Глава 7
КГБ в императорском театре
Если дела будут идти таким манером, то у народа не останется сил даже для гражданской войны.
Леонид Шебаршин
Буквально с первых дней Галина заметила странных людей, присутствовавших почти на всех репетициях. Они тихо сидели по углам, стараясь без особой нужды не высовываться оттуда, и время от времени что-то записывали в свои блокноты. «Оказывается, это чиновники из отдела агитации и пропаганды ЦК партии». Под особый надзор попадали тематические постановки, например, спектакль «Декабристы», вот тут проверяющие тянули жилы, требовали правильно расставлять акценты. «К примеру, в «Мадам Баттерфляй» Пуччини, в постановке времен «холодной войны», американский консул – по замыслу композитора, благородный, добрый человек – по воле режиссера превратился в циничного, жестокого «дядю Сэма». Вместо того, чтобы во втором акте, ласково погладив по голове ребенка, восхищенно воскликнуть: «Ну что за волосенки! Милый, как же зовут тебя?» – он брезгливо, двумя пальцами, как к заразе, прикасался к нему, словно боясь испачкаться, хотя и слова, и музыка были те же. Подобных режиссерских «находок» в спектакле было много, ими нужно было вызвать у публики неприязнь к американцам. В «Декабристах» были заняты лучшие артисты труппы, да и всегда для спектакля, особенно на современную или революционную тему, театр выставлял обойму самых знаменитых певцов, надеясь, что те своим талантом прикроют бездарную музыку и фальшивое содержание оперы. Дирекция в таких случаях не скупилась на обещания орденов, почетных званий, квартир, прибавки к зарплате после премьеры». Вслед за несчастными «Декабристами» – опера, которую не могли довести до ума больше двух лет: по плану шла опера Кабалевского «Никита Вершинин», где Вишневская была назначена на главную партию. Но Галина сразу же поняла, что роль ей не по нутру, не понравилась ни музыка, ни дурной безвкусный пафос, не лапотный бытовизм. С одной стороны, звучит странно: молодая певица без году неделю в театре, к тому же на испытательном сроке, смеет нос воротить от главной роли в спектакле, который гарантированно будет премирован. Да может ли такое быть?! Любая другая певица за такую возможность убьет конкурентку и не поежится. Разумеется, Галина не могла просто прийти к Мелик-Пашаеву и объявить ему о своем нежелание петь в патриотической опере. К слову, он-то не брезговал ею дирижировать. В результате был придуман беспроигрышный ход: в слезах и соплях она бросилась в ноги к руководству, умоляя снять ее с роли. Причина – партия слишком высокая, а она, Галина еще совсем неопытная певица, сорвет голос, что потом будет делать? Дирекция театра была вынуждена пойти навстречу дебютантке, чему та была несказанно рада. После таким же образом она манкировала оперой Хренникова «Мать».
Большой театр – театр при любом политическом режиме прежде всего императорский! Любимый театр великого Сталина. Артисты дрались между собой за право показаться перед вождем. Государство тратило на постановки огромные деньги, каждый костюм – произведение искусства, декорации такого качества, что если на сцене стоит дом, это реальный дом, в нем при желании можно жить.
Сталин всегда сидел в ложе «А»: «…если стоять в зале лицом к сцене, слева, над оркестром, скрытый от глаз публики занавеской, и только по количеству охранников в штатском да по волнению и испуганным глазам артистов можно было догадаться, что в ложе Сам. И до сегодняшнего дня – когда глава правительства присутствует на спектакле, подъезд публики к театру на машинах запрещен. Сотни сотрудников КГБ окружают театр, артистов проверяют несколько раз: первая проверка, в дверях входа, – это не наша охрана, а КГБ, надо предъявить спецпропуск и паспорт. Потом, когда я загримировалась и иду на сцену, я снова должна показать пропуск (если в зале особо важные персоны). Конечно, во всех кулисах на сцене полно здоровенных мужиков в штатском. Бывают затруднения чисто технические – куда девать пропуск, особенно артистам балета? Они же почти голые! Хоть к ноге привязывай, как номерок в общей бане».
Любимые актеры Сталина в Большом театре – Максим Михайлов, бас, Наталия Шпиллер, сопрано, и Вера Давыдова, меццо-сопрано.
Большой театр – это вершина, но, даже когда ты обосновался на ней, есть тропа, ведущая еще выше, на заоблачный Олимп – на банкеты и дачи к правящим этим миром небожителям. Самые известные актеры кино и театров пели на банкетов под звон бокалов и чавканье, рассказывали анекдоты, плясали для увеселения публики, а бывший протодьякон, артист Большого театра Михаилов пел громовым голосом «Многая лета».
Все это выглядит малоприятно, но, с другой стороны, на этих банкетах актеры имели возможность поговорить с руководителями страны однозначно, выпросить себе или близким какую-нибудь помощь, добиться того, чтобы тот, от кого зависят судьбы, выслушал и принял справедливое решение. Не все клянчили для себя шубы и дармовые квартиры с видом на Кремль, среди советских актеров были и такие, кто помогал своим друзьям раньше времени выбраться с каторги из тюрьмы или ссылки. А значит, не все плохо было в этих вакханалиях. Во всяком случае, в печально знаменитом 37-ом году никто из ведущих артистов Большого не попал под волну репрессий. А это уже немало!
В 1953 году в один день умерли великий вождь Сталин и великий композитор Прокофьев. В Колонном зале Дома союзов, где стоял гроб с телом Сталина собрали всех сопрано Большого театра, они исполняли «Грезы» Шумана. «Пели мы без слов, с закрытыми ртами – «мычали». После репетиции всех повели в Колонный зал, а меня не взяли – отдел кадров отсеял: новенькая, только полгода в театре. Видно, доверия мне не было. И мычать пошло проверенное стадо».
Вишневская осталась в полупустом театре, горевать о Сергее Прокофьеве, с которым была знакома. К слову, выяснить, где именно будет выставлен гроб композитора для прощания, было делом весьма и весьма нелегким. Средства массовой информации не сообщили о его кончине.
Все улицы перекрыты, транспорт скорбно стоит. Цветов в магазинах нет, все до последнего бутончика срезаны для вождя и учителя. Газеты не принимают некролог, о какой другой смерти можно говорить? Вождь умер! Достать машину, на которой можно будет перевезти гроб, невозможно. Пришлось нести на руках от квартиры до Дома композиторов. На гражданскую панихиду к Сергею Прокофьеву пришли всего несколько человек, причем из тех, кто жил неподалеку и мог добраться пешком, обходя заграждения.
Сергей Сергеевич Прокофьев (1891–1953) – русский и советский композитор, пианист, дирижер, литератор. Народный артист РСФСР (1947). Лауреат Ленинской премии (1957) и шести Сталинских премий (1943, 1946 – трижды, 1947, 1952)
Горюя о Прокофьеве, Вишневская и представить себе не могла, что уже очень скоро судьба сведет ее с другим гениальным композитором – Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем, который через несколько месяцев после смерти Сталина будет зачислен в штат Большого театра консультантом по музыкальным вопросам.
Меж тем время шло, и Марк сумел кое-как обменять комнату в Ленинграде на комнату в Москве. Об этой, с позволения сказать, комнате стоит рассказать особо. После войны жить было негде, так что коммунальным бытом, как говорится, никого не удивишь. В квартире, куда заехали Марк и Галина, было два выхода – парадный и черный. Черный выход вел, соответственно, на черную лестницу, по которой до войны ходила прислуга. Комната Марка и Гали была создана следующим образом – взяли лестничную площадку, которая начиналась от черной двери и вела на лестницу, и отгородили ее со всех сторон фанерой. Выход на черную лестницу тоже закрыли. Получилась выгородка. Для того, чтобы солистке Большого театра попасть к себе в комнату, ей нужно было пройти через всю квартиру и кухню. Разумеется, все кухонные запахи с утра до вечера наполняли собой их более чем скромное жилище. Всего в квартире 35 человек, 7 комнат плюс их с мужем дополнительная, на все про все один туалет и ванная. При этом в ванной разрешалось только стирать белье, мыться ходили в баню. Белье же развешивали на кухне.
В свою комнату они как-то втиснули кровать, стол, шкаф и взятое напрокат пианино, прошло немного времени, и там же пришлось устраивать домработницу. Зачем в таких условиях прислуга? А хотя бы для того, чтобы готовила и по магазинам ходила, Галине нужно было работать над своими партиями: Леонорой в «Фиделио», Татьяной в «Онегине», Купавой в «Снегурочке»… с раннего утра до поздней ночи в театре. Откуда время взять еще и в очередях стоять, не говорю уже о толкотне на общей кухне?
Однажды прошел слух, будто в театре появились несколько квартир, которые профсоюз должен был распределить между сотрудниками. Вишневская в жизни ни о чем не просила, а тут собралась с силами и пошла. К тому времени она была уже ведущей солисткой Большого театра. Пела сложнейшие партии, удостаивалась чести выступать на банкетах партийной элиты. А тут днем и ночью кто-то ходит за стенкой, гремит кастрюлями, жарит, парит, варит, спускает воду в уборной… с утра очередь в туалет… ужас.
«Да как вам не стыдно клянчить у театра квартиру! – набросились на нее работники профкома. – У вас хотя бы крыша над головой есть, живете в трех минутах ходьбы от театра, а наши уборщицы…» Конечно, в стране, где провозглашена уравниловка, любой труд в почете, но это же надо было сравнить ведущую оперную приму с уборщицей. Больше Вишневская ничего и ни у кого не просила.
Четыре года прожила она в таких условиях, но была вполне счастлива. В театре новую приму, разумеется, возненавидели, а как иначе: молодая, красивая, амбициозная, ничему никогда не училась. Такое сочетание качеств для сцены не новость, только обычно такие дамы все сплошь чьи-то любовницы-наложницы. Вишневская же полагалась исключительно на свой талант и трудолюбие.
Говорили, да и теперь ходят слухи, будто бы прима Большого театра сотрудничала с органами, на что Галина Павловна честно отвечает, что ее вербовали, и даже давали пробное задание, и отвязались только после того как сам Н. А. Булганин потребовал, чтобы от нее отстали. Вот как описывает сцену вербовки сама Вишневская: «Я уже сообразила, что меня будут вербовать в сотрудники КГБ. В высоконравственном коммунистическом обществе Страны Советов через вербовку проходят все солисты Большого театра – как раньше, так и теперь. Не из-за заграничных поездок – за границу в те годы никто не ездил (опера выехала впервые в 1964 году – в Милан), – а просто следить должны все друг за другом и быть на крючке у КГБ. Я знала, что мне скоро придется пройти через «чистилище»: вербуют именно в первые годы после поступления в театр, пока артист не получил еще высоких званий, не завел важных связей и знакомств, пока его легко можно запугивать и шантажировать.
Прихожу в гостиницу «Метрополь», напротив Большого театра (они, наверное, специально там комнаты снимают, чтобы быстренько получать информацию от своих стукачей; возможно, что и до сих пор: тут ведь рядом с Большим Малый театр, и МХАТ, и Оперетта». Провели ее в комнату, усадили и понеслось:
«– Вы вращаетесь в правительственных кругах, часто бываете среди иностранцев на приемах, банкетах… И Большой театр – вы знаете, какое это ответственное место! Наша страна окружена врагами, и долг каждого советского человека – помогать нашим органам безопасности разоблачать их».
В общем, слово за слово, зашел разговор о коллегах по театру:
«– Вы дружны с пианистом из балета Петуниным. У нас есть сведения, что он часто высказывается против советской власти. Правда ли это?
Все это – в доверительном тоне, с улыбкой. О Петунине – они правильно были осведомлены. Говорил. И вообще это была единственная тема в наших разговорах с ним. Изображаю на лице крайнее удивление:
– Да что вы?! Неужели?! Я никогда от него ничего подобного не слышала.
– А анекдоты он вам рассказывает?
– Рассказывает.
– Какие?
– Ой, я не могу вам их повторить – он такой пошляк, только похабные анекдоты и рассказывает».
В общем, понятно, Галина стояла насмерть, никого не выдала. А что дальше? Предположим, что за этим самым Петуниным наблюдает еще один завербованный агент, который докладывает, что он такого-то числа снова рассказал анекдот о Сталине, и Вишневская при этом присутствовала. А она? Галина, не зная об этом доносе, станет доказывать, что ничего подобного не было. Ее тут же поймают на дезинформации и будут правы. А что делать? Предупредить Петунина? А вдруг как раз он и есть провокатор? Вдруг у него задание рассказывать политические анекдоты, а потом доносить, кто и как на них реагировал? В этом случае предупредишь по дружбе и тем самым себе могилу выроешь. Галина нашла единственный возможный выход: старалась вообще к нему не подходить и ждать, что будет дальше.
Через какое-то время ее снова вызвали и предложили узнать про еще одного человека. Задание вроде как простенькое, ребенок справится, но все свои отчеты, даже самые идиотские, обязательно нужно записывать и подписывать. А дальше – коготок увяз, всей птичке пропасть.
С одной стороны кажется, что можно продержаться, рассказывая обо всяких ничего не значащих пустяках, с другой стороны, еще неизвестно, что пустяки, а что нет. К чему господа-товарищи прицепиться смогут, какие выводы сделают.
Вот и думай после этого, не наложить ли на себя руки, пока гэбисты тебя какую-нибудь подлость не заставят сделать или пока не раскроют перед всем честным народом твое предательство. Невольно подумаешь, на каком бы крюке повеситься, пока тебя «товарищи» с ног до головы собственной грязью не облили. В «Правде» от 21 декабря 1937 года Микоян в своем докладе к 20-летию ЧК-НКВД недаром огласил лозунг партии – ее цель: «Каждый гражданин СССР – сотрудник НКВД».
Галина Вишневская с псом Джерри. Май 1955 г. Фото А. Чупрунова