В Иванов день миссис Хилл отправилась в Меритон, чтобы расплатиться по счетам и выбрать в мясной лавке что-нибудь на ужин. Выглядела она весьма празднично: на голове красовался аккуратный чепец, банты были завязаны и расправлены со свойственной ей обстоятельностью, а старенькая косынка льняного кружева тщательно заколота под подбородками, с тем чтобы не показать лишний квадратный дюйм кожи солнцу или нескромным взорам. Солидной поступью она двигалась по дорожке – статная, основательная, под общим для всей прислуги недорогим зонтиком. Весьма респектабельная и уверенная особа – это знали все на кухне, а при случае могли подтвердить и хозяева. А весь мир узнавал об этом в дни ежеквартальных расчетов, когда экономка Беннетов важно вступала в Меритон, дабы расплатиться по счетам.

Но Сара с некоторых пор видела ее насквозь, сквозь любые чепцы и косынки: где им было заслонить немощную плоть! Пока Полли и мистер Хилл спали, на кухне экономка с горничной долго и мучительно добирались до истины, облокотившись на чисто выскобленный стол и крепко сцепив пальцы. У Сары потрясение вскоре сменилось пониманием и сочувствием (кому, как не ей, было понимать, что значит быть молодой и влюбленной, хотя представить себе таким же и мистера Беннета оказалось трудновато), а потом в сердце закипел гнев на хозяина: все эти годы!..

– А ты, Сара… – Миссис Хилл потерла нос и чихнула. – Сама-то, часом, не ожидаешь ли прибавления, а?

Сара поскребла ногтем столешницу, там, где остался глазок от сучка, покрутила головой: у нее уже прошли месячные.

Помолчав, миссис Хилл произнесла:

– Что ж, может, оно и к лучшему.

Пока миссис Хилл совершала свое сезонное перемещение, на прибранной и вычищенной до блеска кухне ненадолго воцарился покой. В камине тлели угольки, на столе стояли мука и лярд, приготовленные для лепешек. Мистер Хилл отправился куда-то по своим таинственным делам. Сара и Полли сидели молча, погруженные каждая в свои мысли, и не торопились нарушить тишину. Сара потирала пальцы и думала: я должна пойти его искать, вот сложу вещи и пойду. А следом приходила другая мысль, такая же убедительная: я должна ждать его и не трогаться с места. Он знает, что найти меня можно здесь и только здесь. И найдет, как только сумеет за мной прийти.

Мысли поднимались и падали, как сливки в маслобойке, но ничего существенного из них не сбивалось.

– Знаешь, я тоже по нему скучаю, – сказала Полли.

Сара кивнула: она знала.

– Что ты будешь делать?

Сара встала из-за стола и захлопотала: завернула в полотенце пару кексов, оставшихся от завтрака, и добавила несколько ломтиков сыра. В кладовой она налила пива в бутылку и заткнула пробкой.

– Так, – сказала она, – надевай чепец.

Полли, которая следила за ее действиями с недоуменной физиономией, просияла:

– Мы уходим?

– Мы идем на прогулку. Хочу пройтись и взглянуть кое на что. Кое-что проверить.

Полли заулыбалась во весь рот.

Они спустились к тропе, и вскоре Полли уже беспечно щебетала, срывая цветок за цветком. Она восторженно причитала над шиповником, ахала при виде пчел и бабочек, взвизгивала, когда кролики улепетывали при ее приближении. По тропе они спустились вниз, пересекли дощатый пастуший мост, переброшенный через реку. Оттуда поднялись на склон холма, углубились в лес, дошли до опушки и спустились по другую сторону холма в следующую долину. Перед ними раскинулось обширное, огороженное ивовым плетнем пастбище, на котором паслись овцы.

– Раньше это была общинная земля, – заговорила Сара. – Здесь и дома были.

Сара, ловко просовывая между прутьями носки башмаков, перелезла через плетень, протянула Полли руку и помогла ей перебраться. По ту сторону овцы разлеглись на траве и дремали. Были видны сухие проплешины в дерне – по этим линиям неглубоко под почвой залегали камни, и трава на них росла плохо. Сара проследила отметины взглядом: четыре стены, еще одна, поперечная, делившая дом пополам, промежуток – там, должно быть, располагалась дверь, а под ее порогом копались куры.

– Здесь я родилась, – сказала Сара.

Полли оторвалась от букетика из полевой герани, лютиков и маргариток:

– Как здесь?

– По крайней мере, мне так кажется. Где-то тут. Я помню эту линию холмов. Опушку леса. В этих домах жили ткачи. Мой отец тоже был ткачом.

– Ну, – протянула Полли, – сейчас-то здесь ничего не осталось.

Девушки снова перелезли через плетень, погуляли еще немного, а потом уселись на траву на насыпи и сняли башмаки. Полли легла на спину и сквозь листья и переплетенные ветки смотрела на голубое, как незабудки, небо. Вскоре ей это наскучило, она перевернулась на бок, подложив руку под голову, лениво зажмурилась и задремала. Сара долго сидела около нее, вслушиваясь в жужжание пчел и мух, вьющихся вокруг цветов, завороженная воспоминаниями о счастливых днях, о женщине в выцветшем красном платье, уходившей от нее на фоне бескрайнего синего неба по высокой траве.