«Сразу же после теракта все были в шоке. Никто не ожидал ничего подобного. Это было слишком ужасно. Многие из тех, кто был в курсе происходящего на интернет-сайтах, предполагали, что агрессия будет исходить именно оттуда. Я и сам был мишенью для их нападок. Но мы не думали, что возможно такое. Опасались нападений на мусульман или на известных сторонников плюрализма вроде меня – но ничего и близко похожего на то, что случилось».

Я приехал в Университет Осло, – оплот столь ненавистной Брейвику мультикультурно настроенной интеллигенции, – чтобы встретиться с известным социальным антропологом Томасом Хилландом Эриксеном.

Мы познакомились во время моей поездки в 2009 году, и тогда темой нашего разговора был День Конституции и его значение. Раньше Эриксена как одного из норвежских плюралистов часто приглашали на телевидение поговорить об этом празднике, чтобы добавить в репортажи немного инакомыслия. Но в последние годы его настроение изменилось.

«17 мая мне никогда не нравилось, – признался он, – но сейчас это настоящий праздник мультикультурализма. В нем участвует множество детей из национальных меньшинств. Некоторые относятся к этому с недоумением, но мне радостно видеть, как национальный праздник превращается в триумф равноправия, подобно австралийскому 26 января. Ведь сегодня самый большой энтузиазм во время празднования Дня Австралии демонстрируют иммигранты из Восточной Азии».

В этот раз я хотел узнать мнение Эриксена о том, как зверское преступление Брейвика может отразиться на 17 мая. Он колебался: «Здесь каждый хочет урвать свой кусок. Многие группы пытаются использовать эту трагедию в своих целях. Даже правые антиисламисты выставляют себя пострадавшими и утверждают, что главной причиной 22/7 был мультикультурализм. Это все равно как утверждать, что США сами виноваты в 9/11. Это возмутительная бестактность, но именно так они говорят. Тем самым они хотят отвести от себя обвинения в одобрении насилия – не такого, конечно, как мы видели 22/7, но все же насилия, враждебности, подозрительности».

Действительно, норвежские правые, противники мультикультурализма и исламофобы умудрились перевернуть общественную дискуссию с ног на голову. Они утверждали, что СМИ занимаются самоцензурой, когда речь заходит об иммиграции и норвежских мусульманах (чье количество оценивается в 3 процента населения), и что жертвы угнетения – как раз они, правые. Убийства, совершенные Брейвиком, они обратили в свое преимущество. Видный правый оппозиционер Брюс Боуэр – американец, эмигрировавший в Норвегию, – сразу после теракта Брейвика опубликовал в The Wall Street Journal комментарий, в котором приводил именно такую аргументацию. Буквально на днях я читал в норвежской газете рецензию на последнюю электронную книгу Боуэра под названием «Новые квислинги: Как левые всего мира используют резню в Осло для замалчивания дебатов об исламе».

Разумеется, одним из «новых квислингов» книга называет Эриксена, которого там же объявляют антисемитом. «Не может быть! – смеется Эриксен, когда я говорю ему об этом. – Никогда не слыхал о себе ничего подобного».

Я спросил Эриксена, уверен ли он в своей безопасности. «Меня не так просто напугать. Я уже много лет получаю оскорбления по электронной почте. Ну и что? Полиция не может дать мне круглосуточную охрану, да я и не хочу этого. Хотя после 22/7 эти угрозы, с их агрессивными метафорами про гражданскую войну, предателей и квислингов стали восприниматься серьезнее. Раньше я считал этих людей просто клоунами, а сейчас это стало задевать».

С момента нашей прошлой встречи в Норвегии прошли всеобщие выборы. Клоуны теперь у власти – Партия прогресса входит в правящую коалицию. Эта партия была основана в начале 1970-х как движение за снижение налогов. Сегодня она занимает крайне правые позиции, одновременно выступая за социально ориентированное государство.

С британской или американской точки зрения такой гибрид выглядит странно: призывы к увеличению государственных расходов на пожилых сочетаются с нагнетанием страхов перед иммигрантами неевропейского происхождения. Схожую конструкцию использует и Датская Народная Партия. Только не вздумайте сказать что-либо подобное членам Партии прогресса – вы повторите мою ошибку. Еще до их успеха на выборах 2013 года я упомянул об этом сходстве, пытаясь организовать интервью с ее представителем. Вот что написал мне пресс-секретарь Партии прогресса:

«Мы не имеем, не имели и никогда не будем никакого отношения ни к одной из этих партий. Единственное, что у нас есть общего, – наша откровенная позиция в вопросах иммиграции».

Когда я спросил своего норвежского приятеля о Партии прогресса, он сказал: «Когда дело доходит до критического отношения к иммигрантам, у них это получается намного лучше, чем у Рабочей партии. Хочешь ограничения иммиграции – голосуй за них».

До Брейвика риторика Партии прогресса была почти экстремистской. Ее прежний лидер утверждал, например, что все мусульмане – террористы: «Их долгосрочный план «исламизации» всего мира ставит их на одну доску с Гитлером. И они уверенно движутся в этом направлении. Они глубоко проникли в Африку, у них получается в Европе, и мы обязаны сказать об этом громко и ясно!» Во время предыдущих выборов (до Брейвика) партия выпустила листовку, изображающую человека в маске и с револьвером и с подписью «Преступник-иностранец».

Я договорился побеседовать с представителем партии по международным связям Мортеном Хоглундом. Встреча состоялась в доме за зданием норвежского парламента, где расположена партийная штаб-квартира. Меры безопасности там практически отсутствовали.

Я спросил Хоглунда, что он почувствовал, узнав, что Андерс Беринг Брейвик в течение семи лет состоял в его партии и даже возглавлял местное отделение молодежной секции. К тому же эта партия – единственная из норвежских, не включенная Брейвиком в черный список европейских политических организаций. Это ставит ее в один ряд с теми, кого он считает правильными ребятами – например, Лигой английской обороны. «Он же был для вас своим, разве нет?» – спросил я.

«Ощущение было отвратительное. Правда, он злился и на нашу партию, – отвечает дородный, похожий на провинциального трактирщика Хоглунд. – Но давайте подумаем: неужели мы просто разжигаем страсти, говоря о проблемах иммиграции? Ведь имеются в виду радикальные исламисты, а не ислам как религия. Мы за свободу религии, за свободу строить мечети». (Заметим, что как раз против этого последовательно выступает Датская Народная Партия.)

На следующий день я снова приехал в университет, чтобы встретиться еще с одним «новым квислингом». Это социальный антрополог Синдре Бангстад, который изучает жизнь мусульман в Норвегии.

«Уж я-то точно против свободы слова, – иронически усмехается Бангстад. – Если кто-то публично выступает на темы, связанные с иммиграцией, он сильно рискует. Я уже давно получаю письма с угрозами и оскорблениями. В своем трактате Брейвик дает инструкции террористам и пишет об университетах как о легкой мишени». Он улыбается в попытке разрядить атмосферу: «Но, судя по всему, он считал, что кафедру социологии голыми руками не возьмешь – там марксисты».

Бангстад считается экспертом по норвежским правым, и я хотел выяснить у него, насколько взгляды Брейвика совпадают со взглядами среднего норвежца.

«Брейвик сильно заблуждается, когда говорит, что на его стороне 35 процентов населения. Конечно, есть интернет-сайты вроде document.no (одиозный антимусульманский сайт), у которого 50 000 читателей ежемесячно. Одна из самых отвратительных групп, SIAN (Stop islamiserigen ab Norge), заявляет о 10 000 подписчиках в «Фейсбуке». Правда, когда они объявляют общий сбор, приходит не больше трех десятков человек. Многие считают, что риторика на этих площадках остается такой же агрессивной, как и до 22/7. Результаты социологических опросов об отношении к иммигрантам, мусульманам и исламу несильно изменились. Собственно, никто на это и не рассчитывал».

И все-таки: насколько обычные норвежцы – расисты? Я рассказываю Бангстаду, как меня шокируют регулярные проявления бытового расизма, которые заметны не только в Норвегии, но и в Дании, и в Исландии. Карикатуры в газетах изображают африканца с кольцом в носу и в набедренной повязке, а азиата – с кривыми зубами и щелочками вместо глаз. В комедийных шоу пародируют акцент иммигрантов. По отношению к чернокожим широко используется слово neger, что для меня (и для темнокожих гостей Скандинавии) звучит как «негритос» или даже «ниггер». Недавно я читал статью о шведском городке, который в течение сорока лет назывался Negerby («Черномазый» – думаю, из-за за почерневших дымоходов или по какой-то подобной причине). Его наконец решили переименовать в более нейтральный «Восточный», но среди местных жителей новое название не прижилось. Кажется, скандинавы здесь застряли на уровне 1950-х. Но если их начинают упрекать по этому поводу, то ответом служит искреннее удивление – мол, неужели кто-то обижается на подобные вещи – или обвинение в чрезмерной политкорректности.

«Норвежский расизм никогда не признает себя таковым, – согласен Бангстад. – Ведь мы – хорошие ребята, а расизм – это то, что присуще плохим людям. Дискуссия о том, можно ли употреблять норвежский эквивалент слова neger, продолжается уже с десяток лет. Все время звучит что-то вроде: «Я имею право так говорить, и мне нет дела до обидчивости африканцев в Норвегии». Недавно шведский исполнитель по имени Тимбукту обратился в редакцию газеты с жалобой на комикс, где фигурировал дикий африканец с гротескно большими губами. В основном ему возражали, как обычно: «А что в этом обидного?» Потом это переросло в обсуждение свободы слова».

Верно – скандинавы всегда защищают свое право публиковать оскорбительные карикатуры. Такое уже бывало: вспомним скандал 2006 года. Тогда правая датская газета Jyllands-Posten напечатала несколько хамских и совершенно не смешных карикатур на пророка Мухаммеда (с бомбой в чалме, и все в таком духе). Это было сделано в знак протеста против исламского запрета на изображения своего духовного лидера, который газета сочла смертельной угрозой свободе слова.

«Да, еще бы, – соглашается Бангстад. – Скандал с карикатурами имел последствия и для Норвегии. Наше посольство в Дамаске сожгли».

«Все это довольно грустно, не так ли? – сказал я. – Может быть, иммиграция из неевропейских стран в небольшие, однородные и традиционно замкнутые общества скандинавских стран заранее обречена на неудачу?»

«Интересный вопрос, – ответил Бангстад и, помолчав какое-то время, продолжил: – Нас многое беспокоит в мусульманских общинах Норвегии – гомофобия, антисемитизм, обращение с женщинами. Но я не рассматриваю иммиграцию из неевропейских, да и из любых других стран как нечто плохое или хорошее. Разумеется, она создает проблемы, но я не считаю их непреодолимыми. Я не принадлежу к левым радикалам с их лозунгом «Даешь миллион иммигрантов!» (правда, в последнее время про них почти и не слышно). И я не сторонник страусиной политики. Но Норвегия, похоже, очень неплохо справляется с вопросами иммиграции. Это заметно, в частности, по этническому составу студентов высших и средних учебных заведений, особенно женщин».

Тот же вопрос я задавал накануне Томасу Хилланду Эриксену. Может быть, позиция правых относительно иммиграции неевропейцев в Норвегию и Скандинавию в целом содержит рациональное зерно? Возможно, эти нации в принципе не способны интегрировать людей, которые так сильно отличаются от них?

«Подавляющее большинство мусульман – такие же люди, как и мы с вами. Они хотят жить в мире с соседями, они хотят спокойной жизни. Все эти общеевропейские дилеммы по поводу хиджабов и халяльного мяса надо решать с прагматических позиций, – сказал он. – Мы провели большое исследование, которое показывает, что иммигранты во втором поколении в очень высокой степени «обнорвежились». Они мыслят протестантскими категориями. Если говорить о девочках, то понятия чести и позора уступили место понятию нечистой совести, что очень по-протестантски. Отношения с Богом становятся личным делом, а не вопросом общины.

На самом деле протестантам и мусульманам легко находить общий язык, потому что, как оказалось, в их мировоззрении многое совпадает. Это касается, в частности, отношений между полами, супружеской верности и идеи о том, что все в мире неслучайно, что есть высший разум, направляющий жизнь и наделяющий ее смыслом. Иногда я думаю, что, если бы турки и пакистанцы приехали в эту страну в 1950-х, они бы легче интегрировались. Мы были более деревенским обществом, еще существовала гендерная сегрегация. В Северной Норвегии женщины мыли посуду, а мужчины в это время отдыхали, покуривая в столовой, – во времена моих родителей это считалось нормой. Появись иммигранты до того, как мы стали такими эгалитаристами и индивидуалистами, им пришлось бы намного проще», – рассмеялся непосредственный Эриксен. Хотя, по его мнению, Дания – другое дело.

«Пожалуй, ислам плохо совместим с датским образом жизни. Что датчане делают в свободное время? Пьют пиво и едят свинину, а потом расходятся по домам и занимаются сексом с малознакомыми людьми. После этого они говорят мусульманам: «Что-то вы плохо интегрируетесь. Вы разве не рады, что вы в Дании?»

«Я все время слышу: “А, вы из тех мультикультуралистов, которым все нравится?” На что я отвечаю: “Не совсем так. Но если кто-то хочет поселиться в Норвегии, ему придется примириться с двумя вещами. Во-первых, здесь холодно и темно, и тому, кто тяжело это переносит, надо отправляться в другое место. А во-вторых, здесь равноправие полов. Если не удается принять эти вещи, то не стоит ждать радости от жизни здесь: наоборот, вам будет постоянно казаться, что в Норвегии все не так”».