Устроившись на скамье у окна, он поглядывал на начинающие уже желтеть кроны деревьев и весело насвистывал: «Дым столбом – кипит, дымится пароход…»

В знаменитой песне М. И. Глинки на слова Н. В. Кукольника есть следующие слова:

Песня написана в 1840 году и посвящена первой в России железной дороге, проложенной между Петербургом и Царским Селом. «Пароходами» называли поезда, оснащенные паровым двигателем.

В одном из своих лицейских стихов А. С. Пушкин пишет:

Известно, что движение по первой железной дороге было открыто в 1851 году. Пушкин скончался в 1837-м.

– А вы ездили по первой железной дороге, Карл Оттович? – поинтересовался Петя.

– Как? Я тебе еще не рассказывал этой истории? – оживился барон. – Представь себе, на крутом подъеме царский вагон неожиданно оборвался и начал соскальзывать назад. Еще несколько секунд, и случилась бы катастрофа. Но я, заметив это, опрометью бросился в тамбур последнего вагона. К счастью, у меня очень сильные руки. Я схватил убегающий вагон за буфер, притянул его к составу и удерживал до тех пор, пока поезд не остановился. Позже я слышал, что император разыскивал смельчака, спасшего его и его семью, но решил не выдавать себя – ты же знаешь мою скромность.

– Отличная история, – согласился Петя. – Вы снова показали себя героем. А рассказ о царском пальце вы слышали? Будто бы, прочерчивая на карте по линейке прямую линию, согласно которой должна была пройти будущая железная дорога из Петербурга в Москву, Николай I в одном месте случайно обвел карандашом свой палец, и на дороге появилась небольшая дуга.

Знакома ли вам эта легенда? Если вы посмотрите на карту, то сразу увидите «след царского пальца» – это так называемый Веребьевский обход между станциями Бурга и Торбино. Но вот незадача! Дорога, построенная при Николае I, была прямой. К строительству Веребьевского обхода приступили лишь в 1877 году, то есть уже после смерти императора.

– Но признаться, мне больше нравилось ездить в экипаже, – говорил барон. – Сядешь в коляску и мчишься по снежной целине!

– По-моему, по снежной целине в коляске далеко не уедешь – колеса в снегу застрянут, – высказал предположение Петя.

– Ничуть не бывало, – возразил барон. – Зимой каретники часто ставили летние экипажи на полозья. Например, мой друг Федор Михайлович Достоевский писал об одной из своих героинь, что она «скакала по улицам в своей карете на полозьях», а Пушкин, описывая именины Татьяны Лариной, которые праздновали в январе, замечает, что:

– Приедешь на почтовую станцию, – продолжал барон, – встретит тебя станционный смотритель в чине «не бей меня в рыло»…

– Это что за чин такой? – перебил Петя.

– Самый низкий, 14-й чин. Дело в том, что станционные смотрители хоть и были государственными служащими, но вовсе не имели никакого чина. И постоянно рисковали быть избитыми недовольными проезжающими. Тогда, чтобы защитить их честь и достоинство, им дали чин коллежских регистраторов – на государственного чиновника уже не всякий осмелится поднять руку.

– Похоже, это сработало, – заключил Петя. – У Пушкина в «Станционном смотрителе» – уже «коллежский регистратор, почтовой станции диктатор».

– Меня радует, что ваша учительница приохотила-таки тебя к классике, – заметил барон. – Но было бы еще лучше, если бы ты запомнил, что этот эпиграф, который приводит Пушкин, принадлежит князю Вяземскому. А Пушкин начинает свой рассказ так: «Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранился?» Я ему много раз говорил: «Эх, Александр Сергеевич, это вы приврали для красного словца. Прекрасно же знаете, что я, например, никогда с ними не бранился. Мне стоило только взглянуть сурово да подкрутить усы…»

Так вот… Остановишься на почтовой станции, спросишь чаю. Поболтаешь с каким-нибудь купцом или сидельцем, угостишь их водкой. Они тебе расскажут что-нибудь интересное, ты им что-нибудь расскажешь и… снова в путь. Сидишь у окна и смотришь, как меняется пейзаж от губернии к губернии…

В рассказе И. С. Тургенева «Хорь и Калиныч» мы читаем: «Кому случалось из Волховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской и Калужской губерниях.

Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти. Калужский же оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дегтем и по праздникам ходит в сапогах.

Орловская деревня (мы говорим о восточной части Орловской губернии) обыкновенно расположена среди распаханных полей, близ оврага, кое-как превращенного в грязный пруд. Кроме немногих ракит, всегда готовых к услугам, да двух-трех тощих берез, деревца на версту кругом не увидишь; изба лепится к избе, крыши закиданы гнилой соломой…

Калужская деревня, напротив, большею частью окружена лесом; избы стоят вольней и прямей, крыты тесом; ворота плотно запираются; плетень на задворке не разметан и не вывалился наружу, не зовет в гости всякую прохожую свинью… И для охотника в Калужской губернии лучше.

В Орловской губернии последние леса и площадя исчезнут лет через пять, а болот и в помине нет; в Калужской, напротив, засеки тянутся на сотни, болота на десятки верст, и не перевелась еще благородная птица тетерев, водится добродушный дупель, и хлопотунья куропатка своим порывистым взлетом веселит и пугает стрелка и собаку».

В самом деле – разительные различия.

– Приедешь к знакомому помещику, – продолжал рассказывать барон, – вот хоть к графу Толстому в Ясную Поляну или к Ивану Сергеевичу Тургеневу в Спасское-Лутовиново – он сейчас же организует охоту, даст тебе свору борзых да смычок гончих… Сядешь утром на голубого жеребчика…

У А. С. Пушкина в романе «Дубровский» читаем, что отец главного героя Андрей Гаврилович Дубровский «был горячий охотник. Его состояние позволяло ему держать только двух гончих и одну свору борзых».

В рассказе И. С. Тургенева «Петр Петрович Каратаев» обедневший помещик вспоминает о своей прежней жизни: «У меня, сударь, – отвечал он с расстановкой и глядя мне прямо в глаза, – было двенадцать смычков гончих, таких гончих, каких, скажу вам, немного».

У Л. Н. Толстого в романе «Воскресение» читаем: «Длинноногий голубой жеребенок выскочил из ворот».

Так за разговорами и воспоминаниями Петя и Мюнхгаузен добрались до Гатчины. Вышли из поезда и повернули к Приоратскому дворцу.

Барон рассказывал:

– Мальтийский рыцарский орден, называемый также орденом иоаннитов, или госпитальеров, был основан в Средние века на Святой земле для лечения и защиты паломников из Европы, отправляющихся в Иерусалим. Рыцари этого ордена также участвовали и в крестовых походах. Позднее их штаб-квартира располагалась на Кипре, затем на Родосе и наконец на Мальте. Одно время орден владел военным флотом и огромными богатствами, и его резиденция на Мальте фактически была самостоятельной державой.

Императору Павлу I полюбилась их строгая монашеская дисциплина и верность христианским идеалам. Кроме того, он видел в Мальтийском ордене политическую силу, которой можно было воспользоваться для «защиты алтарей и престолов».

В 1797 году Павел учредил в России Великое приорство Мальтийского ордена. Приором – по латыни «первым» – называли главу ордена. В то время им был принц Конде, давний друг Павла. Павел же стал гроссмейстером ордена.

В 1792 году принц Конде был вынужден бежать из охваченной революцией Франции. Тогда для него и для капитула ордена отвели бывший Воронцовский дворец в Гатчине, рядом с которым возвели католическую капеллу. После этого император повелел архитектору Львову построить в Гатчине специальный дворец для приора.

Николай Александрович Львов, мой большой друг, был замечательным человеком. Умница, эрудит, талант: великолепный чертежник, рисовальщик, гравер, переводчик. Он перевел на русский язык классический итальянский труд «Четыре книги по архитектуре» Андреа Палладио и стихи греческого поэта Анакреонта. Сам писал стихи и либретто опер. Кроме того, он много экспериментировал. Например, построил в своей усадьбе особые воздушные печи, которые не только обогревали, но и проветривали комнаты.

– Что-то вроде кондиционеров? – спросил Петя.

– Да, похоже. Но с Приоратским дворцом у него с самого начала возникли трудности. Генерал-прокурору Обольянинову, руководителю строительства, не понравилось место, выбранное Львовым. «Тогда укажите сами», – предложил ему Николай Александрович. Обольянинов указал на болото возле Черного озера. Он хотел, чтобы архитектор потерпел неудачу. «Хорошо, – невозмутимо ответил мой друг. – Я построю дворец там, но это будет стоить государю намного дороже». Он прокопал рвы, чтобы осушить болото, и поставил здание на искусственном холме, насыпанном из вынутой земли.

– Молодец Львов! – воскликнул Петя.

– Но потом у него снова возникли проблемы, – продолжал барон. – И тогда он пришел ко мне за советом. «Обольянинов не дает мне камня для постройки, – жаловался Львов. – Да я и сам, признаться, не хочу. Почва все-таки влажная, того и гляди – просядет под тяжелым камнем, и по дворцу пойдут трещины. Вам, дорогой Мюнхгаузен, приходилось на войне строить укрепления из подручных средств, может, вы мне что-то посоветуете?» А я и в самом деле вспомнил одну старую военную хитрость, рассказал ее Львову, и он последовал моему совету.

– Какой красивый! – воскликнул Петя, увидев на холме Приоратский дворец, отражающийся в Черном озере. – Настоящий маленький замок. Интересно, он понравился приору?

– Приор здесь никогда не бывал, – ответил барон. – Он не успел приехать – Павла уже убили.

– Какая жалость, бедный император, – посочувствовал Петя. – Пойдемте же смотреть, что там внутри!