Часть первая

Нестираное платье надевать негоже, это так же немыслимо, как выйти на люди вовсе без одежды – особенно в Хартфордшире, а тем более в сентябре. Стирка – событие неизбежное, как наступление ночи. И все же каждую неделю Сара ждала этого ритуала с тяжелым сердцем.

В половине пятого утра, когда она приступила к работе, было еще совсем темно. Морозный воздух обжигал лицо, а железная рукоятка насоса пронзала ледяным холодом даже сквозь рукавицы, и руки отчаянно ныли, пока Сара перекачивала воду из подземной тьмы в подставленное ведро. Что ж, день предстоял нелегкий и долгий, и он только начинался.

А кругом царил покой. В загонах на холме ютились овцы, на живой изгороди пушистыми шариками нахохлились птицы. В кустах прошуршал еж, пробираясь в опавшей листве. В свете звезд поблескивал ручей в каменистом русле. Ниже по склону, в хлеву, коровы, шумно дыша, выпускали клубы душистого пара, а в свинарнике под брюхом у матки сгрудились поросята. На своем тесном чердаке миссис Хилл и ее муж, умаявшись за день, спали глубоким сном без сновидений. Двумя этажами ниже, в хозяйской опочивальне, под стеганым одеялом посапывали мистер и миссис Беннет, неподвижные, будто два холмика на погосте. Юные леди, все пять, спали в своих кроватях, видя сны, какие полагается видеть юным леди. И над всем миром сияли звезды, лили свой холодный свет на сланцевые кровли, и на мощеный двор, и на флигель, и на кусты, и на небольшой пустырь позади лужайки, и на выводок фазанов, и на Сару, одну из двух лонгборнских служанок, которая успела накачать полное ведро воды, оттащила его в сторону, подула на распухшие ладони, а потом подставила под струю второе ведро.

Над восточными холмами небо светлело, становясь прозрачно-синим. Согревая ладони под мышками и выдыхая облачка пара, Сара поглядывала вверх и мечтала о невиданных, лежащих далеко за горизонтом странах. Там, наверное, уже совсем рассвело, думала она, а когда здесь наступит ночь, солнце еще будет светить на островах Барбадос, и Антигуа, и на Ямайке, где трудятся темнокожие, голые до пояса люди, а еще в Америке, где индейцы и вовсе почти не носят одежды, а значит, им не приходится так много стирать… Вот бы однажды уехать туда и нипочем больше не отстирывать чужое нижнее белье!..

Не дело это, чтобы одни люди стирали за другими исподнее, размышляла Сара, цепляя ведра к коромыслу, подныривая под него плечом и выпрямляясь. Юные леди в семействе Беннет держат себя так, точно под одеждой они гладенькие и без единой дырочки, прямо не девушки, а алебастровые статуи. Но потом они швыряют замаранные сорочки на пол, чтобы их унесли да постирали, и становится ясно, что они обычные бренные создания и снизу у них то же, что у всех прочих. Должно быть, потому-то барышни и отдают распоряжения Саре, пряча лица за пяльцами с вышиванием или за книгой: ведь это она оттирала и отмывала за ними пот, грязь и месячную кровь. Ей, Саре, известно, что они не ангелы небесные, оттого-то юные леди и не решаются взглянуть ей в глаза.

Оступаясь и расплескивая воду, Сара осторожно шла по двору. Она была уже в двух шагах от входа в прачечную, когда нога вдруг заскользила и девушка потеряла равновесие. Мгновение, казалось, остановилось – она успела увидеть, как ведра, соскочив с коромысла, летят в разные стороны уже полупустыми. Она даже успела подумать, что все ее труды пошли прахом и что падать будет больно. Тут ведра ударились оземь и покатились, громыхая так, что с буков с карканьем разлетелись всполошенные грачи. Сара со всего маху приземлилась на каменные плиты. Запах подтвердил догадку девушки: она поскользнулась на свином навозе. Свинья вчера выбралась из хлева и разгуливала по всему двору, за ней увязались поросята, а вечером никто так и не прибрал за ними, руки не дошли. Дела каждого дня перетекали в день следующий, никогда не удавалось переделать их все, чтобы сказать с удовлетворением: вот, все выполнено, позади тяготы дня сегодняшнего. Работа откладывалась и накапливалась, подстерегала и… заставляла ни в чем не повинного человека поскальзываться с утра пораньше.

После завтрака Лидия устроилась на кухне у очага, подобрав под себя ноги, и, попивая сладкое молоко, заявила миссис Хилл недовольным тоном:

– Да вы просто счастливица, Хилл. Хорошо вам тут, внизу, сидеть в тепле да уюте.

– Ну, если вы так считаете, мисс Лидди.

– Разумеется, считаю! К тому же вы вольны делать все что захотите, и никто вас не пилит, не поучает, разве не так? О господи! Да я просто не в силах больше слушать, как Джейн читает мне нотации, еще разок – и я не выдержу. Да и что уж я такого натворила? Просто захотела чуточку повеселиться!

По соседству с ними, в прачечной, Сара, склонившись над стиральной доской, мыльным щелоком оттирала пятно с полотняной нижней юбки. Подняв юбку с полу в спальне барышень, она обнаружила, что подол замаран уличной грязью на целых три дюйма, поэтому еще с вечера замочила ее в щелоке. Мыло не отъедало пятно, зато щипало и жгло ее обветренные руки, потрескавшиеся и в цыпках. Стирай Элизабет Беннет свои нижние юбки сама, думала Сара, она, пожалуй, была бы поаккуратнее.

От медного котла валил пар, в нем кипятилось постельное белье. По запотевшим оконцам стекали капли. Сара осторожно прошла от чана к котлу по доскам, настеленным поверх мокрого и скользкого каменного пола. Бросив юбку в серую бурлящую воду, девушка утопила ее деревянными щипцами, потыкала, выпуская пузыри воздуха, помешала. Ей было велено – и ведь не поспоришь – отстирать юбку до полной белизны, и что с того, что завтра же ее, скорее всего, снова замызгают.

Полли, по локоть в чане с холодной водой, полоскала шейные платки мистера Беннета, вынимала их один за другим и перекладывала в корыто с холодным рисовым отваром, чтобы накрахмалить.

– Много нам еще осталось, как по-твоему, Сара?

Сара огляделась, прикинула. Корыта с замоченным бельем, груды волглых тряпок, дожидающихся своей очереди. Кое-где для стирки нанимают помощников. Но только не здесь, о нет! В поместье Лонгборн свое грязное белье всегда стирали сами.

– Простыни, наволочки, да еще и наши вещи…

Полли обтерла руки о передник и начала было считать груды, загибая пальцы, но тут заметила, какие они у нее красные. Девочка нахмурилась и принялась рассматривать свои ладони – как некий интересный, но не имеющий к ней отношения предмет. Должно быть, от холода руки совсем потеряли чувствительность.

– Ой, чуть не забыла про салфетки, – спохватилась Сара.

Раз в месяц каждой женщине в поместье выпадало несколько несчастливых дней, когда она вдруг начинала раздражаться по пустякам, становилась капризнее и слезливее обычного – это приходили крови. Все женские салфетки были замочены в отдельном корыте, от которого шел запах тяжелый, будто из лавки мясника. Их предстояло прокипятить последними, в оставшейся воде, перед тем как перевернуть и вылить котел.

– Похоже, тут еще порций на пять.

Сара подавила вздох и оттянула ткань под мышкой: платье, которое она терпеть не могла, насквозь пропиталось потом. Платье было из зеленоватого поплина, миссис Хилл называла этот цвет Eau de Nil, Саре же он всегда напоминал не о разливе Нила, а о разлитии желчи. Впрочем, противный цвет еще полбеды, все равно ее в этом платье никто не видит, но вот крой в самом деле ужасен. Платье шили на Мэри, и предназначено оно было для безмятежного отдыха, рукоделия или музицирования. Ни нагнуться, ни тем более работать в нем было просто невозможно. Сара и надела-то его лишь потому, что другое ее платье, из мышиного домотканого сукна, то самое, в котором она шлепнулась во дворе, пришлось оттирать губкой, отчего в некоторых местах оно промокло и теперь проветривалось во дворе на веревке до полного удаления ароматов свиного хлева.

– Давай-ка поменяемся, – сказала Сара. – Ты будешь помешивать, а я полоскать.

Дадим отдых твоим бедным лапкам, подумала Сара, хотя и собственные ее руки уже были распарены и стерты. Она отступила от котла на дощатый настил у корыт, пропуская Полли. Затем щипцами выудила из крахмала шейный платок и стала наблюдать, как падают с него в корыто студенистые капли.

Глаза и нос у Полли покраснели и распухли после нагоняя, полученного от миссис Хилл за неубранный двор. Энергично пошуровав в котле палкой, Полли подергала нижнюю губу кончиками пальцев с коротко остриженными ногтями и принялась жаловаться. Ведь ей же нужно было утром развести огонь, поставить воду, а там подоспело время воскресного обеда. Пока поели, уже совсем стемнело, а кто ж пойдет впотьмах прибирать за свиньями? И разве не ей велели после ужина отскребать кастрюли? Вон все пальцы стерла себе этим песком. И вообще, если поразмыслить, виновата не она, а тот растяпа, что плохо закрыл свинарник, недовернул щеколду, так что гадкой хрюшке всего и оставалось, что поддеть ее пятачком! В том, что Сара упала и разлила воду, нужно не Полли винить, – девочка огляделась и понизила голос, чтобы старик ненароком не подслушал, – а самого мистера Хилла, ведь за свиней-то он отвечает! Стало быть, он и должен был за ними прибрать! Да и какой прок от этого старикана? Лучше бы им лишнюю пару рабочих рук, все ведь об этом только и твердят! Так за что же тогда ей влетело, коли она ни в чем не виновата?

Сара кивала, хмыкала сочувственно, а сама уже довольно давно перестала вслушиваться в горестные сетования товарки.

К тому времени, как стрелки часов в холле добрались наконец до четырех и часы пробили, мистер и миссис Хилл уже накрывали в столовой, как было принято в дни стирки, холодную закуску для господ – остатки воскресного жаркого. Обе служанки тем временем развешивали белье на лужайке. На осеннем холоде от мокрой ткани валил пар. У Сары дрожали руки, потрескавшуюся кожу стянуло и щипало, одна из ранок кровоточила; девушка облизала ее, чтобы не запачкать выстиранное. На миг она замерла, прислушиваясь к своим ощущениям: горячий язык на холодной коже, саднящая трещина, соленая кровь, теплые губы. По этой причине она, признаться, не вглядывалась вдаль и могла обмануться, но все же ей почудилось какое-то движение на тропе, проходящей по склону ближнего холма. Тропа связывала старую верхнюю дорогу, по которой в Лондон гоняли скот, с поместьем Лонгборн и шла дальше, к новой дороге на Меритон.

– Глянь-ка, Полли… видишь?

Полли вынула изо рта бельевую прищепку, расправила и закрепила на веревке сорочку и лишь потом обернулась.

Тропу с обеих сторон прикрывали старые живые изгороди, по ней испокон веку гнали стада и гурты с севера. Еще не видя живности, можно было слышать ее: издалека неслось протяжное мычание коров, сердитый гусиный гогот, жалобный плач ягнят, оторванных от матерей. Бредущее мимо стадо вмиг преображало холм, подобно снегопаду. А следом появлялись погонщики из дальних северных краев, с этим их чудным говором, и скрывались из виду раньше, чем удавалось их рассмотреть.

– Не вижу я ничего, Сара…

– Нет, как же, посмотри!

Но теперь в той стороне можно было различить только птиц – они скакали по кустам, расклевывали ягоды. Полли отвернулась, поддала камушек, шаркнув носком башмака по сухой земле. А Сара все вглядывалась в склон. Изгородь была сплошь усыпана ржавой буковой листвой, остролист под пасмурным небом казался почти черным. Там, где ограду недавно подновляли, просвечивал голый остов из сучьев орешника.

– Ничего не вижу, – повторила Полли.

– Там кто-то был.

– Ну а сейчас никого. – Подобрав камушек, Полли швырнула его как бы в подтверждение своих слов. Он улетел далеко в сторону от тропы и словно поставил точку.

– Ну и ладно.

С прищепкой в руке и еще одной в зубах Сара повесила следующую сорочку, продолжая посматривать в направлении холма. Может, ее обманула игра света или пар, поднимающийся в лучах тусклого осеннего солнца? Наверное, Полли права… Тут Сара замерла, заслонив от света глаза, и – вот, снова, теперь ниже по тропинке – что-то шевельнулось за проплешиной в изгороди. Кто-то идет по тропе, какой-то мужчина. Сара в этом даже не сомневалась: промельк серого и черного, размашистый шаг вприпрыжку. Мужчина, привычный к ходьбе. Она вынула изо рта прищепку, протянула руку, взмахнула:

– Вон там, Полли, ну, теперь-то видела? Шотландец, вот это кто.

Полли досадливо цокнула языком, но все же обернулась поглядеть.

А мужчина уже снова скрылся за узловатым терновником. Однако теперь-то сомнений нет, он там, Саре казалось даже, что она его слышит: едва различимый звук, будто он (шотландец этот, а кому ж еще быть – с этим их инструментом, каким лесорубы меряют поленницы, с особой дощечкой-биркой для записей, а заплечный мешок битком набит всякой всячиной) насвистывал себе под нос. Звук еле-еле слышался, что казалось странным; не с другого же конца света он доносился.

– Ты слышишь, Пол? – Сара подняла покрасневшую руку, призывая не шуметь.

Полли резко повернулась и свирепо уставилась на нее:

– Не зови меня Пол, знаешь ведь, не люблю я этого.

– Тсс!

Полли даже топнула с досады:

– И все из-за этой мисс Мэри, это по ее милости я должна зваться Полли.

– Хватит, Полли, будет тебе!

– Конечно, раз она – барышня, а я нет, стало быть, ей можно зваться Мэри, а мне, изволите видеть, пришлось стать Полли. И нужды нет, что крестили-то меня Мэри.

Сара шикнула и махнула на нее рукой, продолжая присматриваться к тропинке. К возмущенному ворчанию Полли она привыкла давным-давно, а тут, на дороге, что-то новое: мужчина с котомкой за плечами и мелодией на губах. После того как леди и барышни вдоволь натешатся покупками, он наверняка спустится в кухню и перед ними тоже выложит товар, только попроще и подешевле. Ах, а ей и нарядиться-то не во что! О суконном платье даже думать нечего, оно теперь выглядит еще хуже, чем вот это, что на ней теперь, – противного цвета желчи. А зато… сказки и баллады в бумажных обложках, ленты и пуговицы, а может, оловянные браслетки, от которых через две недели на руке появится зеленая полоска, – о, сколько же радости нес торговец-шотландец в их глухомань, в этот богом забытый угол!

Тропа вела за дом, там уж никого нельзя было ни рассмотреть, ни услышать, так что Сара расправила на веревке сорочку, вытянула из корзины следующую и повесила ее небрежно и наспех.

– Пошевеливайся, Полли, кто за тебя будет работать?

Но Полли вдруг бросилась вприпрыжку через весь выгон и, прильнув к забору, завела разговор с лошадьми, что вольно паслись на соседнем поле. Сара наблюдала, как девчонка шарит в кармане фартука и, выудив яблочки-паданки, протягивает им, бормочет, гладит конские морды. Потом Полли забралась на забор и уселась, болтая ногами, исподлобья щурясь на солнце. Совсем забылась девчонка, подумала Сара, будто ей фея что-то на ушко нашептывает.

Сжалившись над Полли – целый день стирки вымотает кого угодно, а такого несмышленыша, непривычного к тяжкому труду, и подавно, – Сара закончила работу в одиночку и не прикрикнула на девочку, а предоставила ей лентяйничать. Пусть делает что хочет: хоть бросает ветки в ручей, хоть собирает буковые орешки.

Когда Сара уносила с выгона последнюю пустую бельевую корзину, уже смеркалось, а ведь во дворе так до сих пор и не было убрано. Девушка окатила плиты мутной мыльной водой в надежде, что щелок справится с делом и отъест грязь.

Миссис Хилл в дни стирки тоже приходилось нелегко. Целый день она одна откликалась на зов всех колокольчиков: Беннеты не снисходили к тому обстоятельству, что служанки заняты бельем, и поблажек экономке не давали.

Когда Сара покончила наконец с приборкой в прачечной – ладони у нее горели, спина ныла, а руки не гнулись от усталости, – миссис Хилл хлопотала, накрывая ужин для слуг. С грохотом водрузив на стол блюдо со свиным студнем, она с вызовом глянула на Сару, словно желая сказать: «И прошу без возражений! А вы на что рассчитывали? Вот себя и вините». Розовато-серые кусочки мяса в желе всегда появлялись на столе, когда было недосуг заниматься стряпней. Один их вид вызывал у Сары отвращение.

Неуверенно, бочком вошел мистер Хилл. Во дворе за его спиной Сара краем глаза заметила работника из соседнего хозяйства – тот трубно высморкался в платок и помахал рукой, прощаясь. Мистер Хилл в ответ только кивнул и захлопнул дверь. Он обтер руки о штанины, языком ощупывая больной зуб. Миссис Хилл начала резать хлеб, отчего студень на столе мелко затрясся.

Сара юркнула в кладовую; прихватив разом банку горчицы, глиняный горшочек с маринованными грецкими орехами, черный масляный соус и хрен, она вернулась на кухню и выставила приправы на стол рядом с солью и маслом. К замерзшим, покрасневшим от холода рукам постепенно возвращалась чувствительность, и они мучительно горели и ныли. Сара, пытаясь унять боль, почесывала ладони и терла их одна о другую. Миссис Хилл, посмотрев на нее, нахмурилась и покачала головой. Сара подсунула руки под себя, что принесло некоторое облегчение; миссис Хилл права, если тереть, будет только хуже, но ведь мочи нет как чешется.

Со двора ворвалась Полли в облаке свежего воздуха, розовощекая, с невинным видом, точно все это время честно трудилась в поте лица. Она подсела к столу, схватила было нож и вилку, но тут же бросила их на стол, когда мистер Хилл опустил кислый взгляд на свои сложенные вместе кулаки. Сара и миссис Хилл тоже сложили ладони и бормотали вслед за ним благодарственную молитву. Потом некоторое время были слышны только стук и звяканье столовых приборов. Студень трепетал под ножом миссис Хилл.

– А он теперь наверху, миссис? – поинтересовалась Сара.

Миссис Хилл и глаз на нее не подняла:

– Мм?

– Шотландец. Он все еще наверху, у барышень? Кажется, пора бы ему уже спуститься к нам.

Миссис Хилл недовольно нахмурилась, плюхнула основательный ломоть студня на мужнину тарелку, другой на тарелку Сары.

– Что?

– Она выдумала, будто видела шотландца, – встряла Полли.

– Я правда видела шотландца.

Мистер Хилл, оторвав взгляд от тарелки, переводил выцветшие глаза с одной девицы на другую. Сара, примолкнув, ткнула вилкой в студень. Полли сочла, что победа осталась за ней, и с радостной ухмылкой уплетала свою порцию. Мистер Хилл вновь устремил безрадостный взор на тарелку.

– В дом никого не приглашали, – нарушила молчание миссис Хилл. – С утра была миссис Лонг, а после и не заходил никто.

– Мне показалось, что я мужчину видела. Видела вроде, как он спускается по тропе.

– Чей-то поденщик, должно быть.

Мистер Хилл подобрал и отправил в рот остатки студня. Он двигал челюстями размеренно, будто корова, дабы наилучшим образом использовать остатки зубов. Сара старалась не обращать внимания, изо дня в день ей приходилось за едой проделывать этот фокус: не замечать мистера Хилла. Нет, хотелось ей крикнуть, не поденщик, ничего похожего! Она же его видела. А еще она различила, как он насвистывал едва слышную, неуловимую мелодию. Сама мысль, что это был неотесанный вахлак или, того хуже, шамкающий старик из тех, что сидят на ступеньках, посасывая трубку, казалась ей нестерпимой.

Однако возражать Сара не стала, да и к чему, если мистер Хилл угрюмо молчит, миссис Хилл не в настроении, а Полли лишь бы поспорить. Впрочем, миссис Хилл, видя ее досаду, смягчилась. Протянув руку, она заправила темную прядь Сариных волос, выбившихся из-под чепца:

– Ешь как следует, золотко.

Бледная улыбка мелькнула на лице Сары и погасла. Девушка отрезала ломтик свинины, сдобрила горчицей, а потом еще и хреном, обмакнула в масляный соус, насадила сверху кусок маринованного ореха и осторожно сунула все это сооружение в рот. Ломоть был мясистый, студенистый, с тающими вкраплениями мозгов и жилистыми волокнами щековины. Время от времени что-то неожиданно хрустело на зубах. Проглотив кусок, Сара прихлебнула полпива. Радовало в нынешнем дне лишь то, что он уже близился к концу.

После ужина они с Полли и миссис Хилл сидели, не в силах произнести ни слова от усталости, и передавали друг другу горшок гусиного жира. Сара, колупнув, помяла и согрела в пальцах белый комочек. Она втирала жир в обветренные руки и разминала пальцы – то сгибая, то выпрямляя. Хотя руки все еще болели, зато кожа становилась мягче и не растрескивалась.

Мистер Хилл, сжалившись над женщинами, возился в судомойне с обеденной посудой – было слышно, как он плещет водой, скоблит, звякает. Миссис Хилл вздрагивала, опасаясь за фарфор.

Потом позвонил мистер Б., чтобы ему в библиотеку принесли ломтик кекса к мадере. Мистер Хилл пришел по этому поводу в скверное расположение духа и, шаркая, отправился выполнять поручение. Примерно через час миссис Хилл забрала усыпанную крошками тарелку и захватанный бокал, а Сара отнесла барышням ужин на позвякивающем подносе – и на том дела закончились. В дни стирки грязную посуду после ужина оставляли до утра. А еще в дни стирки Саре было слишком трудно собраться с мыслями, чтобы читать книгу, одолженную у мистера Б. Вместо этого она позаимствовала у него старый «Курьер» и стала читать вслух, чтобы и миссис Хилл послушала. Новости были трехдневной давности, бумага на сгибах обтрепалась, на смазанных жиром руках оставалась типографская краска. Негромко, словно боясь потревожить спящее дитя или задремавшего старика, Сара читала о новых упованиях на близкую победу в Испании, о том, что положение Буонапарте теперь незавидно и он еще попляшет – она невольно представила, как полководцы кружатся, взявшись за руки. И тут снаружи донесся какой-то звук.

Сара так и замерла с газетой в руке:

– Вы слышали?

– А? – встрепенулась миссис Хилл, заклевавшая было носом. – Что?

– Не знаю, какой-то шум там, за дверью.

Следом послышалось тихое ржание, а потом глухой стук копыт – лошади в стойле явно встревожились.

– Сдается мне, там кто-то есть. – Сара отложила газету, приподняла со своего колена голову уснувшей девочки.

– Пустяки, нет там никого, – произнесла миссис Хилл.

Полли села, но так и не проснулась. Мистер Хилл забормотал, захлопал глазами, после чего резко выпрямился, потирая подбородок:

– Что там такое?

– Я что-то слышала.

Все они с минуту прислушивались.

– Может, цыгане… – предположила Сара.

– И зачем бы сюда цыганам? – возразил мистер Хилл.

– Ну, за лошадьми…

– Цыгане знают толк в лошадях, на таких они не польстятся.

Они снова прислушались. Полли, не открывая глаз, примостила голову Саре на плечо.

– Нет, ничего. Крыса, должно быть, – заключила миссис Хилл. – Пусс о ней позаботится.

Сара кивнула, но продолжала вслушиваться. Полли снова засопела тихонько, ее тело обмякло.

– Ну, тогда ладно, – сказала Сара. – Пора спать.

Сара расшнуровывала корсет – лунный свет лился из-под занавесок и просачивался прямо сквозь ткань. Оставшись в одной сорочке, девушка приподняла занавеску и поглядела на двор, на повисшую над хлевом луну, огромную и желтую. Было светло как днем, постройки замерли в молчании, во всех окнах темно, никакого движения. Определенно никаких цыган, даже крысы не шмыгают.

Уж не шотландец ли там? Что, если он решил заночевать у них, а на рассвете тронется в путь, пока его не заметили? Котомка у него пуста, видно, все распродал и собирается пополнить запас где-нибудь на рынке или в фабричных городах. А интересно, должно быть, жить вот так. Пожелал – остался, надоело – ушел, нигде и на миг не задержишься, если сам не захочешь. Броди себе по узким тропкам да по широким городским улицам хоть до самого моря. Кто знает, где окажешься завтра: может, в Стивенидже, а может, даже в Лондоне.

Свеча на сквозняке оплывала. Сара дунула на пламя, опустила занавеску и забралась в постель, под бочок к теплой, посапывающей Полли. И лежала, глядя на занавешенное окно; нынче ночью глаз не сомкнет, это уж наверняка: ей не даст заснуть яркий лунный свет и мысль о том, что там, во дворе, затаился коробейник. Но молодость взяла свое, к тому же Сара поднялась в половине пятого утра и весь день трудилась словно пчелка, потому-то не пробило и одиннадцати, как она ровно задышала и погрузилась в сон.