Из-за двери пролился свет свечи, образовав теплое озерцо среди синего сияния луны. На пороге стоял мистер Беннет. Набросив плед поверх халата, он вышел проводить семью. Джеймс, сидевший на козлах, приподнял шляпу, приветствуя нового хозяина, на что тот ответил сдержанным кивком, приличествующим джентльмену. Мистер Хилл помог дамам подняться в коляску, их юбки вспенились над подножкой, словно волны прибоя.

Миссис Хилл с обеими служанками стояли, как им и полагалось, на гравиевой дорожке, пока не отъедут леди. Лицо домоправительницы светилось добродушием и умилением. Полли подпрыгивала на месте, чтобы согреться, а Сара сунула под мышки потрескавшиеся руки и вглядывалась в лунную ночь, озабоченно хмуря лоб.

– Разве они не красавицы? – проговорила миссис Хилл. – Мои девочки.

Мистер Хилл захлопнул дверцу коляски и отступил назад. Теперь дело было за Джеймсом.

Он щелкнул языком, тряхнул поводьями и пустил лошадей. Замерев на миг, кони рванули, под колесами захрустел гравий, закачался фонарь на коляске, у одной из барышень невольно вырвался восхищенный возглас, долетел обрывок разговора – и все стихло.

Сара ничего этого не увидела, потому что старалась не смотреть в сторону Джеймса. Ничего не видела и миссис Хилл, заметила лишь, что слуга безупречно выглядел в новой ливрее, даже мистер Хилл не сделал по этому поводу ни одного замечания, хоть и отличался склонностью придираться. Самого же Джеймса беспокоило только, что от волнения дрожат руки: он боялся, как бы этот трепет через натянутые вожжи не передался лошадям, которые могли испугаться и понести.

Но кони знали дорогу лучше его, так что он отпустил поводья, наслаждаясь мерным покачиванием коляски, и только старался придерживаться левой стороны на случай, если мимо внезапно пронесется экипаж более резвый, чем их собственный. Лошади, чувствуя, что им доверяют, подняли головы и бойко перебирали ногами. Джейн, обращаясь к матери, заметила, что этот Джеймс производит впечатление весьма умелого кучера. Миссис Беннет согласилась, что движутся они и быстро, и ровно, так что нынче ей куда удобнее в коляске, чем когда лошадьми управляет старый мистер Хилл.

Джеймс поднял воротник, поддернул рукава до кончиков пальцев и вглядывался в посеребренный луной пейзаж, плавные склоны, темнеющие вершины, в белеющие, словно сугробы в полях, стада овец. Все вокруг казалось чистым, ясным и свежим. Джеймс принюхивался к мяте, растущей по обочинам, к сладкому аромату трав, когда они проезжали сенной амбар, – старинным, исконным запахам дома.

За спиной у него щебетали дамы – не коляска, а клетка с пестрыми птичками. Как доказать хозяевам свое усердие и старание? Сумеет ли он когда-нибудь отплатить за доверие, оказанное ему этим достойным человеком? Все изменилось в один миг: мир мгновенно перевернулся и обновился, потому что кто-то просто проявил доброту. Этим счастьем рисковать нельзя. Надо затаиться и не привлекать к себе внимания. Он даже не взглянет на Сару, как бы хороша она ни была, как бы ни хотелось ему смотреть на нее.

Они спустились в рощицу, где их окутал пряный аромат буковых орешков и торфянистый запах первых в этом году палых листьев.

После дорожной тишины Меритон их ошеломил. Грохот подков и железных колесных ободьев по булыжнику, вопли, улюлюканье, смех. Улицы были полны народу. Кричали конюхи и форейторы, ржали лошади, прохожие стучали в окна карет, пассажиры отчаянно махали, завидев на тротуаре знакомцев.

Чем ближе был Зал ассамблей, тем гуще делался поток двуколок, фаэтонов и кабриолетов. Здесь кучеры придерживали коней, готовясь выгрузить седоков. Выйдя, те оживленно устремлялись к входным дверям. Легкомысленные юнцы весело порхали вокруг степенных седовласых старцев. Сквозь окна можно было рассмотреть зал, уже полный народу. Бросив взгляд в ту сторону, Джеймс резко осадил лошадей возле изогнутой каменной лестницы.

По некоей странной немощи, нападающей только на людей знатного рода, Беннеты были не в состоянии ни сами растворить себе двери, ни выбраться из экипажа без посторонней помощи. К ним подлетел немолодой и сутулый, как цапля, слуга в широкой ливрее и распахнул дверцу, так что Джеймсу не пришлось спрыгивать и проделывать это самому.

Барышни повыскакивали, словно цыплята из курятника, шурша платьями. Каждая из них на миг оперлась на руку незнакомого им лакея (странная и непозволительная близость, как показалось Джеймсу), лица их светились радостью в предвкушении бала. Последней показалась миссис Беннет в лиловом платье, величественная и монументальная, и уплыла прочь в окружении дочерей, которые вились вокруг нее, болтали, смеялись и обменивались приветствиями со всё прибывающими гостями. Вскоре Беннеты смешались с толпой и исчезли в набитом зале, более не способном, казалось, вместить ни единой души.

– Ну что ж ты, любезный! Пошевеливайся! Убирай с дороги свою колымагу!

Кто-то заколотил по задку коляски. Джеймс, зацокав языком, отъехал в сторону.

Часть экипажей выстроились вдоль стены Зала ассамблей, прочие дожидались хозяев в извозчичьем дворе. Возницы коротали время здесь же, в трактире, пустив по кругу бутылку. Джеймса окликнули, предлагая присоединиться и пропустить глоточек, и он приветливо кивнул, но не сел с ними, а, отвязав, повел лошадей к водопойному корыту на Маркет-сквер. Когда лошади вдоволь напились, вдребезги разбив отражение луны в корыте, он отвел их назад к коляске и стал ждать.

Из Зала ассамблей доносился неясный разноголосый гул. Отдельных слов было не различить, слышались только взрывы смеха да перекличка голосов. Потом зазвучала музыка, голоса смолкли, их сменил громкий топот множества ног по деревянным полам.

Джеймс накрыл лошадей попонами. На той стороне улицы возницы распевали песенку – красивая мелодия, а слова похабные. Двое-трое, вскочив с мест, принялись неуклюже отплясывать джигу.

Кобыла ударила копытом по камням. Он потрепал ее по шее.

Поразительно, до чего спокойное местечко этот Лонгборн. Его появление всколыхнуло здешнюю тишь, точно брошенный камень, от которого по воде расходятся круги. Джеймс это чувствовал, замечал, как на него поглядывают Сара, и миссис Хилл, и девчушка. Но круги мало-помалу улеглись, а сам он к тому времени уже достиг дна и залег, словно всегда тут и был. Время теперь плыло над ним, мимо него, все плотнее прибивая его к этому месту, и он приноравливался к здешней жизни, становясь ее частью.

Вот только Сара… По ее ясным серым глазам заметно, что она непрерывно размышляет. Буравит Джеймса испытующим взглядом, нацеливается на него, как на спущенную петлю, что возникла случайно, а теперь мешается, да еще и умоляет ее не трогать.

Шум заставил его вздрогнуть. Один из возниц, покачнувшись, чуть не упал и толкнул другого. Началась перебранка, выкрики, смешки. Джеймс подышал на окоченевшие руки и отвернулся.

Прежде, в былые годы, ему приходилось куда острее ощущать напряжение жизни. Тогда обстоятельства заставляли постоянно быть настороже, держать ухо востро и просчитывать все на три шага вперед. Но этим вечером, сидя на козлах возвращающейся из Меритона коляски и подставляя лицо свежему ветру, он поглядывал на висящую низко над горизонтом полную луну, прислушивался к печальному свисту кроншнепа в полях и радовался, что можно не думать об осторожности, а просто жить.

Когда экипаж проехал по аллее, лошади сами остановились у парадного крыльца, и сонная Сара со свечой отворила двери и впустила дам, Джеймс почувствовал, что все это, непонятно почему, взяло его за душу. Может, так подействовали на него теплый свет свечи после долгой дороги под холодным лунным сиянием, или нежное девичье лицо, хмурое со сна, или барышни, которые поеживались от ночной свежести и переговаривались совсем тихо, чтобы не потревожить отца. Все это было полно такой простоты и определенности, что невольно казалось, будто таков и есть мир, таким он был всегда и пребудет вовеки.

Сара, подав семейству чай, отправилась спать. По стенам плясали тени от ее свечи. Чашки и тарелки можно будет перемыть утром. Хотя, подумала она, сейчас и так уже почти утро. Она вызвалась сидеть допоздна, чтобы Полли и мистер с миссис Хилл смогли выспаться. Не дело, если назавтра все они будут ползать как сонные мухи. А еще ночное бдение давало Саре возможность почитать в одиночестве, она торопливо поглощала очередной роман, невольно чувствуя себя виноватой. Книга оказалась первой частью двухтомного сочинения, притом не вполне благонравной, даром что дала ее Элизабет. Все эти посягательства на честь юной девушки, все эти обмороки – от одной мысли о том, что ее могут попросить почитать это вслух, Сару бросало в жар. «Памела», надо полагать, была предназначена для приватного изучения.

Имелась, впрочем, и еще одна причина, по которой она вызвалась бодрствовать допоздна. Ей хотелось самой убедиться, что Джеймс вернется. Она все равно пролежала бы без сна добрую половину ночи, ожидая, когда захрустит под колесами коляски гравий, когда скрипнет, отворяясь, дверь. Что бы там ни думали другие, она отлично знала: Джеймс – человек ненадежный, бродяга, перекати-поле. И, когда он внезапно исчезнет, так же неожиданно, как появился, ей хотелось обнаружить это первой.

Полли спала как убитая и шумно дышала во сне. Сквозь неплотно сомкнутые веки виднелись узенькие полоски белков. Сара задула свечу и улеглась рядом с ней, дрожа от холода и придерживаясь за острый край кровати, чтобы не упасть. Она лежала впотьмах с открытыми глазами. Какая, собственно, разница, вернется он или сбежит? Ей-то что до этого?

Джеймс тоже не спал, лежа на боку и глядя перед собой в темноту. Со старой болью удавалось справиться, приходилось справляться, хотя и невозможно было избыть ее совсем. И теперь у него было к чему возвращаться, разве не так? Подушка, набитый сеном тюфяк, плед. Четыре стены и пол. Крыша над головой. В холодном ночном воздухе его дыхание превращалось в облачка пара. Есть ради чего возвращаться домой.

Не могла уснуть и миссис Хилл. Она лежала, глядя на холодные звезды в небесах, а мистер Хилл храпел, и его открытый рот зиял, как могила. Где ни окажешься в этом мире, думала она, всегда над тобой будет звездное небо. Где бы ты ни был, Бог всегда смотрит на тебя, Он заглядывает тебе прямо в сердце.