики благодаря своим связям с оклендскими дилерами.
Именно в это время Дариус тоже начал употреблять различные психоактивные вещества, что, по словам пациента, стало для него проблемой. В конце концов он обратился за помощью в больницу для ветеранов в Сан-Франциско, куда, используя поддельное воинское удостоверение, был госпитализирован по скорой. Прежде чем обман был раскрыт, прошел курс лечения от хронической полинаркомании и кратковременных психотических состояний, после чего был передан полиции, которая связалась с его семьей.
Дариуса вновь поместили в психбольницу штата в Напа, а затем – в частную клинику в округе Марин, куда, по словам пациента, поехал отец, чтобы целиком взять под контроль его жизнь. Что именно он подразумевает под этими словами, непонятно. К тому времени Дариусу исполнилось девятнадцать, и, следовательно, юридически он стал совершеннолетним. Сейчас он утверждает, что его держали на наркотиках и требовали подписать множество официальных документов. Детали несколько обрывочны, поэтому без дополнительных сведений нельзя сказать, какие последствия повлекли эти действия. Возможно, Прингл-старший решил полностью лишить сына любых видов наследства. Возможно также, как впоследствии предположил Дариус, что отец пытался получить от него согласие на некую форму перманентной опеки над его личностью и имуществом, но это лишь версия. Со слов пациента, некоторые документы он подписывал, а некоторые – нет и по прошествии нескольких недель, проведенных в этом заведении, однажды смог просто «выйти за ворота». Подробности неизвестны. Известно лишь то, что Дариус снова исчез и успешно уклонялся от любых попыток родственников определить его местонахождение вплоть до нынешней госпитализации.
На этом месте Шанс оторвался от главных хитов отчета и положил пачку листов на соседнее сиденье. Воображение тому виной или его ткань действительно просела под страшной тяжестью этих бумаг? Шанс все еще находился на подземной парковке и поэтому увидел, как престарелая чета пытается извлечь с заднего сиденья жуткого ржавого минивэна «додж» болезненно тучную слепую женщину не старше тридцати лет. Сквозь зазор между огромными бетонными плитами Шанс заметил сияющую полоску неба, по которой неслось несколько ополоумевших ворон, преследовавших одинокого краснохвостого ястреба, а где-то в здании завыла автомобильная сигнализация. «Боже мой, подумал Шанс – и он думал теперь о Дариусе Прингле, известном как Ди, известном как Большой Ди, известном как Громила Ди, – он же один из таких, как я».
