Встречаются два финна, Ханну и Яакко. «Выпить хочешь?» – спрашивает Ханну. Яакко кивает, и они идут к Ханну домой.

Первую бутылку водки они выпивают молча.

Открывая вторую, Ханну спрашивает: «Ну, как жизнь?»

«Мы же вроде выпивать собирались?» – раздраженно отвечает Яакко.

Когда я рассказывал о своей предстоящей поездке в Финляндию, все собеседники считали своим долгом предупредить меня о финском пьянстве. Предостережения варьировались от легких намеков вроде: «Да, они любят накатить стаканчик-другой» – до тревоги: «Вы будете там в субботу вечером? Имейте в виду – это ад кромешный!»

Такое мнение о финнах характерно не только для моего круга. В справочнике по этикету для иностранных менеджеров, отправляющихся работать в Финляндию, говорится: «Небольшое предупреждение: коктейль или дижестив с финскими гостями может затянуться до бесконечности. Финны не любят оставлять после себя полные или даже полупустые бутылки».

Ян Сибелиус известен своими трех-четырехдневными запоями. Известным выпивохой был бывший премьер Ахти Карьялайнен, которого арестовывали за пьяное вождение и в конце концов уволили из-за алкоголизма. Экстремальное пьянство – важная составляющая музыки death metal, одной из главных статей финского экспорта, наряду с мобильными телефонами и древесиной. Финские пилоты «Формулы-1» тоже всегда имели репутацию сильно пьющих. Припоминаю, что одного из них как-то осудили за единственное в своем роде преступление – «выход под парусом в нетрезвом виде». И по сей день эстонцы забирают детей с улиц и спасаются бегством, когда приходит паром из Хельсинки и сотни томимых жаждой финнов сметают с полок супермаркетов дешевый алкоголь.

В первые дни в Хельсинки я не замечал свирепствующего алкоголизма. Осколков бутылок и следов блевотины на улицах не было. Автомобили ездили строго по правилам. Краснолицые мужички, распевающие матросские песни, с увесистыми бумажными пакетами в руках мне не попадались.

Мнение о финнах как о заядлых выпивохах выглядит несколько странно: исходя из среднедушевого годового потребления алкоголя, они пьют вполне умеренно. Большинство источников указывает цифру от 10 до 12 литров на человека в год (в пересчете на чистый алкоголь). Это довольно средний показатель по сравнению с другими европейскими странами. Шведы действительно пьют меньше, но их правительство тратит на антиалкогольную пропаганду больше, чем любая другая страна в мире. Дания, Британия, равно как и две трети стран, упомянутых в глобальном отчете ОЭСР 2010 года о влиянии алкоголя на здоровье населения, выпивают больше. Исследование употребления алкоголя в Скандинавских странах, проводившееся в середине 1980-х, показало, что все жители региона в целом одинаково относятся к спиртному, за исключением исландцев, которые активно одобряют пьянство. Так откуда берется репутация финнов как сильно пьющих людей?

Матти Пелтонен возглавляет отдел социальной истории Университета Хельсинки. С 1980-х годов он изучает отношения своих соотечественников с алкоголем. Во время нашей встречи в одном из величественных университетских зданий, построенных в центре Хельсинки в XIX веке, он рассказал мне о первоисточнике шуток на тему финнов и выпивки.

«Именно финны стали первыми рассказывать все эти анекдоты, иначе кто бы их узнал? – сказал Пелтонен безучастным тоном. – Мы сами создали этот абсурдный миф».

Обычно негативные национальные стереотипы распространяют жители соседних стран – например, британцы обвиняют французов в том, что они «себе на уме», американцы считают, что канадцы «тормозят», и тому подобное. Но Финляндия решила, что не стоит никого затруднять, и создала свой негативный имидж самостоятельно. Пелтонен писал о склонности финнов «доходить до крайностей в стремлении дискредитировать наш национальный характер». Но почему они решили запятнать свое имя именно таким способом?

Пелтонен винит в этом движение за трезвость, возникшее в Финляндии в начале XX века как следствие классовой борьбы между правящими сословиями и нарождающимися рабочими движениями. Истеблишмент утверждал, что трудящиеся классы не могут голосовать, поскольку большую часть времени находятся в нетрезвом состоянии. Рабочие движения в ответ предложили ввести обязательную трезвость и сухой закон. Но у плана был существенный изъян, о котором прекрасно знали обе стороны: тогда финны пили еще меньше, чем сейчас, – не больше 2 литров алкоголя в год.

«Им было трудно протолкнуть сухой закон, поскольку все и без того были трезвенниками. Народу просто не на что было пить, – рассказывает Пелтонен. – Рабочее движение использовало идею трезвости, чтобы иметь возможность сказать: “Мы представляем абсолютно трезвых людей, поэтому должны больше влиять на общественную жизнь”».

Политические лидеры распространяли миф о том, что финские трудящиеся не способны справляться с тягой к выпивке, что алкоголь делает их необузданными и дикими. Утверждалось даже, что это биологически обусловленное явление, некая врожденная особенность организма. Они опасались, что доказавший свою трезвость и способность отвечать за свои поступки рабочий класс станет претендовать на расширенные политические права. А поскольку трудящиеся и без того были в огромном большинстве трезвыми и ответственными, все выглядело как политика свершившегося факта.

Финны так решительно настроились искоренить свое воображаемое пьянство, что в 1919 году навязали себе сухой закон. Это привело к неизбежной контрабанде и многочисленным смертельным случаям в результате употребления самогона. Показательно, что первый финский художественный фильм, снятый примерно тогда же, рассказывал о фермере-самогонщике. Воображаемое представление финнов о самих себе воплощалось в жизнь.

Долгое время после отмены сухого закона в 1932 году в стране существовала карточная система – каждому взрослому жителю предоставлялась квота на покупку спиртного. Затем ее сменила государственная монополия винных магазинов, как в Исландии, Норвегии и Швеции. В Финляндии ее представляют жуткие государственные магазины Alko. По отношению к обычному потребителю все это выглядит унизительно, но в последнее время наметились некоторые послабления – магазинов стало больше, и некоторые из них иногда даже открыты.

Тем не менее многим финнам из отдаленных областей страны по-прежнему приходится проезжать больше сотни километров, чтобы дрожащими от волнения руками взять с магазинной полки бутылку 30-градусной Salmiakki Koskenkorva – популярной настойки с привкусом лакрицы.

Финские правящие классы продолжали усиленно выставлять вверенный им народ отвратительными алкашами и после окончания Второй мировой войны. Страну нужно возрождать, так что не время запивать горе, граждане трудящиеся! По итогам войны Финляндия не только отдала России ценные сельскохозяйственные угодья и несколько процветающих городов, но и была обязана выплачивать солидные суммы репараций. Для этого ей требовалась растущая экономика. Так что поставь бутылку обратно, Мика! Возьми себя в руки, и вперед – поднимать хозяйство! Так движение за трезвость обеспечило себе постоянную государственную лицензию на то, чтобы портить людям жизнь.

Когда в 1952 году в Хельсинки проводились Олимпийские игры, финны, только начинавшие застенчиво выходить на мировую арену, очень беспокоились, что о них подумают. К этому моменту они были убеждены в своих алкоголических наклонностях и еще решительнее бросились искоренять разнузданное пьянство. А оно по-прежнему оставалось плодом их фантазии: душевое потребление алкоголя не превышало 3 литров в год – в два раза ниже, чем в соседней Швеции. Государственная алкогольная монополия создала Общество борьбы за моральный облик финнов, призванное контролировать количество выпитого. Спиртное стали продавать только в ресторанах или государственных магазинах.

«Что скажут иностранцы? – пишет Пелтонен в своем недавнем эссе о паранойе, которая охватила в то время финнов. – Попытки подчинить людей под давлением этого тревожного вопроса начались еще в 1948 году… Движение за моральный облик распространяло листовки, где финны изображались первобытными дикарями в звериных шкурах и с дубинками».

Пелтонен считает, что имидж сильно пьющих финнов давно отбился от рук и с тех пор ему позволено разгуливать свободно и бесконтрольно. Но я боюсь, что такая репутация отчасти оправданна. Возможно, дело не в том, сколько среднестатистический финн выпивает за год, а в том, как он это делает.

Финны напиваются, то есть приходят в состояние сильного опьянения, чаще, чем большинство жителей Европы. В 2007 году в опросе ЕС с участием почти 30 000 респондентов 27 процентов финнов признали, что обычно употребляют алкоголь запоем, то есть выпивают пять и более порций за один раз. Больше запойных оказалось только в Ирландии – 34 процента. Таким образом, похоже, что магазины Alko не справляются с возложенной на них задачей способствовать трезвости населения.

С точки зрения англичанина государственный контроль над торговлей спиртными напитками выглядит антиутопией в духе Хаксли, где смакующие бордо правители угнетают низшие классы еще и таким способом. Если государство охраняет здоровье тех, кто неспособен контролировать свои желания, то почему бы не ввести госмонополию на торговлю сладким и жирным? (Отдельные магазины для пастилы и свиных шкварок? Не такая уж плохая идея…)

Помимо всего прочего, чертовски досадно не иметь возможности купить бутылку вина именно в тот момент, когда она нужна, например, вечером или на выходных. В Швеции, Норвегии, Исландии и Финляндии эти магазины обычно закрываются в шесть вечера пятницы. По воскресеньям они вообще не работают – а в моем понимании, это как раз тот день, когда может захотеться выпить.

Иногда государственные винные магазины пытаются представить свой ассортимент как обычный потребительский товар, а не, скажем, лекарства от постыдных болезней. Но худший из подобных магазинов я видел в Гамла Стан – историческом центре Стокгольма. Бутылки стояли в закрытых стеклянных витринах, чтобы не пробуждать звериные инстинкты в несчастных посетителях – беспробудных пьяницах. В пятницу вечером нужно было отстоять унизительную часовую очередь и отдать безумные деньги за бутылку низкопробного чилийского вина сварливой пожилой ведьме за прилавком. Пришлось ждать минут десять, пока она откопает ее где-то в недрах магазина. Это напоминало Argos только для самых бедных. Американская публицистка Сьюзан Зонтаг описала шведские государственные винные Systembolaget (чье название образовано от леденящего душу слова «система») как «гибрид похоронного бюро и подпольного абортария». Она вовсе не преувеличила.

Но Пелтонен был с этим не согласен. «Не стоит нас жалеть, – с некоторым вызовом сказал он. – Финские винные лучше, чем (обычные винные магазины) в Дании. Это монополия, а государство – очень крупный оптовик и поэтому имеет возможность закупать хорошее вино по низким ценам и в более широком ассортименте. В Великобритании дешево можно купить только австралийское, и выбор не такой большой, как в Финляндии. Все это барахло по пять евро за бутылку у нас не продается».

Интересное положение дел: с одной стороны, правительство требует от своих граждан трезвости, а с другой – предлагает им закупаться выпивкой лучшего качества и по более низким ценам, чем в распущенных, сильно пьющих странах. Так ли это?

Скандинавские государственные закупщики могут сильно сбивать цены поставщиков, а поскольку прибыль не является целью этой торговли, то, чисто теоретически, возможность дешево покупать более качественный продукт существует. В Швеции я этого не заметил, но высококачественные вина в Норвегии действительно дешевле, чем в Великобритании. Знакомый норвежский сомелье объяснил мне, что государство устанавливает твердый акциз на бутылку вне зависимости от ее стоимости, и, таким образом, чем дороже вино, тем выгоднее обходится покупка.

И все же меня не оставляло ощущение, что Пелтонен преуменьшает проблему финского пьянства. Он утверждал, что связь между этим явлением и высоким уровнем насильственной преступности в стране «трудно доказуема», и считал, что последнее скорее результат «стрессов современного развитого общества». По его мнению, напивается меньшинство. Финны стали меньше употреблять крепкие напитки и учатся ценить прелести хорошего вина, выпитого в умеренном количестве.

Но озабоченность последствиями чрезмерного пьянства в Финляндии нарастает. Сегодня алкоголь – главная причина смертности среди мужчин (от злоупотребления спиртным погибает в три раза больше людей, чем от рака легких) и вторая – среди женщин. Газета Helsingin Sanomat отмечала, что смертность от цирроза печени растет в Финляндии быстрее, чем в любой другой европейской стране. По невыясненной до сих пор причине печень финнов сильнее подвержена разрушительному воздействию алкоголя.

Общеизвестно, что статистика самоубийств не слишком достоверна (в католических странах, например, не принято указывать их в качестве причины смерти). И все же, согласно данным ВОЗ, Финляндия здесь опережает остальные скандинавские страны с показателем 17,6 случаев на 100 000 человек населения против 11,9 в Дании, занимающей последнее место в регионе (в США – 11,8, в Великобритании – 6,9). Может быть, это отчасти связано с алкоголем?

Алкоголь губит не только тех, кто его употребляет. Согласно данным Глобального отчета о количестве убийств за 2011 год, подготовленного Управлением ООН по наркотикам и преступности, число умышленных убийств в Финляндии вдвое превышает показатель, сходный по числу жителей Дании: 2,3 смерти на 100 000 жителей в Финляндии против 0,9 в Дании (в Великобритании – 1,2, в США – 5,0).

Иногда кажется, что финны чуть ли не гордятся своей репутацией агрессивных пьяниц (но не самоубийц!). Провинцию Остроботния часто называют духовной родиной финнов, а ее жители прочно закрепили за собой репутацию людей, склонных к агрессии. Вооруженные ножами puukkojunkkarit конокрады из Остроботнии прославились в середине XIX века как нечто среднее между сильно пьяными Робин Гудом и Мэкки-ножом. В остроботнийских народных песнях задорно рассказывается о драках и скандалах. Текст песни «Страшная свадьба в Хяме» (город преступников в финском фольклоре) повествует о том, как «пошла пьянка и драка, всюду мертвые валяются».

Здесь мы подходим к понятию sisu – столь ценимого (финнами) и завидного (для шведов) духа выносливости, стойкости и мужественности. Это слово проникнуто ощущением уверенной силы и надежности. Оно означает способность проявлять непоколебимую решимость перед лицом враждебных обстоятельств. Если заглох автобус, дух sisu диктует пассажирам, что нужно выйти и толкать его, не жалуясь на судьбу. Sisu – сущность финского мужчины, гранитная порода под плодородной почвой страны. Но разве выпить из горла бутылку «Столичной», упасть мордой в снег, отморозить нос и отказаться от услуг «Скорой» – не такое же sisu? Может быть, финское пьянство – проявление фирменной национальной мужественности?

И тут меня осенило: во всех дискуссиях о том, что делает финна финном, на самом деле обсуждалось, что делает финном – финского мужчину. Самовосприятие финнов в качестве молчаливых, сильных, sisu выпивох практически целиком относится к мужчинам. Элементы женственности в своем имидже допускают даже такие выдающиеся шовинисты, как итальянцы, но только не финны. На фоне той исключительной роли, которую сыграли женщины в истории Финляндии (они занимали президентские и премьерские посты, упорно трудились и первыми в Европе получили избирательные права), это выглядит странно.

Мужчины, склонные выставлять напоказ свой мачизм или мужскую силу, скрывают слабость или неуверенность. Доморощенному психологу не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что финские мужчины страдают от сильно заниженной самооценки. Может быть, все эти дела про sisu – просто завеса, и финн мужчина похож на девственника, расписывающего свои сексуальные подвиги в баре? Коротышка, лезущий драться с мужиками под два метра ростом? Троеборец, который… ну, хорошо, просто троеборец.

Совершенно очевидно, что это не так. Абсолютно нет. Уберите свои топорики, остроботнийцы – читатели этих строк. Но все же интересно, почему современный финский мужчина, прекрасно осведомленный о всех последствиях пьянства (согласно опросу, финны оказались единственной нацией, поставившей алкоголь на первое место среди важных общественных проблем), продолжает столь героически пить? Это ритуальная демонстрация мужественности, или же коллективное утопление в алкоголе мужских забот, или и то и другое одновременно? Может быть, они пьют, чтобы забыть о многочисленных национальных унижениях под игом снисходительных шведов или деспотичных русских? Даже Дания однажды делала попытку захватить Финляндию. Но это было в пятнадцатом веке, и датчане забыли об этом напрочь.

В финской истории не слишком много поводов для гордости, но финны их находят. Например, Зимнюю войну с Советами 1939–1940 гг. часто приводят как выдающийся пример финского sisu. Действительно, отражая вторжение втрое превосходящих по численности советских войск, финская армия продемонстрировала удивительную отвагу, стойкость и мужество. Правда, в конечном итоге они все же проиграли, при всей их бесспорной смелости и неутомимости. Возможно, еще более печальным результатом этого поражения, чем территориальные уступки и военные репарации, стало то, что прагматичные финны перешли на сторону немцев и три года вместе с ними воевали против Советов.

Понятно, что они поставили на тех, кого считали способными помочь им сохранить независимость. Но все же союз с самой людоедской политической системой современной истории выглядит не слишком красиво.

Я не одинок в своем предположении, что на фоне этой и других исторических травм (возможно, самой болезненной из них была Гражданская война 1918 года), финны могли возненавидеть самих себя. Финская писательница Эйла Пеннанен пришла примерно к такому же выводу в своем прославленном романе 1956 года Mongolit.

Я представил Роману Шацу мою теорию «Финны пьют, чтобы заглушить душевные страдания многовекового колониального ига и военных поражений».

Она его не впечатлила.

«Думаю, что это слабое, хоть и красивое, оправдание, – сказал он. – Финские мужчины пьют не от стыда за Вторую мировую войну. Финны чертовски гордятся тем, как их маленькая страна противостояла немцам и русским. Кстати, один раз выстрелили даже в британца – по-моему, где-то в Лапландии. Нет, финны начали пить задолго до всего этого. Если на дворе ноябрь, а ты сидишь в полном одиночестве в этой серости и тьме, то наверняка захочется выпить. Выпьешь – становится легче, и человек думает – если махнуть еще, то будет еще лучше. В Финляндии пьют, чтобы скинуть с себя груз дерьма, накопившийся за неделю, чтобы выпасть в осадок и напрочь все это выблевать, а наутро ничего не помнить».

Шац предлагает радикальное решение проблемы пьянства в Финляндии: «Алкогольная отрасль должна быть полностью демонополизирована. Это может привести к дополнительной сотне тысяч смертей, зато останется жизнеспособное население, которое сможет справиться с пьянством».

Он пошутил. Или не совсем. «Я придерживаюсь либеральных взглядов, поэтому считаю, что у людей есть право напиваться до потери пульса».

Шац упомянул некий «ген воинственности», обнаруженный в ДНК финнов, в свете чего их отношения с алкоголем выглядят несколько иначе. Я навел справки – это фермент моноаминоксидаза-А. Исследования, проведенные американским Национальным Институтом проблем алкоголизма, выявили определенную связь между уровнем моноаминоксидазы-А, количеством выпитого и импульсивным агрессивным поведением. У финнов уровень этого фермента выше, чем у остальных, и, судя по всему, он плохо сочетается с алкоголем. Опьянение пробуждает в них воинственность и желание выпить еще. Этот эффект показался знакомым Хейкки Аиттокоски.

«Я замечаю, что в какой-то момент на вечеринках, где-то в районе половины двенадцатого вечера, народ начинает вести себя агрессивно, – рассказывал он мне за обедом. – В них просыпается этот ген воинственности, они начинают по-идиотски толкаться, бороться друг с другом, – я говорю о вполне респектабельных людях, – и почему-то все считают, что так и надо. На следующее утро народ посмеивается типа: «А это помнишь?», а потом все забывается. В Штатах вызвали бы полицию и отправили бы всех на лечение от алкоголизма. А здесь – «Вот была потеха, он нафигачился по полной», и не более того. У нас можно то, что считается недопустимым в Швеции».

Английский актер Нил Хардуик, сорок лет живший в Финляндии, согласен: «Алкоголь делает их не милыми, а агрессивными. Они относятся к этому прагматично: мы всю неделю работали, но сегодня пятница, и мы напьемся».

Как и Шац, Хардуик склонен частично объяснять финское пьянство климатом и зимней тьмой – kaamos: «С февраля по июнь – это очень долго, и в это время ничего не происходит. Весна наступает поздно, большую часть года очень темно. Зимой свет не выключают вообще. К этому не привыкнешь. Я пробовал принимать витамин D и завел лампу солнечного света, но чем дольше здесь живешь, тем хуже это переносится. Каждый год я спрашиваю себя, смогу ли пережить наступающую зиму. Думаю, поэтому здесь считают, что если у тебя есть шанс получить удовольствие, то нужно использовать его на всю катушку. Потому что лето коротко, а моменты, когда можно порадоваться жизни, случаются нечасто. Я считаю, что это причина столь яростного гедонизма».

К несчастью для финнов, мир судит о них именно по этому «яростному гедонизму» и сопутствующим ему бесчинствам. Это не самый лучший имидж для прогрессивной демократической страны. В последние годы люди, ответственные за поддержание международной репутации Финляндии, пытаются изменить ситуацию. В течение пяти лет финские власти консультировались со всеми, от главы корпорации Nokia до школьных учителей, на тему самовосприятия и того, как они хотят выглядеть в глазах окружающего мира. Результатом стала бренд-концепция «Миссия для Финляндии», представляющая страну как всемирного решателя проблем. Началась кампания в медиа под лозунгом «Есть ли на борту финн?» – по аналогии с «Есть ли на борту врач?», – подчеркивающая честность и надежность финнов.

Меня познакомили с одним из членов комитета по брендингу, Паулиной Ахокас из компании Music Export Finland. Мы встретились во время вынужденного перерыва на спектакле ведущего финского артиста современного балета Теро Сааринена в Александр-театре. На концерте случайно сработала пожарная сигнализация, и всех вывели из здания. Кстати, выступление Сааринена было запредельно авангардным. Публика даже не сразу поняла, что воющая пожарная сирена не относится к представлению.

«Если бы вас попросили сконструировать идеальную страну с нуля, то получилась бы Финляндия, – доверительно сообщила мне Ахокас на встрече в ее офисе на следующий день. – Финляндия – чудо, просто об этом никто не знает».

Среди достоинств Финляндии она упомянула равенство возможностей – «Мы заботимся о каждом, и все получают равные шансы, независимо от происхождения»; надежность ее жителей – «Наше рукопожатие – одно из самых располагающих в мире»; и даже климат – «Я люблю снег, зимой он делает город светлее. Не то что английский туман».

Я упомянул проблему с алкоголем. Для имиджа страны это помеха, верно? «Что ж, это действительно так, – сказала Ахокас и неожиданно просияла. – Но ведь это так здорово – быть одновременно и надежными, и ненормальными!»

В тот же вечер пятницы я отправился в центр Хельсинки, чтобы лично оценить «ненормальность» подвыпивших финнов. Я начал в восемь вечера с бара у Tennispalatsi (в 1952 году здесь проводились олимпийские баскетбольные матчи). Народу было много, но никто не буянил. К девяти часам бар был уже битком, но, за исключением пары случайно разлитых рюмок, ничего нежелательного не происходило. Я ушел около десяти и направился через площадь в другой бар продолжать свои социоантропологические полевые работы.

Оттуда я ушел около половины двенадцатого. Улицы стали более оживленными – по ним, оглашая окрестности своим токованием, сновали группы подростков-готов в длинных кожаных пальто и серебряной бижутерии. Они выглядели сильно пьяными. Звенело бьющееся стекло, возле мусорных бачков суетились сборщики пустых бутылок (чтобы поощрять сбор вторсырья, в Скандинавии платят деньги за сданную возвратную тару, поэтому копание в мусорных бачках – обычное занятие для тех, кто победнее. Иногда, особенно после уплаты налогов, я и сам серьезно подумываю об этом).

По мере того как пятничная ночь превращалась в субботнее утро, обстановка на улицах Хельсинки стала приобретать более угрожающий характер. Я обратил внимание на охранников в черном, появившихся у входа в большинство баров и пабов. Впрочем, все выглядело так же, как и в других крупных скандинавских городах, – и уж в любом случае не так страшно, как ночь с пятницы на субботу где-нибудь в Кроли или Лестере. В Кроли я бы опасался за свою жизнь, а здесь меня пугала только местная манера одеваться.