Дети улетают…

Для семейного завтрака Зингер выбрал симпатичный итальянский ресторанчик, где перед ними тут же поставили по тарелке обильно политых томатным соусом и посыпанных сыром спагетти, заказали бутылочку «Кианти» и лимонад для малышей. Парис явился на встречу в компании своего приятеля, должно быть, не сильно доверял собственной выдержке и опасался как бы ненароком не задушить изменившую ему негодяйку, Дункан в качестве прикрытия усадила рядом с собой гувернантку.

Впрочем, уже с первой секунды стало ясно, что все пройдет в лучшем виде. Патрик выскочил из машины и с радостным криком бросился на шею отца, за ним бежала немного задержавшаяся на старте Дердре. Это чудо в розовом с воланами платье и завитыми волосами взлетела на руки Париса, точно карнавальная шутиха, так что счастливый отец оказался одновременно поцелован в обе щеки.

Потеряв всяческую осторожность, Айседора не только болтает без умолку, но и говорит исключительно о будущем театре, который Парис обещал построить для нее. Опасный момент, на мгновение брови Зингера сходятся на переносице, он уже готов обвинить ее в корыстолюбии, но тут Патрик проливает лимонад, и папа и мама дружно принимаются утешать и вытирать ребенка.

Впрочем, Парис и сам не против поговорить о будущем театре. Участок давно уже куплен и огорожен, здание существует в чертежах, так не пора ли реализовать задуманное?

– Мы назовем его театром Айседоры, – тоном, не терпящим возражений, сообщает Зингер.

– Нет, пусть лучше это будет театр Патрика, Патрик – тот великий композитор, который создаст танец под музыку будущего, – тут же парирует Айседора.

После завтрака Зингер направляется в салон юмористов, а Дункан вынуждена ехать на репетицию. Прощаясь с мамой, уже сидя на заднем сиденье машины, Дердре прижалась губами к стеклу автомобиля, и Айседора целует ее через стекло, неприятно поражаясь, что почувствовала холод, а не тепло.

Через пару часов Парис ворвался в ателье, где переодетая в тунику Айседора репетировала под музыку Шопена. В первую минуту показалось, будто бы он смертельно пьян, Зингер действительно качался, не произнося ни слова, пока его колени не подогнулись и он, грохнувшись на пол, простонал: «дети… дети… погибли!»

Айседора ничего не поняла, да и как можно понять такое? Без сомнения, Парис выпил или сошел с ума. У него галлюцинации, бред! Необходимо срочно позвать за врачом. Поняв ее с полувзгляда, Скин уже мчится к телефону, но на лестнице слышны голоса и стук каблуков.

Нежно обняв Париса, Айседора пытается помочь ему встать, она где-то читала, что с безумными следует разговаривать совершенно спокойно, так, будто бы ничего не произошло. Она улыбается, говорит о своей любви, о том, что Парис все выдумал, что такого просто не может быть… Приснилось или злая шутка, меж тем в репетиционный зал входят люди, множество знакомых и незнакомых людей.

Низенький доктор с квадратной фигурой и черной, почти смоляной бородой уверяет Айседору, что машина действительно упала в воду, но детей еще можно откачать, и он непременно это сделает.

Его речь кажется Дункан такой убедительной, что она накидывает на плечи шаль, готовая отправиться вместе с врачом к детям. Кто-то тянет ее за руки, усаживает в кресло, растирает ей виски.

«Зачем? Плохо Парису, а не мне?!»

Рядом с ней, неведомо откуда, появляются плачущие женщины, но сама Айседора не может выдавить из себя ни единой слезинки, вместо подавленности ощущается мощное освобождение ликующей энергии, ей хочется бежать, делать что-то. Доктор давно ушел, Айседора слышит, как за ее спиной его называют Анри. Это имя не говорит ей ровным счетом ни о чем.

Но Айседора несколько раз повторяет про себя это имя, вслушиваясь в пустоту. Сердце молчит, разум молчит. Окружающие передвигаются в неслышном театральном рапиде, тихотихо, как бестелесные тени. Призраки водят хороводы вокруг нее. Сколько, день, ночь… вечность.

Мир почти исчез, отгородился от нее полупрозрачным покрывалом. Узнав о постигшем Дункан горе, Клод Дебюсси¹²³ всю ночь играет для сидящей посреди зала Айседоры, пытаясь звуками музыки утешить ее или хотя бы пробудить.

Ой, не надо. Пробуждение будет ужасным! Ведь мисс Дункан все еще не плачет, не кричит, не говорит, а только смотрит в одну точку, душа ее медленно и верно умирает, нисходит в сам Аид, влекомая двумя светлыми тенями – девочкой и мальчиком.

Доктор не помог, слишком поздно взялись спасать. Две крохотные хрупкие фигурки, бледные до восковости, лежат в комнате с завешенными шторами, уже обряженные в лучшие одежды, прекрасные, но слишком спокойные для детей. Говорят, когда их вытащили из воды, Дердре крепко обнимала Патрика, как обещала матери в день его рождения. Сдержала слово.

До того, как увидеть своих детей, Айседора, как ей потом рассказывали, умудрилась не только подняться с места, а еще и бродила по дому, хотя и не помнила, как ее доставили в этот самый дом. Причем не просто ходила от стены к стене, точно маятник, а успокаивала всех подряд, рассказывая о рае, о бессмертной душе, о том, что теперь ее дети несомненно сделались ангелами. Еще что-то о перевоплощении и о том, что малыши очень скоро вернутся к ним снова. Услышав эти речи, Парис залился слезами и убежал прочь.

Айседора деловито поправила платье на Дердре, слегка растрепала золотые волосы Патрика, их слишком сильно зачесали назад, одобрила корзины с цветами, и только потом, прижав крохотные холодные ручки к своим щекам, из груди Айседоры исторгся вопль отчаяния. Она слышала этот крик со стороны, видела, как ее тело точно само собой бросилось вперед, в запоздалой попытке прикрыть мертвых детей. Ее подхватили, оттащили в сторону, а она кричала, кричала, пока вместе с криком из нее не вышел остаток сил, и она нырнула в глубокий омут спасительного обморока.

Похороны некрещеных детей Айседоры Дункан были разыграны как мистерия ужасающей красоты. В этот день в Париже было невозможно отыскать ни одного цветка, потому что все цветы были принесены в Нельи. Некоторое время назад Дункан боролась с являвшейся к ней черной тенью, на похоронах собрались стаи черных-пречерных теней, все плакали, выражая Айседоре соболезнования, и одна только Дункан среди них смотрелась странной белой птицей, утратившей собственную стаю и не прибившейся к иной. Августин, Елизавета и Раймонд взяли на себя организацию похорон, но Айседора тут же сообщила им, что, несмотря на общественное мнение и христианские догмы, ни за что не отдаст своих детей на съедение червям. Слушая мелодию из «Орфея» Глюка, в исполнении прибывшего в полном составе оркестра Колонна, она представляла себе костер, на котором сгорело тело Шелли, о, если бы ей это позволили, она запалила бы два костра на берегу Сенны, и люди поняли бы красоту ее замысла. А потом они развеяли бы пепел на Лазурном берегу, где малыши еще совсем недавно были так счастливы.

Айседору долго отговаривали от кремации, христианская церковь не одобряет сжигания тел, но, в конце концов, она все-таки отвезла тела в крематорий.

В память о детях, веселых, шаловливых малышах, Айседора делает попытки отказаться от обычных светских похоронных условностей. Черные катафалки, цилиндры, мрачные, заплаканные люди, которые, называя себя христианами, не способны поверить, что невинные малютки уходят из этой жизни только для того, чтобы играть и веселиться в райском саду. Что смерти нет, и возвращающиеся на небо чистые души терпели бы на своем пути меньше препонов и трудностей, если бы в дальнюю дорогу их сопровождали не черные печальные тени, а люди, которых они хорошо знали и любили. Нежная, светлая музыка, море цветов, сияющий праздник прощания перед разлукой, которая не будет длиться вечно. Ничто не вечно в этом прекрасном мире. Пусть души их уносятся в далекий и прекрасный Эдем, но рано или поздно туда же, без сомнения, направятся и все те, кто не смог пока сопроводить своих дорогих ушедших, а значит, встреча неминуема. Когда-нибудь Айседора, несомненно, вновь обнимет своих детей. Когда? А прямо сейчас.

Похороны детей Айседоры Дункан.

Вернувшись в ателье, Айседора решает за благо для себя покончить с жизнью. В тайном месте в жилище Цирцеи припрятана китайская шкатулка с наркотиками. Обычно для того, чтобы привести себя в порядок, расслабиться после выступления или заснуть, требовалась самая малость, сегодня она примет все и сразу. Даст себе немыслимую, невозможную дозу, уснет и в следующее мгновение пустится вдогонку, вслед за зовущими ее Патриком и Дердре. Веселые дети бегут по лунной дорожке, красиво развиваются золотые волосы девочки, босые ножки не касаются ни земли, ни воды, Патрик резко останавливается и вдруг, прыгнув долгим тягучим движением в сторону матери, хлопает ее ладошкой по плечу: «Ты водишь, догоняй». Смех Дердре разливается над водой и облаками, девочка ловко прячется за пушистым облаком, так что Патрик проскальзывает над ней и, взлетев, направляется к самым звездам.

«Мама, догоняй!»

Айседора достает заветную шкатулку, настойка морфия, порошки… все это можно, наверное, смешать и затем выпить, или… она оглядывает комнату, высматривая графин с водой, но тот остался в ателье. Тяжело вздохнув и помахав рукой Дер-дре, Айседора спускается вниз. Ступеньки уходят из-под ног, но наша героиня крепко держится за перила. Убить себя и переломать ноги суть не одно и то же, шаг за шагом, шаг за шагом Патрик и Дердре все дальше, держась за руки, они бегут, поднимаясь все выше и выше.

«Мама, догоняй!»

Айседора чувствует, что осталась одна, в целом мире одна. На рояле бутылка с выдохшимся шампанском, все сошли с ума, никому ни до чего нет дела. она ссыпает порошки все, какие только есть, на обнаруженный тут же нотный лист. «Шопен», – автоматически отмечает Дункан, и в воздухе разливается дивная музыка.

Дети ждут ее у берега Леты, а если и не ждут, она еще вполне успеет их нагнать. Что там впереди, здесь она все равно уже никому не нужна. Зингер найдет себе другую, мать давно вернулась в Сан-Франциско. братья, сестра.

Айседора поднимает лист с порошком, какая легкая смерть, умереть, слушая Шопена. Секунда, и яд по бумажному желобку посыплется ей в рот, Патрик и Дердре все выше и выше. Дункан запрокидывает голову, и в этот момент со звоном распахиваются двери и окна, ворвавшийся в ателье ветер порывом сдувает смертоносную пыль, и она поднимается над Айседорой серебристым облаком. А в следующее мгновение детские ладошки хватают ее за руки, плечи, обнимают за талию, целуют в щеки и губы. Их много, Патрик, Дердре. они везде и всюду.

«Айседора, мы тоже ваши дети. Не бросайте нас, живите ради нас!» Одетые в домашние платья девочки-ученицы обнимают свою приемную маму, не позволяя ей ни упасть, ни улететь. И она оседает обессиленная, окруженная со всех сторон их любовью и нежностью.

«Нет. Мама никуда не уйдет. Мама будет с вами», – произносит она бескровными губами, чтобы в следующее мгновение потерять сознание.

Патрик и Дердре летят все выше и выше, их уже не догонишь.