Я никогда прежде не бывал в здании датского парламента – дворце Кристиансборг, но меня не покидает ощущение полного дежавю.

Я приехал с утра пораньше и спокойно прошел через символический пост охраны. Рамка металлоискателя звякнула, но рядом не было никого, чтобы меня остановить, и я спокойно двинулся дальше. Удивительная безмятежность для страны, в последние годы не раз пережившей террористические акты и угрозы.

Я сижу в приемной. Окон здесь нет, ожидание затягивается. От скуки я начинаю обдумывать сложный вопрос: почему датское приветствие перед входом – Velkommen til Folketingt – лишено восклицательного знака, а в английском варианте – Welcome to the Danish Parliament! – он есть? Наконец появляется высокая женщина в деловом костюме. Я иду за ней по широкой дворцовой лестнице и величественным коридорам и оказываюсь в просторном, с половину футбольного поля, кабинете с классической мебелью и огромными абстрактными полотнами на стенах.

Мурашки бегут по коже. Я знаю это место. Я здесь уже бывал. А потом в помещение входит патриарх датской политики, главный архитектор налоговой системы страны, председатель правящей социал-демократической партии и нынешний председатель парламента Могенс Люккетофт. И тут до меня доходит.

«Borgen! – восклицаю я. Люккетофт озадаченно нахмуривается. – Я пытался сообразить, почему все это кажется мне настолько знакомым. Это же из телесериала Borgen».

Главная героиня Borgen – вымышленный персонаж, премьер-министр Дании Биргитте Нюборг. Сериал снимали в павильонных интерьерах, копирующих дворец Кристиансборг. Он пользовался большим успехом в Британии и США и, разумеется, в Дании. Воскресными вечерами за развитием событий на телеэкранах наблюдало полстраны. Удивительным образом Borgen предвестил избрание первой в истории Дании женщины-премьера – Хелле Торнинг-Шмидт. Люккетофт (мне кажется, он послужил прототипом пожилого советника Нюборг, объясняющего ей принципы работы правительства парламентского меньшинства), садится, опасливо поглядывая в мою сторону.

Он активно занимается политикой с 1960-х годов, участвовал в принятии важнейших решений, в том числе и тех, что обеспечили рост налоговой составляющей ВВП страны до нынешних рекордных 50 процентов.

Недавно Люккетофт опубликовал брошюру под названием «Датская модель», где подробно рассказывается о мерах в области экономики и занятости, разработанных и введенных с момента его избрания в парламент в 1981 году. Издание объясняет, как устроена датская экономика – так называемая экономика шмеля.

Принято думать, что высокие налоги и преобладание бюджетного сектора подавляют экономический рост, инновации и конкурентоспособность. Экономическая наука считает такую модель нежизнеспособной, а законы физики предполагают, что тяжелый и неуклюжий шмель не должен летать. Однако вопреки науке шмели летают, а датская экономика остается на плаву.

«В основе лежала идея создания конкурентоспособной среды с высокими темпами экономического роста и высоким уровнем занятости, но с меньшим экономическим расслоением общества по сравнению с другими странами. Более гармоничная и с большим количеством социальных гарантий, – рассказывает Люккетофт. Сейчас ему сильно за шестьдесят, и он уже не носит свою знаменитую козлиную бородку. – Благодаря датской модели гораздо больше людей, чем в США или в Британии, получили возможность достойно жить и самореализоваться. Мы старались продемонстрировать всем скептикам неолиберального толка, что этот шмель умеет летать».

По Люккетофту, своими послевоенными успехами Дания обязана перераспределению материальных благ и гибкой политике в области занятости населения, которая подкреплялась щедрыми социальными пособиями. «Мы намного более гибки, чем другие европейские страны, – говорит он, постукивая по столу. – Мы были обязаны не допустить обнищания тех, кто потерял работу, и помочь им найти новые рабочие места. Вместе с тем мы умеем создавать высококвалифицированные трудовые ресурсы».

Аргумент правых относительно того, что высокие налоги тормозят производительность труда, инновации и инициативу, – неприемлем. Средние доходы в США и Дании после уплаты налогов находятся на одном уровне – с учетом затрат на детские дошкольные учреждения и медицинское обслуживание. В Дании все эти вещи бесплатны или почти бесплатны: государство берет на себя 75 процентов стоимости детских садов и ясель, а также оплачивает медицинские расходы и большую часть затрат на уход за пожилыми. В США налоги ниже, но за все это приходится платить из своего кармана. Собственно говоря, мы платим и в том и в другом случае, вопрос лишь, в какой момент.

«В нашей системе лучше живется тем, кто рискует заболеть или потерять работу. Тем, кто много зарабатывает, здесь хуже, чем в других странах. Не ведет ли это к тому, что успешные люди и высококвалифицированные специалисты покидают Данию, чтобы не платить здесь налоги?» Опытные политики редко задают вопросы, на которые у них нет ответов, и Люккетофт не исключение. Утечки мозгов или бегства капиталов из Дании нет, говорит он.

Подсчитать утечку мозгов – дело трудное. Но у меня создалось впечатление, что в Лондоне и Нью-Йорке полно толковых и амбициозных датских эмигрантов. Несколько лет назад газета The New York Times опубликовала статью под заголовком «Дания в трудном положении: молодые работники бегут в страны с низкими налогами». Конфедерация датских промышленников постоянно сетует на то, что высокие налоги гонят таланты из страны.

Я напоминаю собеседнику о слабых показателях Дании в рейтинге PISA, о жалобах на недостатки системы здравоохранения и о том, что Danske Statsbaner (DSB) – государственная железнодорожная компания недавно едва не обанкротилась. Доволен ли сам Люккетофт тем, что получают за свои деньги датские налогоплательщики?

«Есть отдельные сферы государственных услуг, чье состояние ухудшилось, – осторожно соглашается он. – Примеры неэффективности существуют, но мы наверстываем упущенное».

Я замечаю, что шведская экономика уже многие годы значительно успешнее датской. По показателю ВНП Дания сползает вниз, а Швеция твердо удерживает свои позиции. Газета The Washington Post назвала ее «рок-звездой оздоровления экономики», а в специальном репортаже журнала The Economist, посвященном замечательным успехам Скандинавии, говорилось в основном о Швеции.

В отличие от якобы гибкой датской системы flexicurity с ее снисходительностью и щедрыми пособиями трудовое законодательство Швеции намного строже. В нем нет высоких государственных пособий, но работник лучше защищен от увольнения. (Если я правильно понимаю, для первого выговора из необходимых пяти сотрудник должен публично использовать директорский кабинет в качестве сортира и поджечь образцы новой продукции. А согласие на его увольнение нужно будет получить даже от уборщицы.) В Индексе глобальной конкурентоспособности Всемирного экономического форума Швеция находится на четвертом месте, а Дания за один год скатилась с пятого на двенадцатое (ранее она была третьей).

Согласно прогнозу ОЭСР, в Дании самое низкое в Северной Европе значение ВНП на душу населения, тогда как Швеция остается в десятке лидеров. Многие считают главными причинами шведских успехов резкое снижение налогов, сокращение доли государства в экономике и массовую приватизацию, проведенную в 1990-х годах. Дания же только начинает задумываться о подобных реформах.

Люккетофт возражает.

«Они распродали большие пакеты акций госкомпаний, удачно воспользовавшись девальвацией во время финансового кризиса. Делать это постоянно невозможно». Другими словами, Люккетофт считает, что в основе последних экономических достижений Швеции лежат внешние факторы и распродажа национального достояния.

Люккетофт мне нравится. Он один из самых уважаемых политиков Дании, его авторитет признают представители всех политических сил. Но я не могу избавиться от ощущения, что его голова если не спрятана в песок, то уж точно украшена звукоизолирующими наушниками.

Помимо налога на жир, инкубаторов для новорожденных и шведских успехов, главная тема датских экономических обзоров – низкий уровень производительности труда. С середины 1990-х он намного отстает от среднеевропейских показателей. Ни государственные комиссии, ни бесконечные газетные статьи и теледебаты на эту тему так и не смогли внятно ответить, почему датчане не используют свое рабочее время так же эффективно, как все остальные.

Торбен Транес из фонда Rockwool полагает, что нашел причину. «Пока это между нами, мы сообщим об этом прессе к концу месяца, – предупредил он. – Мы собирали первичные данные. Каждые десять минут участники исследования фиксировали, чем они заняты. Таким образом можно видеть, когда они действительно работают. И хотя люди жалуются, что работы стало больше, выясняется, что ее эффективность все меньше».

Похоже, это означает, что: а) датчане ленивы и б) они в этом не признаются. Иными словами, они выдающиеся прокрастинаторы, как и подобает соотечественникам Гамлета. В течение рабочего дня они изо всех сил пытаются найти что-то, ну хоть что-нибудь, чем можно заняться помимо своих прямых обязанностей.

«Они (датчане – участники исследования) говорили обычно так: «О’кей, обычно я работаю примерно столько-то, но на этой неделе мне надо сделать кое-что для школы, где учится мой ребенок…» Уважительных причин всегда хватает – дети заболели, очередь к стоматологу и т. д., и т. п. Чем выше занимаемая должность, тем хуже – самыми ленивыми оказались первые лица компаний».

«Проблема с производительностью вызвана разными причинами, но главное – народ просто не проводит на работе столько же времени, сколько раньше», – продолжает Транес.

Конечно, правые снова обвиняют высокие налоги, на сей раз как причину низкой производительности труда. В самом деле, зачем работать усерднее, если в результате придется отдать больше налогов или вообще попасть под максимальную ставку?

«Акцизы на алкоголь и налог на жир призваны ограничивать выпивку и жирную еду, – говорит Мартин Огеруп. – В ту же логику укладывается и влияние подоходных налогов. Посмотрите на Швецию: в начале 90-х там резко понизили предельные ставки налогов, и оказалось, что люди готовы работать больше и получать больше денег».

Могенс Люккетофт не согласен с этим. «Еще недавно мы входили в тройку самых конкурентоспособных стран мира», – возражает он, однако признает, что производительность труда стала проблемой. Но по его мнению, низкие темпы роста производительности труда объясняются не ленью, а тем, что датчане пали жертвой собственного успеха. Правительству удалось привлечь к рынку труда широкие слои трудоспособного населения (в начале этого века безработица в стране практически отсутствовала). Наименее продуктивная их часть испортила среднестатистические показатели производительности.

Возможно, в какой-то момент так и было, но на самом деле, как мне кажется, у датчан так долго все шло хорошо, что они просто утратили вкус к борьбе. По данным отчета, опубликованного в июне 2013 года департаментом статистики правительства, в Дании работают еще меньше, чем считалось прежде, – не более 28 часов в неделю.

Как сказал Транес: «Не думаю, что датчане готовы работать столько, сколько на самом деле требуется для содержания социального государства такого масштаба». Небольшое налоговое послабление, сокращение бюджетных трансфертов и, к примеру, расходов на оборону (история датской армии заставляет задуматься, зачем она вообще нужна) могли бы исправить ситуацию. Жители Дании стали бы проводить больше времени на рабочих местах и меньше – в парикмахерских.

Под конец беседы меня осенила леденящая душу мысль. Я спросил Люккетофта, возможно ли в будущем повышение налогов.

«Не стоит ссылаться на меня в этом вопросе, – ответил он, хотя вся встреча проходила под запись, – но думаю, нам придется изменить систему и обложить налогами ресурсы».

Народ Дании, ты предупрежден.