Мой план заключался в том, чтобы остаток дня (а если выживу, то и дольше) разгуливать по Стокгольму и вести себя в высшей степени не по-шведски. Теоретическая база плана гласила, что таким образом будет легче выявлять и наблюдать шведские общественные нормы. Провоцируя встречных шведов своим поведением, я смогу оценить болевые точки их мировосприятия. Вынуждая их проявлять предельную терпимость, я увижу, насколько они замкнуты, сдержанны, законопослушны, чопорны и скучны. Так я определю место шведов на шкале скандинавского социал-аутизма.

Будем надеяться, что более глубокое понимание этой нации поможет мне относиться к ним с большей симпатией. Я стану подопытным кроликом, антропологической канарейкой, которую опустят в глубины угольных шахт шведской ментальности. Тут может случиться что угодно – неловкое молчание, отведенные взгляды, драка, арест, депортация…

Моей первой остановкой был Музей Нобеля в невероятной красоты историческом центре – Гамла Стан. Честно говоря, меня всегда раздражала эта нобелевская шумиха. Как известно, источником богатства Альфреда Нобеля был динамит, который он изобрел для горнодобывающей промышленности. Однако скоро динамит стал использоваться в военных целях и уничтожил бесчисленные миллионы людей. Тем не менее в один прекрасный день удалившийся от дел Нобель, изнывая от безделья в своем особняке на Итальянской Ривьере, решил, что его кровавые деньги должны пойти на премию за содействие установлению мира во всем мире, и включил соответствующий пункт в завещание. Это как если бы царь Ирод выступил спонсором конкурса на самого прелестного младенца или директор фирмы по сносу зданий вручал архитектурные премии.

С тех пор премию мира время от времени дают классным ребятам. Например, в 1973 году ее получил Генри Киссинджер – человек, который, по словам Кристофера Хитченса, предал иракских курдов, поддерживал апартеид и дал добро на «преднамеренное массовое истребление гражданского населения в Индокитае». Присуждение премии Обаме в 2009 году было не столь скандальным, но выглядело несколько абсурдно. Лауреатом премии не стал Махатма Ганди, зато ее получил Эл Гор.

Как и следовало ожидать от учреждения, в котором собраны блистательные результаты всех начинаний человечества, в Музее Нобеля царили тишина и благоговейный трепет. Это было самое подходящее место, чтобы достать пакет чипсов и начать громко хрустеть ими, прихлебывая колу из банки, прямо под знаком «еда и напитки запрещены». Вот оно, настоящее испытание для шведской толерантности, если таковая есть в природе!

Я изо всех сил шуршал, хрустел и чавкал на глазах у двух музейных работников и многочисленных посетителей, но не дождался реакции ни от тех ни от других. В итоге мне пришлось сжевать намного больше чипсов, чем я собирался (а шведские чипсы просто ужасны), да еще в сочетании с газированным напитком, из-за которого у меня началась весьма неприятная отрыжка. Но результаты этого зондирования позволили мне сделать вывод: стремление избежать конфликта у шведов развито еще сильнее, чем законопослушание.

Я вышел из Музея Нобеля и направился к пешеходному переходу. На тротуаре собралась небольшая кучка людей, ожидавших зеленого сигнала светофора. Машин не было ни поблизости, ни вдалеке. Перед дилеммой пустой дороги и красного человечка датчане ведут себя так же, и долгие годы я издевался над их стадным инстинктом. «Я не нуждаюсь в том, чтобы какой-то фонарь указывал мне, как надо переходить через дорогу», – восклицал я и смело ступал на мостовую. Меня не останавливали ни отчаянные попытки супруги ухватить мой локоть, ни неодобрительное ворчание других пешеходов. Однако со временем я стал все чаще следовать сигналу светофора – мой бунтарский дух присмирел под давлением скандинавского коллективизма.

Но сейчас я посмотрел по сторонам и с гордо поднятой головой перешел дорогу на красный свет. В Дании это выглядело бы вызывающе, и я решил, что в Швеции это сочтут прямой провокацией.

Женщина, стоявшая рядом со мной, восприняла мой пример на подсознательном уровне и тоже начала было переходить, но в последний момент увидела красный свет и юркнула обратно. Вроде бы кто-то бросил неодобрительное «ну и ну» в мой адрес, но я не уверен. Спокойно перейдя дорогу, я обернулся к людям на другой стороне и поднял ладони вверх, как бы говоря: «Вот видите, я жив-здоров». Но они продолжали следить за светофором, не обращая на меня внимания.

Следующей остановкой была скамейка у театра. Здесь я подсел к даме с пакетиком мармеладных мишек и уставился на ее лакомство в надежде, что меня угостят. Почувствовав это, женщина неловко подвинулась в сторону, не прекратив поедания мишек. Я продолжал таращиться. Наконец, женщина взглянула на меня. Я состроил физиономию, которая должна была означать, что мне ужасно хочется хоть одну конфетку. Сильно встревожившись и не говоря ни слова, женщина встала и стремительно удалилась. Бог ты мой.

Через некоторое время рядом со мной присел человек с ридером Kindle. «Это у вас такая электронная книга?» – приветливо спросил я.

Человек кивнул.

«Ух ты, как классно, это же штучка прямо как в «Звездном пути», правда? Вам нравится? Стоит брать такую же?»

«Удобно в дороге», – сказал человек, не глядя на меня, и продолжил читать.

Немного погодя в глубинах его души, видимо, проснулось нечто человеческое. Он оторвался от чтения и повернулся ко мне. «Мне нравится, что можно брать с собой много книг», – сказал человек и, явно удовлетворенный исполненным гражданским долгом, вернулся к чтению.

Убедившись, что шведы способны к человеческому общению, если их к этому слегка подтолкнуть, я вернулся в отель. Там я некоторое время пасся около лифта в ожидании момента, когда им соберется воспользоваться кто-то из шведов. Первой мишенью оказалась женщина за пятьдесят с большим чемоданом на колесиках. Я подождал, пока она соберется зайти в лифт, и быстро прошмыгнул вперед, чтобы оказаться в лифте первым. Она немедленно отступила, показав легким кивком, что я могу ехать один. Лифт был небольшим, но нам двоим хватило бы места. Я сдвинулся в угол кабины и весело проворковал: «Ничего-ничего, мы прекрасно поместимся!» Но ее взгляд неожиданно приковало нечто весьма интересное, и она отошла в сторону. (Как ни странно, в холле отеля – это был The Berns – стояла стеклянная витрина с фаллоимитаторами на продажу. Возможно, они ее и заинтересовали.)

Как и предполагал Эке Даун, лифты оказались богатой средой для изучения шведской ментальности. В течение нескольких дней я старался использовать любую возможность, чтобы прокатиться в них в компании местных. Учтя свой первый опыт, я дожидался, пока объект устроится в лифте поудобнее, а затем проникал внутрь и пытался склонить его или ее к человеческому общению.

Ответы на мое бодрое: «Привет, как поживаете? Прекрасный отель, не правда ли?» – были преимущественно односложными. Один плотный мужчина среднего возраста в костюме и при галстуке просто проигнорировал меня, уставившись прямо перед собой. Молодая женщина нервически заулыбалась и отшатнулась назад, глядя себе под ноги. Только одна юная пара нашла в себе смелость подтвердить, что отель действительно хороший, прежде чем продолжить свою беседу полушепотом (только тогда я понял, что они откуда-то из Прибалтики).

Моей следующей ареной провоцирования шведов стал общественный транспорт. Один из главных туристических аттракционов Стокгольма – круглая прозрачная гондола, которая поднимает посетителей на вершину сферического спорткомплекса Stockholm Globen, откуда открывается прекрасный вид на город. Доехать туда можно на метро. Моей посадке в вагон предшествовала обычная схватка, как в регби: выходящие пассажиры сталкивались с входящими. В большинстве других стран это сочли бы бессмысленным эгоизмом, но здесь, в Стокгольме, никто и глазом не моргнул.

Я схватил за локоть мужчину – делового человека в костюме и галстуке с плоской сумкой на плече, – который пытался протолкнуться к вагону через поток выходящих пассажиров.

«Очень прошу извинить мою назойливость, но не могли бы вы помочь мне в одном деле?» – начал я.

На лице мужчины поочередно промелькнули гнев, удивление и раздражение, которые в конечном итоге превратились в рассерженно-недоуменный вид.

«Видите ли, я провожу научное исследование особенностей поведения шведов и обратил внимание на то, что вы старались зайти в вагон до того, как его покинут пассажиры. Мне стало интересно, почему вы так делаете? Ведь вполне очевидно, что все прошло бы намного удачнее, если бы люди на платформе уступили дорогу выходящим из поезда».

К этому моменту мы оставались одни на платформе, и человек беспокойно поглядывал на поезд, который должен был вот-вот отправиться.

«Я… я… вы о чем? Мне надо бежать». Он нагнул голову и рассерженно ринулся в вагон. Мне очень хотелось проорать ему вдогонку: «Штаны же ты надеваешь по утрам, так почему бы тебе не вести себя разумно по отношению к другим?» Но я не стал этого делать. Даже я знаю, что нехорошо орать на людей, особенно если ты гостишь в их стране.

Поезд подошел к следующей станции. Это была не моя остановка, но я решил продолжить эксперимент. Разумеется, несколько человек с платформы начали штурмовать вагон до того, как я смог из него выйти. Я широко раскинул руки, чтобы отодвинуть их назад жестом Иисуса, приступающего к милосердному наставлению.

«Здравствуйте! Давайте-ка сначала позволим людям выйти», – сказал я громким голосом (но без крика), оттеснив двоих от входа в вагон. Еще двое ломанулись вперед, не обращая на меня внимания, но одна супружеская пара застыдилась и отошла в сторону. Это была победа, но победа скорее пиррова – устроив такое представление на выходе из вагона, я уже не мог в него вернуться, а следующего поезда пришлось дожидаться двенадцать минут. И все же я показал себя достойным борцом за соблюдение общественных приличий в общественном транспорте.

В следующем поезде по вагонам ходил румын. Он раскладывал по свободным сиденьям небольшие листки бумаги. На листках было написано:

Кое-кто выкладывал на листки монетки, чтобы человек собрал их на обратном пути. Так поступила и моя соседка напротив. Движимый примером Дауна в области налаживания социального взаимодействия, я спросил ее, почему она это сделала, ведь в Швеции отличная бесплатная медицина.

Когда дама осознала, что с ней ни с того ни с сего заговорил иностранец, она ответила: если человек живет в Швеции без разрешения, то права на медицинское обслуживание у него нет.

«Но неужели вы действительно думаете, что он собирает деньги на лечение детей?»

«Нет, но, по мне, сам факт, что он просит милостыню, унижает человеческое достоинство. Поэтому я и подала».

Наступила моя очередь почувствовать себя вразумленным и пристыженным на фоне такого современного, такого шведского сострадания. Наверное, хватит цепляться к местным жителям. Мой энтузиазм по части смелого антропологического исследования уже остыл. Пытаться заставить шведов быть повежливее – все равно что пенять итальянцам на их хвастливость или японкам на их застенчивость. Бедолаги и так с трудом в состоянии разобраться в самих себе. Да и что плохого сделали мне шведы?

Силясь опровергнуть стереотип, я все же пытался завязывать разговоры в кафе и ресторанах. Большинство шведов отвечали на вопросы, но не прилагали никаких усилий к дальнейшему развитию беседы. Не стоит полностью исключать мысль о том, что вся страна реагировала так именно на меня, но я делал все от меня зависящее, чтобы не внушать страх.

Параллельно я продолжал искать какую-нибудь трещинку в шведской броне абсолютной праведности, любой намек на порочность. Их почти не было, если не считать необъяснимого пристрастия к жевательному табаку. Он продается в любом 7-Eleven в маленьких круглых баночках, похожих на баночки с леденцами. (Однажды мне случилось брать интервью у одного из ведущих шеф-поваров страны, и меня постоянно отвлекало вздутие под его левой нижней десной – там он лелеял свой snus.)

Чуть не забыл – в Национальном музее мастурбировали. Как-то днем я случайно оказался там на выставке под названием «Вожделение и порок». Афиша гласила, что она посвящена «природным наклонностям и извращениям шведов от прошлого к настоящему». И хотя я пришел в музей полюбоваться морскими пейзажами Стриндберга, но решил пробежаться по экспозиции, чтобы составить представление о низменных глубинах сексуальности местных жителей. Исключительно в научных целях.

Выставка представляла собой демонстрацию шведских визуальных непристойностей за последние несколько веков. Здесь была огромная, трехметровой высоты картина Юлиуса Кронберга, на которой двое мужчин с вожделением разглядывают обнаженную рыжеволосую женщину (первый показ этого произведения в 1876 году сопровождался огромным скандалом). Здесь был разнообразный видеоарт на тему мастурбации, целая стена фотографий мастурбирующих женщин, несколько полуобнаженных монахинь и все в таком духе.

Какой из этого следует вывод? Во всем мире шведы считаются сексуально раскрепощенной нацией, но многие, в том числе и они сами, с этим не согласны. То, что принимают за шведскую «чувственность», почти никак не связано с тем, куда жители страны пристраивают свои гениталии и как часто они это делают.

Все началось с декриминализации шведской порноиндустрии в 1960-х годах. Скоро этому примеру последовала Дания, и в результате датское и шведское порно превратилось в мировых лидеров отрасли. Сюда добавилось спокойное отношение шведов к наготе – в сауне, на пляже и т. п., – которое опять-таки имеет весьма отдаленное отношение к неистовой страсти.

Существует довольно неуклюжее телеинтервью, которое Дэвид Фрост брал у будущего премьер-министра Швеции, ныне покойного Улофа Пальме в 1968 году. (Неуклюжесть относится в данном случае исключительно к Дэвиду Фросту с его отталкивающим самодовольством; Пальме выглядит исключительно толковым и умным политиком.) Отвечая на вопрос о сексуальной свободе в Швеции, Пальме называет это преувеличением и отзывается о шведах как о «людях с глубокими моральными устоями и огромными сексуальными комплексами», но при этом «с нормальным и здоровым отношением к сексу».

Большие усилия, приложенные Швецией для достижения гендерного равноправия, также могли породить заблуждения. Некоторые наблюдатели решили, что шведским женщинам вообще чужды условности (глубокие вырезы нарядов Агнеты Фельтског, блондинки из группы ABBA, только усугубляли эту уверенность). На самом деле шведские усилия были направлены на то, чтобы женщины проводили больше времени на работе, чем в постели.

Несмотря на свое название, выставка в Национальном музее представляла страну, которая исторически относилась к сексу достаточно пуритански. Тем не менее она разнообразила мой опыт посещения скандинавских музеев. К концу своих странствий я изучил все стереотипы подачи материала и оформления, которые они используют.

Например, звуковые эффекты в виде леденящего душу свиста ветра повсеместно применяются в разделах, посвященных доисторическим временам. (Если верить местным музеям, доисторические скандинавы всю жизнь таскались в одиночку по продуваемым ветрами равнинам, а потом погибали, случайно упав в торфяное болото.) Еще меня очень развлекало то, как в этих музеях пропагандируют викингов. Обычно это делается в ненавязчивой политкорректной форме, и стокгольмский Historiska Museum в этом плане не разочаровал.

«Викинги известны в первую очередь благодаря своим воинственным бесчинствам. Однако это далеко не все, чем они могут быть интересны», – гласила одна из надписей в этом музее. Реабилитируют не только викингов: скандинавские исторические музеи стремятся представить в позитивном свете любую не слишком удобную тему – от своих кровожадных предков до гендерных и расовых проблем. И это не всегда плохо. Я сам – большой энтузиаст политкорректности. Возможно, в наше время это покажется немодным, но для меня политкорректность – та же вежливость, а я хотел бы, чтобы вежливости становилось больше, а не меньше. Поэтому меня возмутила попытка свалить вину за шведское пьянство на итальянцев, как это делала одна из музейных табличек: «Азартные игры и крепкие напитки нельзя считать чем-то новым. Еще в первых веках нашей эры среди народов Севера получили распространение римские привычки». А, теперь понятно: во всем виноваты эти аморальные южные брюнеты!

С вопросом этнокультурного разнообразия тоже надо быть аккуратнее. «В современной Швеции встречаются самые разные верования, – говорилось в другой табличке, рассказывающей об иммиграции в страну в конце двадцатого века. – Иногда на это смотрят настороженно, но все чаще проявляется понимание. Спутниковые антенны и Интернет жителей пригородов настроены на весь мир. Всему миру здесь хватит места».

Так ли это? Я видел на улицах Стокгольма не так много темнокожих или азиатов. Прогуливаясь как-то вечером по дорогому району Эстермалм, я встретил одного-единственного цветного – он чистил мусорные контейнеры около «Макдоналдса». Меня удивило, насколько однороден и немультикультурен центр города, учитывая что иммигрантов в Швеции намного больше, чем в любой другой стране региона.

Тем не менее в экспозиции Historiska Museum присутствовали фотографии знаменитого иммигрантского района Русенгорд в Мальме. Он известен на всю Скандинавию своими социальными проблемами, расовыми беспорядками, запущенностью и насилием. Датчане, которые живут всего в двадцати минутах езды через Эресуннский мост, испытывают в отношении Русенгорда неподдельный ужас. Они с таким отвращением говорят о тамошнем беззаконии, исламском экстремизме, стрельбе и поджогах, что можно подумать, будто речь идет о пригороде Могадишо.

Но нам придется отправиться туда, чтобы поближе рассмотреть великий шведский мультикультурный эксперимент.