Она ждала в кафе и была той женщиной, какой, по большей части, оставалась в его присутствии, – женщиной из книжного магазина в Беркли, так очаровавшей его, что он чуть не пригласил ее на свидание. Эффект оказался таким, что тема Реймонда Блэкстоуна больше не возникла. Шансу даже в голову не приходило, что все произойдет вот так, но именно так оно и было; момент вне времени, в котором, как сказал бы док Билли, заключалась самая суть. Блэкстоун все еще лежал в больничной палате в Ист-бей, и ночь принадлежала им. Потом они гуляли по городским улицам, оставив на столике, как знак своего былого присутствия, пустую бутылку из-под каберне «Напа Вэлли», и прошли чуть ли не полгорода, и от одного факта присутствия Жаклин Сан-Франциско превратился в волшебное место с небом беззвездным, но простреленным насквозь грандиозным и словно бы всепроникающим свечением, причиной которого были всего лишь тучи, возвращавшие городу его собственный отраженный свет.

Иногда Шанс и Жаклин останавливались у витрин, возле вещей, которые никогда не купят, и половина их реплик начиналась со слов: «Если у меня когда-нибудь будет куча денег…» – а потом они смеялись и шли дальше. Неподалеку от «Старинной мебели Аллана», в глухом переулке они обнаружили крохотный магазинчик по продаже невероятно дорогих элитных пианино европейского производства, и Шанс изобразил некую спотыкающуюся версию ноктюрна Шопена на довоенном «Бехштейне», отделанном розовым деревом, не в силах поверить, что такое волшебное место до сих пор не попадалось ему на глаза, а ощущения говорили, что он, возможно, до сих пор не видел слишком многих хороших вещей.

Не от усталости, а из-за неуклонно возрастающей спешки они в конце концов сели в городской автобус, где Шанс не заметил ни единой живой души, за исключением той, что была с ним, что сидела рядом, совсем рядом, на пластиковом сиденье, сперва накрыв его руку своею, а потом сдвинув на внутреннюю сторону своего бедра, такого теплого под джинсами, что те казались второй кожей, и ребро его ладони задевало шов там, где тот врезался ей в промежность, и автобус спускался к Грейт-хайвей, сквозь облака прорвался свет луны, такой, что перехватило дыхание, и, выходя, они слышали звук прибоя и ощущали напоенный солью запах морского воздуха, и его дурманило желание обладать ею. «Я люблю того, чья душа переполнена настолько, что он забывает себя и вмещает в себя все вещи. Так все, что вмещает он, становится его гибелью» . Чертов Жан-Батист.

Он не знал, как все произойдет, что случится с ними в пылу этого мига, пока тот наконец не настал… возможно, там будет Джекки Блэк с плеткой и игрушками из секс-шопа, некое садомазохистское переживание, достойное Мишеля Фуко . Это был, раз уж на то пошло, его город любви… место, где этот великий человек и поклонник Ницше затеял свое собственное исследование, решил преступить границы и в результате сам нашел путь к смерти в банях и гей-барах, чего уж греха таить… и не то чтобы перед Шансом никогда не представала в фантазиях Джекки Блэк, в его пустой квартире, в ночной тиши, возникшая из пучины собственной одержимости, или греза о том, что, совокупляясь с ней, он сможет даже выступить в роли «плохого копа», трахать ее, потому что способен это делать, потому что все это просто игра воображения, власть и боль, контроль и унижение. Но, когда все произошло, оно выглядело совсем не так. Все было как было и не походило вообще ни на что. Не осталось места ни для чего иного, никаких пустот, не было больше никаких шуточек о том, что он – ее рыцарь или ее врач, вот даже и говорит с ней по-докторски. Была только она, никаких лишних слов, только она, тут, с ним, более настоящая, чем кто угодно до нее, встречавшая за каждым поворотом, находившая его то так, то сяк, пока наконец стало почти невозможно понять, где кончается она и начинается он, и разве так уж часто можно сказать что-то подобное хоть о чем-нибудь в жизни? В результате Шанс выдохся настолько, что ему уже ни до чего не было дела, на губах все еще оставался ее вкус, и, лежа голым поперек кровати, нарушив самый основной принцип своей профессии, он чувствовал себя живым как никогда.

Наверное, они ненадолго вздремнули. Трудно было сказать наверняка. Настал момент, когда она поднялась, чтобы уйти.

– Можешь остаться, – сказал он ей.

Жаклин слегка улыбнулась. Она стояла подле его кровати, нагая, и тело ласкал приглушенный свет. Боже мой, подумал он, ему все еще мало ее.

– Я собираюсь рано встать, – сказала ему она, – у меня билет. Съезжу ненадолго на север, повидать дочь.

– Так с ней все в порядке? Ты знаешь, где она?

– Да.

– Значит, он сказал тебе?

– Сказал, когда я навещала его в больнице.

Упоминание о муже вернуло их в реальность, которую они отказывались обсуждать до этого, пребывая в абсолюте своего маленького побега.

– Насчет того, что он сам со всем разберется…

– Я думаю, – сказала она, а потом надолго замолчала, – что, возможно, нам будет лучше некоторое время не встречаться.

Он лишь смотрел на нее.

– Я не знаю, что случилось, и как это может на нем отразиться. Могу только сказать, что знаю его достаточно хорошо и понимаю: он жаждет крови. Тебе лучше не попадаться на его пути.

Шанс приподнялся на локте и смотрел, как она одевается. Она обошлась без нижнего белья, запихнув трусики и бюстгальтер к себе в сумочку. Наблюдая, как джинсы скользят вверх по ее голым ягодицам, он снова отчаянно захотел ее. Потом заметил, как она бросила взгляд в сторону шкафчика с парфюмерией, отвернулась и потупилась.

– Знаешь, – сказал он, – мы можем снова попробовать…

Она подняла голову. Ее улыбка была прямиком из книжного магазина в Беркли, нежная, умная и слегка порочная.

– Что мы можем попробовать? Все?

– Да. Но сейчас я говорил о том, что мы можем снова попробовать с разными ароматами.

Она качнула головой.

– Это значит да или нет?

– Я не знаю.

– Я, конечно, не предлагаю начать прямо сейчас.

– А я не думаю, что могу быть твоей пациенткой.

– Ты и не можешь. Но мы можем найти другого врача. Самого лучшего.

– Он выпишется.

Из проезжающей по улице машины донеслось что-то вроде музыки – пронзительный испанский вокал под сопровождение аккордеона.

– Я не знаю, что он собирается делать. Я могу никогда не увидеть тебя снова.

– Ты поэтому пришла?

Она помолчала, а потом наконец сказала:

– Я хотела этого. Хотела с того дня, когда мы сидели в кафе рядом с твоим офисом.

– А я хотел этого с того дня в Беркли, – сказал он ей. – С тех пор как мы встретились в книжном магазине.

Жаклин многозначительно взглянула на него:

– Это было бы слишком преждевременно.

– Я тогда чуть не пригласил тебя на свидание, кофе вместе выпить или еще что-нибудь.

– А что тебя остановило? То, что я сумасшедшая?

– По моему опыту… настоящие сумасшедшие редко думают о себе как о сумасшедших, но ответ на твой вопрос – да, и еще ограничения, налагаемые профессией.

Жаклин улыбнулась.

– Ну… похоже, ни то ни другое не остановило тебя сегодня ночью.

– Я сдался на твою милость.

Она снова стала одеваться.

– Я не уверена, что мы сможем остановиться.

– Я тем более, но ты права… лучше будет, если мы это прекратим, но только на время, и это не из-за твоего мужа.

– А из-за кого тогда?

– У тебя была серьезная, длительная психотравма. Возможно, до нее были и другие, это пока от нас скрыто, и тут много работы. Чтобы ее сделать, ты должна быть свободна.

Жаклин вроде бы собралась ответить, но оборвала себя, села перед ним, подалась вперед, коснулась пальцами его запястья, и он понял, что она разоблачила его, потому что когда-то, много лет назад, он резал себе руку; шрамы едва виднелись, неглубокие и старые, но, наверное, свет упал именно так, что они стали заметны, и внезапно Жаклин провела по ним кончиками пальцев, а потом повернула собственную руку так, чтобы он смог увидеть ее шрамы, куда более свежие, чем его, которые он, впрочем, уже рассмотрел раньше, когда она лежала под ним, закинув руки назад, вжав ладони в стену и сгибая-разгибая локти.

– Ну и ну… – сказала она.

– Это было очень давно.

– Тем не менее… может, мы не так уж и подходим друг другу.

– Это было бы очень печально, – сказал он ей, и в тот же миг такая возможность показалась ему самой ужасной вещью в мире. – Может, пока еще рано заглядывать так далеко вперед, как думаешь?

Она не ответила, но все еще была тут, склонялась над ним, а ее взгляд скользнул к книге, лежавшей на полу у кровати. Это была «Добродетель войны», которую дал Ди. Жаклин подняла книгу и уставилась в нее.

– Я знаю этого парня.

– Лично или по его работам?

– По работам, остряк-самоучка. Уж по одной работе во всяком случае. Он написал книгу «Врата огня» о битве при Фермопилах.

– Точно, – сказал Шанс. – А эта про Александра Великого – можно сказать, его исповедь. Я только до середины примерно дочитал. Мне дал ее друг.

Она отложила книгу в сторону. Поцеловала в губы и поднялась на ноги. Сняла со спинки одного из стульев в столовой свою кожаную куртку и надела поверх красной футболки с Бобом Марли, надежно скрыв шрамы, расчертившие внутреннюю сторону ее предплечий, будто дороги от уколов на руке наркомана, и заставив его устыдиться собственных скромных попыток членовредительства.

– А ты знаешь, что твоя машина припаркована на внутренней стоянке моего офиса?

Она застыла, посмотрела на него и проговорила:

– Господи, а ты, черт побери, прав. – Она подождала, пока Шанс вылезет из постели и тоже скроет руки рукавами старенькой спортивной куртки. – Ты только посмотри на нас, – сказала она ему. – Слепой ведет слепого.

Они стали заигрывать друг с другом на подъездной дороге. Шанс подозревал, что причиной тому отсутствие на ней нижнего белья, о котором он знал. У них снова был секс на заднем сиденье «олдсмобиля» в подземном гараже через дорогу от офиса Шанса, пустого в это время суток. Где-то неподалеку должен был болтаться парковщик – возможно даже, старый прохиндей Жан-Батист, – но Шанс никого не заметил. Позже он найдет на заднем стекле «олдсмобиля» следы ее ступней, отпечатавшиеся так четко, словно она собиралась сделать с них отливку, и расположенные друг от друга на расстоянии, которое иначе как провокационным не назовешь, и потому в последующие дни он будет время от времени поглядывать на них, как на лунные камни или артефакты некоего затерянного мира, и раз от раза поражаться, благоговея перед этим чудом.

Потом Шанс еще долго не сможет решить, что она совершила этой ночью, перед тем как уйти, – не то одарила его, не то оскорбила.

– Эта книга у тебя на полу, – сказала она. Они уже закончили, и Жаклин снова застегивала джинсы. Ее волосы растрепались, золотистый локон лежал на щеке, а глаза все еще горели. – Возле кровати. Мужик, который ее написал, это любимый автор Реймонда. Я поэтому обратила на нее внимание.

– А-а, – протянул Шанс после, кажется, слишком долгой паузы.

– Странно, правда? – спросила она.

– Что за адская планета, – ответил он.