х и много же мне попортил крови этот милейший монсеньор Буржский за те три дня, что мы провели у него. Вот уж воистину этот прелат из той породы людей, которые душат своим гостеприимством и все время что-нибудь да клянчат! С утра до вечера тянет вас за рукав и все просит... просит... А скольким этот высокочтимый муж покровительствует, сколько у него подопечных, и всем он дает обещания, и все припадают к вашим стопам. «Разрешите, ваше высокопреосвященство, представить вам причетника, человека высоких достоинств... Не соблаговолите ли, ваше высокопреосвященство, обратить благосклонный взгляд свой на каноника сего... уж и не помню какого... Осмелюсь поручить вашему вниманию, ваше высокопреосвященство...» Не понимаю даже, как это я сдержался и не сказал ему: «Пойдите, епископ, очистите себе желудок и соблаговолите... да, да, соблаговолите оставить в покое мое высокопреосвященство».

Нынче утром я пригласил вас, дон Кальво, проехаться со мной в носилках... По-моему, вы уже начинаете привыкать к тряске. Впрочем, буду краток... Я хочу вместе с вами припомнить, что я ему наобещал, а чего вообще не обещал, и только. Ибо теперь нам надо держать ухо востро, потому что по дороге вас будут осаждать те, до чьих просьб и ходатайств я якобы снизошел. Ведь сказал же он мне: «Просьбами о мелких льготах я не хочу надоедать вашему высокопреосвященству: я прямо вручу список мессиру Франческо Кальво, человеку, безусловно, высоких знаний, или же мессиру дю Буске...» Вот те и на! Не для того я прихватил с собой папского аудитора, двух богословов, двух ученых-юристов и четырех церковнослужителей, чтобы превращать в законнорожденных всех незаконнорожденных сыновей священников, которые отправляют в здешней епархии церковную службу или пользуются бенефициями. Просто чудо какое-то, что после тех льгот, которые предоставил им во время своего пребывания на папском престоле мой святейший покровитель Иоанн XXII... не меньше пяти тысяч льгот, причем добрая половина дарована этим поповским ублюдкам, и, конечно, они покупали себе индульгенции, что помогло пополнить папскую казну... все-таки и по сию пору встречается столько рукоположенных в сан священнослужителей, которые просто-напросто плод греха...

Как папскому легату, мне дана относительная свобода действий – к примеру, я имею право на протяжении всего нашего пути предоставить лишь десять льгот, и никак не больше. Две я и предоставил монсеньору Буржскому, и то это уже слишком. Церковным канцеляриям я имею право предоставить двадцать пять льгот, а также и священникам, оказавшим мне личные услуги, а вовсе не тем, кто значится в списках, которые успел мне подсунуть монсеньор Буржский. Так что наградите одного, причем выберите кого-нибудь поглупее и не имеющего никаких заслуг; пусть это ему боком выйдет. Если кто и удивится, отвечайте: «Сам монсеньор особо рекомендовал его». Ну а бенефиции, на кои наша власть не распространяется, иначе говоря, доходы с аббатств, мы никому распределять не будем – ни священнослужителям, ни мирянам. «Монсеньор Буржский слишком много запросил. Его высокопреосвященство не желает давать повода для зависти...» А две-три бенефиции лучше добавим монсеньору Лиможскому, который вел себя скромнее. Неужели я прибыл сюда из Авиньона с единственной целью – осыпать благодеяниями этого монсеньора Буржского, причем к вящей его выгоде. Я не слишком-то уважаю тех, кто локтями расчищает себе дорогу, выставляя напоказ сотни облагодетельствованных ими людей, и пусть епископ Буржский не тешит себя мыслью, что я буду говорить с Папой о том, чтобы его сделали кардиналом.

И потом, на мой взгляд, он слишком снисходителен к фратричеллам, да я сам видел, как по коридорам его дворца их немало разгуливало. Пришлось ему напомнить о послании Святого отца против этих заблудших францисканцев – мне-то, слава богу, послание это хорошо известно, я сам его составлял,– которые возомнили себя проповедниками, ввергают в соблазн сирых своим нарочито убогим одеянием, а на самом деле ведут опасные речи против христианской веры и подрывают уважение к папскому престолу. Я ему напомнил, что ему дана власть исправлять и карать этих злоумышляющих против церковных канонов, а в случае необходимости просить помощи у светской власти, как то сделал в минувшем году Папа Иннокентий VI, с соизволения коего послали на костер Жана де Шастийона и Франсуа д’Арката, погрязших в ереси... «Ересь, ересь... скорее уж, заблуждения, но их тоже надо понять. Они ни в чем не виноваты. И к тому же времена меняются...» Вот что он мне ответил, монсеньор Буржский. А я недолюбливаю этих прелатов, которые чересчур хорошо понимают дурных проповедников и, вместо того чтобы примерно их покарать, желая снискать себе славу, держат нос по ветру.

Я буду вам весьма признателен, дон Кальво, ежели вы будете приглядывать за нашим другом во время пути, и постарайтесь сделать так, чтобы он не наставлял моих прислужников и не слишком изливал душу монсеньору Лиможскому или другим епископам, которых мы прихватили с собой.

Пускай-ка испытает на собственной шкуре всю прелесть нашего путешествия, хотя мы будем делать небольшие переезды, раз дни становятся все короче, а холод все чувствительнее. Десять—двенадцать лье в день – не больше. Я не хочу разъезжать в темноте. Поэтому-то сегодня мы дальше Сансерра не двинемся. Впереди у нас целый длинный вечер. Прошу вас, остерегайтесь тамошнего вина. Вино душистое и легко пьется, но крепче, чем кажется поначалу. Сообщите об этом Ла Рю, и пускай он следит за моей свитой. Мне вовсе не улыбается видеть пьянчуг в папской ливрее... Да вы опять побледнели, Кальво! Нет, вы решительно не переносите носилок... Вылезайте, вылезайте-ка поскорее, прошу вас!