Пришло время поближе познакомиться с легендарным Гнилым Бананом. Действительно ли он так провинциален и примитивен, как снисходительно утверждают мои копенгагенские друзья? Я бросил в сумку вещи, забрался в свою старушку-машину и поехал на запад. Потрепав себе нервы из-за бокового ветра на висячем мосту Большой Бельт, я прибыл на остров Фюн (Fyn).

Родившийся на этом острове в 1805 году Ханс Кристиан Андерсен покинул его при первой же возможности. С тех пор здесь не произошло ничего выдающегося. Для многих датчан этот остров – своего рода полустанок между Копенгагеном и Ютландским полуостровом.

И все же, освоившись с медленным ритмом провинциальной жизни, можно оценить прелести сельской местности, особенно южной оконечности острова, с ее изумрудно-зелеными полями, березовыми рощами и пляжами. Промышленное земледелие не затронуло Фюн, как это произошло в Ютландии и Зеландии. Полей здесь меньше, и летом они дают прекрасные урожаи. Весной или летом на местных проселках можно купить свежий зеленый горошек, молодую картошку, клубнику и спаржу, а осенью – яблоки, сливы и вишню. Американцы называют такие фрукты и овощи «реликвиями», но для Fynboer – жителей Фюна – это обычная сезонная еда.

Население Фюна сокращается, а его средний возраст растет. Это общая картина для всего Гнилого Банана. Можно проехать через несколько деревень с серыми, часто полуразвалившимися домами из шлакоблоков и не встретить ни единой живой души. Пекарни закрылись, мясники исчезли, а вся торговля сосредоточена в неприветливых супермаркетах, высасывающих остатки жизни из таких красивых исторических городков, как Фоборг.

Эта часть Дании мне хорошо знакома – здесь живут родители жены. Мой путь лежит дальше, в Ютландию.

Этот полуостров я знаю хуже. Каждый раз, попав сюда, я быстро сбегал, удивляясь, зачем меня вообще сюда занесло. В Ютландии ветрено и пахнет навозом. Местные жители чем-то напоминают йоркширцев: грубоватые, сухие, как щепка, возможно, даже несколько недалекие люди. Они с подозрением относятся к копенгагенцам с их модными штучками. Мужчины одеваются в джинсовые комбинезоны и ездят на маленьких вонючих мотороллерах. Женщины, впрочем, потрясающе красивы, особенно в Ольборге. Но в области культурного отдыха или красот природы Ютландия может предложить еще меньше, чем Зеландия (за исключением, как говорят, одного местного борделя, где привечают даже любителей, так сказать, животных утех).

Ютландию недооценивают, и эту ошибку пора исправить. Ведь здесь находятся лучшие пляжи Дании, ее наивысшая точка (впрочем, этот пригорок под названием Моллехой, возвышающийся всего на 170 метров над уровнем моря, почти в два раза ниже лондонского небоскреба «Осколок») и Леголенд. А рядом – датский ответ Стоунхенджу и всем египетским пирамидам, вместе взятым, – Еллингские камни, которые каждый датчанин обязан посетить хотя бы раз.

Это два каменных монумента, датированные десятым веком. Более старший поставлен королем Гормом Старым в память о его жене Тире, другой – сыном Горма Харальдом Синезубым. Второй камень также знаменует собой переход королевства от язычества к христианству и в известной мере рождение Дании: на нем есть первое письменное упоминание названия страны.

Солнечным весенним утром я приехал в Еллинг. Повсюду развевались государственные флаги, как во многих провинциальных городах. В небе над курганами кружились ласточки, а запах свежескошенной травы дополнял идиллическую картину. В красиво оформленном экскурсионном бюро через дорогу от погоста, где стоят камни, продавали бутыли с медовухой, украшенные рунами бумажные салфетки, компакт-диски с тамплиерскими песнями и прочий туристический хлам. Выставка рассказывала о многочисленных, но большей частью бесплодных археологических раскопках в этих местах. Столетиями датчане ищут в районе Еллингских камней королевские останки, но находят лишь статуи-менгиры, смахивающие на Обеликса.

Камень Горма долгие годы валялся у церковной стены и использовался в качестве скамейки. Сегодня драгоценный символ рождения Дании помещен в отдельный прозрачный бокс с климат-контролем. Один камень размером примерно с почтовый ящик, а другой раза в два побольше. Оба они покрыты блеклыми руническими надписями, раскрашенными в голубой и красный цвета. Столетия сделали эти надписи немного похожими на заметки заключенных, которые подсчитывали срок отсидки на стенах камер. Руны содержат самое раннее в Скандинавии изображение Христа, по-язычески опутанного ветвями деревьев.

Таким образом, Еллингские камни – не просто один из древнейших трюков королевского пиара (ни Горм, ни Харальд не были королями «всей» Дании, а просто создавали себе такой имидж). Они еще и первые известные свидетельства силы, которая, хотя сегодня и не принято об этом упоминать, оказала самое большое влияние на все страны Северной Европы. Современные скандинавы уже не религиозны – у них самая низкая посещаемость церквей из всех христианских стран. Но в свое время лютеранство было важным фактором формирования североевропейского характера и до сих пор помогает понять особенности местных жителей.

В некотором смысле можно сказать, что Еллингские камни – памятник зачаткам скандинавской идентичности. Именно с приходом христианства (тогда, естественно, католицизма) начался долгий процесс окультуривания викингов. С того момента они стали отказываться от многоженства, рабовладения, кровной мести и т. п. В течение следующих столетий церковь направляла развитие искусства и литературы, монастыри стали главными очагами образования. Впрочем, некоторые епископы, в том числе основатель Копенгагена Абсалон, не уступали властностью и кровожадностью королям. А затем появился Мартин Лютер со своей выходкой у церковных дверей.

Для Скандинавии Реформация имела еще более важное культурное и общественное значение, чем Ренессанс. В своем авторитетном труде по истории региона Т. К. Дерри пишет: «По прошествии 375 лет религиозные взгляды, сформировавшиеся в Германии, по-прежнему получают в Скандинавии более широкое признание, чем у себя на родине».

Учение Лютера и его ответвления, кальвинизм и пиетизм, воспринимались здесь глубже, поскольку местное население было более склонно к независимости, а общины жили беднее и обособленнее. Протестантство придавало меньше значения внешним элементам религии и больше – внутренней вере. Сыграло свою роль и то, что тогдашний шведский король, могущественный Густав I, стал горячим приверженцем лютеранства. В основном им руководили собственные политические интересы, однако он всегда умел получить желаемое.

После лютеровского вызова католической церкви возврат к прошлому стал невозможен, по крайней мере для скандинавов. В течение нескольких десятилетий с католицизмом здесь было практически покончено. Хотя и датский, и шведский короли приняли новую веру, к приверженцам старой относились довольно мягко – их не преследовали, как в других европейских странах. В 1527 году датский король Фредерик I разрешил своим подданным исповедовать любую веру, поскольку «Его Величество есть царь и судия над жизнями и имениями в своих владениях, но не над душами людскими». Тем не менее в Исландии, которая тогда была датским владением, непосещение церковной службы наказывалось поркой.

К концу XX века, по крайней мере в городах, лютеранство уступило место светским взглядам. Сегодня религиозность выглядит такой же экзотикой, как медвежья охота, а показатель посещаемости церквей упал до 2,5 процента в среднем по региону.

Меня заинтересовало, как влияние лютеранства проявляется в современной Скандинавии, если проявляется вообще.