– Как оно, братишка? – спросил Ди.

Он не только всегда был на месте, но и как обычно бодрствовал в неизменных штанах цвета хаки со множеством карманов, набитых всякой фигней, в черной футболке с обрезанными рукавами, похоже его любимой, и старых черных ботинках военного образца, как правило развязанных, шнурки при ходьбе мотались из стороны в сторону.

– Ты вообще спишь? – спросил Шанс.

– Ты для этого пришел, посмотреть, вдруг я еще не сплю? Ты что, крошка Вилли-Винки ? И где тогда твоя маленькая свечка или что там тебе полагается?

После предыдущего визита Шанса не прошло и сорока восьми часов. Сейчас они стояли так же, как и тогда, – один в мастерской, другой в переулке.

– Прости, дружище. Надо поговорить. Дело дрянь.

Он ничуть не удивился, когда Ди предложил ему зайти.

Слишком взбудораженный для предварительных любезностей, Шанс направился прямиком к эймсовскому креслу, прихватив свой ноутбук, – быстро ознакомил Ди с детским порно, после чего перешел к компрометирующим документам. Ди захотел узнать, легально ли все это.

– Детское порно? Ты спрашиваешь меня, легально ли детское порно? Я никогда в жизни такого гнусного дерьма не смотрел.

– Док, возьми себя в руки. Я имею в виду все остальное. Документы, которые мы только что смотрели.

– Ты смотрел кино «Голубой ангел»?

– Нет.

– Это старый фильм с Марлен Дитрих. Она там танцовщица в клубе. Кино снято в Берлине. И ею одержим немолодой профессор. Не буду тебя всем сюжетом утомлять. Достаточно сказать, что эта одержимость его и погубила. Ну и у меня все вышло так же, только я не был профессором, и дело было не в Берлине, а в Бостоне. Я тогда был ординатором, немного моложе нее. Но она была танцовщицей. А еще пациенткой…

– Это ты так пытаешься объяснить, что протокол задержания и запретительный приказ настоящие?

Кажется, это был второй случай, когда Шанс заметил в Ди признаки удивления. Он продолжил свой рассказ:

– Как-то ночью ее привезли в приемный покой психиатрического отделения. У меня там было дежурство. Она раздобыла какое-то дрянное экстази или чего-то в этом роде – и всего через пару часов сама внесла залог. Но мне и этого хватило. Я что-то в ней увидел, птицу со сломанным крылом, и я знал, где ее найти. Сперва я просто думал, что влюблен, потом началась всякая фигня. Пропущенные деловые встречи, задержанные отчеты, заброшенная учеба. Семейные деньги, отложенные на мое образование… Она обожала подарки. Я обожал дарить. В общем, она вцепилась в меня мертвой хваткой.

В те дни я понемногу выпивал, не отказывал себе в кое-каких фармакологических изысканиях – не более чем принято в таком возрасте. Из-за нее все, конечно, усугубилось. Какое-то время… я думал, что в этом и дело, что, если я смогу освободиться от зависимости, то смогу освободиться и от нее. Но с ней все было по-другому, и конечно, я был убежден, она испытывает то же, что и я. Позже выяснилось, что это был вариант синдрома де Клерамбо, бред эротомании. Не я решил так его назвать, но такой уж ярлык навесили. Всякому легче, когда у всего есть название, но я отвлекся. Настал миг, когда она захотела, чтобы мы поехали в Аризону, мы так и сделали, в ущерб моим друзьям, семье, деньгам, образованию… К несчастью, когда деньги утекли, она утекла тоже. Кажется, в Аризоне все это время был другой мужчина, о котором я ничего не знал. Я не отнесся к этому спокойно, отсюда и судебный запрет, и арест. Позже со мной произошло то, что в терминах нашего времени можно назвать нервным срывом. Я всегда думал, что, по сути… если учесть все обстоятельства, настоящей жертвой случившегося стали мои отношения с отцом. Он был педагогом, служителем церкви. Я всегда на него равнялся. Всегда был осмотрителен в поступках… всегда думал, как они могут на нем отразиться. Мы перестали разговаривать. В тот же год он умер от сердечного приступа. Я винил в этом себя. В конце концов я снова встал на правильный путь, уехал на запад, открыл практику, но отец об этом никогда не узнает. Он умер думая, что я конченый неудачник и наркоман. А что до всего этого… – он посмотрел на бумаги, – скажем так, я немного привирал на эту тему. В смысле, когда кто-то спрашивает, арестовывали ли меня когда-нибудь, а такой вопрос, вообще, задают не слишком часто, мне довольно легко сказать «нет». И, конечно, чем дальше в прошлое отодвигался этот единственный инцидент…

Некоторое время оба мужчины молчали.

– А теперь, если все это всплывет… Чем это грозит? Ты потеряешь лицензию? Тебя выгонят?

– Нет-нет… Это, конечно, все чрезвычайно неловко, но я все равно останусь врачом, хотя характер моей практики в корне изменится. То, что у меня есть сейчас… то, что я создал… По большей части я работаю для судов. Меня приглашают в качестве эксперта. У людей, которые меня нанимают, есть определенные планы, и на кону стоят деньги. Они не хотят, чтобы пахло жареным. При малейшем запахе жареного, малейшем намеке на отклонение в прошлом или настоящем они наймут кого-то другого. – Перед ним возник образ издевательски ухмыляющегося Леонарда Хейга. – Мне придется начинать все заново, с нуля, как раз когда я едва свожу концы с концами. Это будет непросто.

Еще минуту они посидели в молчании.

– И это если не принимать во внимание порнографию, – сказал Шанс. – А если и она добавится, пиши пропало. Дело будет сделано. Fait accompli. – Он мог бы и продолжить, но легче ему от этого не становилось.

Он уставился на кисти собственных рук, лежащие на коленях. Эти два объекта, подумалось вдруг ему, больше подошли бы для быстрого перемещения по дну океана.

– Вот ведь херотень какая, – сказал Ди.

– К сожалению, да. Как такое могло случиться?

– Бомба замедленного действия.

Шанс посмотрел на него.

– Получаешь доступ к чужому компьютеру либо взламываешь его со своей машины удаленно либо физически, загружаешь информацию, скрываешь ее и устанавливаешь определенную дату. Дата наступает, файл открывается, заполняет компьютер. Можно еще на мыло всем контактам разослать. Тогда его все твои знакомые получат. Конечно, это будет выглядеть как ошибка, но люди сочтут ее твоей ошибкой. Станут думать, вот как док Шанс, оказывается, оттягивается. И так решит каждый, с кем ты когда-либо переписывался.

– Господи Иисусе, – сказал Шанс. Он ощутил, как в нем опять поднимается волна паники.

– Ты входящие письма проверил?

Они посмотрели вместе и не нашли никаких угрожающих признаков.

– Ты ноутбук всегда с собой таскаешь? В тот вечер в Беркли он был у тебя в машине?

– Там машины не было. Я пешком пришел.

– Тогда, скажу я, тебя хакнули. Я не эксперт, но это можно сделать, если хакер неплох.

– Я бы сказал, он был неплох.

– Блэкстоун?

– А кто еще?

– Например, кто-то с работы. Кто-то, кого ты в суде уделал. Псих-пациент.

– Это он, Ди. Он старается меня уничтожить. И еще одно. – Он рассказал Ди о Джолли. Прежде чем улететь в Лос-Анджелес, он закончил освидетельствование Бернарда для прокуратуры.

– Боже, док. С тобой вечно не одно, так другое. Ты сам до этого додумался?

Шанс признал, что да.

– Ну… если ты прав насчет Блэкстоуна… отчего бы его ни перемкнуло, он не старается уничтожить тебя, а старается дать тебе понять, что может это сделать. Это не одно и то же. – Здоровяк, казалось, разгорячился от всего этого безобразия, его щеки и освещенный флуоресцентными лампами солидный купол лысого черепа порозовели. – Если все это по правде… если он организовал нападение на твою дочь… а теперь еще и это? Это кое о чем говорит. Тут как в драке. Каждый раз, когда ты наносишь удар, ты доступен для контрудара. Он играет так жестко? Может, он и достает тебя, но и сам при этом подставляется, и он не дурак. Вероятно, не думает, что ты способен чем-то ответить. Он знает, что делает. Вопрос – почему он это делает?

– Потому что может.

Ди покачал головой:

– Такой плохой парень, как говорит эта леди, твоя подружка… мог бы просто тебя прибить, и делу конец. Но вместо этого пытается тебя запугать. Это о чем-то говорит. Думаю, ты его немного пугаешь… а может, и не немножко, но тебе нужно кое-что выяснить. Ты должен узнать о нем еще больше. Ты должен найти его замерзшее озеро.

– Кажется, я уже нашел.

В переулок заехал мусоровоз, его механические руки повозились с контейнерами, разбираясь с городскими отбросами, а потом он уехал.

– Тогда ночью… ты говорил, этот мужик был возле твоего дома.

– Я говорил, что так думаю.

– Будем считать, что это он. «Краун Вик» – тачка, которую легко вскрыть. Ковырнешь заднюю фару отверткой – и, считай, уже в багажнике. При помощи ручной дрели попадаешь на заднее сиденье. Придется тебе немного за ним последить – нескольких дней хватит. Его не должно быть трудно найти. Ты знаешь, где он работает. Может, у него есть любимый бар. Хорошо будет перехватить его на обратном пути с работы, потому что тогда при нем, возможно, будет ноутбук, а тебе того и надо. Берешь флешку, загружаешь его файлы. Он никогда не узнает, что ты там побывал, а у тебя, может, что-то на него появится. Ты хотел ему подгадить… можно бить ушлепка его же оружием, подложить часовую мину. Детскую порнушку. Или вот еще: как насчет всякого радикально-исламского говна? Зашибись же будет, такой подарочек на мыло? Неплохо же. Просто хорошо, на самом деле. Вероятно, против него сразу начнут расследование. – Ди уже не сиделось на месте. Не дай бог, предложит прогуляться.

– Не собираюсь я ему гадить, – сказал Шанс. – Это не игрушки. Идея в том, чтобы добыть на него компромат и настучать… анонимно. Я не хочу затевать ничего совсем уж безумного.

На миг он испугался, что здоровяк обидится, но Ди просто стал над ним смеяться.

– Хорошо, – сказал он, – но тут вот какое дело. Есть целая куча людей, которые думают, что мир – это такое упорядоченное место и, если что-то идет не так, можно обратиться в полицию, нанять адвоката… Они считают, что все это – игра. Они даже считают, что есть правила. Пойди-ка в полицию с тем, что у тебя сейчас, и увидишь, чего такие правила стоят. Они на руку только тем, кто их создает. Мы с тобой что-то значим для этих козлов, только когда им нужно пушечное мясо или голоса во время выборов. Не сказал бы, что между первым и вторым такая уж большая разница. Мир есть мир. Военная служба заставляет увидеть его по-новому… если уж говорить о безумии. Конечно, есть люди, с которыми никакая херня никогда не случается, и они живут себе всю жизнь в таком радостном мыльном пузыре, который называется цивилизацией. Но я думаю, что на самом деле, если посмотреть на картину в целом, их относительно мало. Не в обиду будет сказано, но это люди вроде тебя, может врачи, адвокаты, в таком духе. Я бы отнес туда еще и индейских вождей, но, полагаю, эти парни знают суровую правду жизни практически от Сотворения мира.

Шанс вдруг задумался о своих пациентах, о том, как все было у них: свет, который они не увидели, сирена, которую не услышали, глухой переулок, неожиданно накатившая волна, мутировавшая клетка, – и все, изувечены до неузнаваемости в мгновение ока, а на небе ни облачка, ни знака. Он никогда не бывал на поле боя, но кое-что знал о бренности бытия и допускал, что в словах здоровяка есть смысл.

– Так что же? – спросил Ди. Он рассеянно хрустел костяшками пальцев одной руки, сжимая их другой. – Мы готовы обсуждать цифры?