Глава 26
Даёшь Берлин!

Монтгомери два месяца добирался до Парижа. В принципе, британский фельдмаршал не наступал даже, а всего лишь следовал за немцами, отходившими к линии Зигфрида. Попытки перейти в наступление на восточном направлении, дабы выбить «унтерменшей» из фатерлянда, предпринимались, но успеха не имели – части 3-го Украинского фронта неплохо закрепились на Западном валу, добротно устроенном немцами, и дали отпор.

И немцы не нашли ничего лучшего, как сдаться в плен англичанам.

А войска 1-го и 2-го Украинских фронтов продвигались на восток и на север, до Гамбурга и Киля.

Именно в тех местах гитлеровцы собрали последние силы, укрепив рубежи на Эльбе, а когда РККА прорвала все линии глубоко эшелонированной обороны, перешли в наступление.

В бой были брошены все резервы, даже старики и подростки, для которых Германия была превыше всего.

Отбросить советские войска не получилось, но и продвинуться особо Черняховскому и Ватутину не удалось – немцы стояли насмерть.

Иные участки были труднопроходимы для танков не из-за бетонных надолбов или рвов, а из-за массы фаустпатронщиков, жаждавших подстрелить хоть один русский танк.

Катуков не позволял своим людям проявлять чудеса героизма, а просто вызывал ВВС – штурмовики и бомбардировщики старательно расчищали путь танкам. Иногда с той же задачей справлялись артиллеристы, после чего по изрытому снарядами полю, как по волнам, отправлялись танки-тральщики – вдруг какая мина уцелела?

Каждый километр давался большими усилиями и тратами, снабженцы едва поспевали с подвозом боеприпасов и топлива.

Правда, у немцев все обстояло еще хуже – синтетический бензин, годный для немецких танков, кончался, его цедили литрами, а бензин высокооктановый, которым «питались» самолеты, и вовсе был у нуля.

Такое горючее можно было изготовить лишь из нефти, а Германия была полностью отрезана от промыслов в Румынии или Венгрии. На последних резервах вылетали «Юнкерсы», чтоб отбомбиться, и частенько без сопровождения «Мессершмиттов» – на истребители топлива не хватало.

В бой шли «Тигры» – обычные и королевские, «Пантеры» и САУ, показались даже первые турбореактивные самолеты – «Мессершмитт-262». Ресурс их ТРД был очень мал, всего двадцать пять часов, при этом самолет выходил очень капризным – взлетать и садиться ему надо было на исключительно бетонную полосу, не менее полутора километров длиной.

Тем не менее эти самолеты со слегка стреловидными крыльями летали, грозя поршневым «Ла» и «Якам», а самое главное – им требовался не бензин, а тяжелый керосин, а то и вовсе солярка.

Если бы эти самолеты появились годом-двумя раньше, то они бы многое могли изменить на фронте. Но не теперь.

Лишь после нового, 1945 года получилось переломить ситуацию, и наступление продолжилось. В феврале советские летчики опробовали, обкатали в бою первые реактивные «МиГ-9» .

Наш двигатель обладал вчетверо большим ресурсом, самолет получился надежным, и реактивные «мессеры» полетели с небес по тем же траекториям, что и их поршневые собратья.

Много сил отвлекалось на удержание уже занятых территорий, разрозненные группы СС и недобитков из вермахта гуляли по тылам РККА, устраивая нападения и диверсии, поэтому несколько полков НКВД было переброшено для борьбы с немецкой «атаманщиной».

К весне 45-го стало ясно, что сопротивление бесполезно и «Гитлер капут», но в бункерах рейхсканцелярии все еще мечтали о реванше, измышляли бредовые планы не то чтобы спасения, а разгрома советских войск. Мечты, мечты… где ваша сладость?

Мечты ушли, осталась гадость.

В конце марта, после боев за Данциг, Катуков получил приказ выдвигаться к Одеру, на помощь 1-му Белорусскому фронту.

Утром 16 апреля 1-я танковая бригада в составе передового отряда 8-го гвардейского мехкорпуса с приданными частями (полк САУ, полк ЗСУ, дивизион «Катюш») сломила оборону противника на господствующей высоте и заняла Заксендорф, что на Зееловских высотах. Эта гряда высот тянулась по левому берегу старого русла Одера, всего в пятидесяти километрах восточней Берлина. Вдоль высот был выкопан ров глубиной три метра и шириной в три с половиной, полоса обороны имела сплошные траншеи, изобиловавшие дзотами, пулеметными площадками, окопами для орудий.

Пехоте приходилось туго – земля сырая, чуть копнешь лопаткой, и выступает вода. Слякоть, дождик моросит.

Артиллеристам тоже доставалось, но 17 числа им повезло – танки 1-й гвардейской доставили на себе и ящики со снарядами, и горячую пищу в термосах, и самое главное – почту.

Пушкари сидели в ровике, по колено в воде, и читали письма всем расчетом. Рядом рвались мины, артиллеристов обдавало землей, а они лишь стряхивали ее и самозабвенно читали, читали, читали…

Вскочат, обстреляют фрицев по приказу, чтоб отбить атаку, и опять за письма. Писем было много, дотемна прочесть все не поспевали. Артиллеристы бы и при свете бензинок продолжали чтение, но нельзя было – противник в ста метрах залег…

Разгорелось сражение, поражавшее своим диким неистовством – 9-я армия вермахта, стоявшая здесь, таяла с каждым часом, но упорно цеплялась за каждую пядь немецкой земли.

Командование 8-го гвардейского мехкорпуса закрепило за 1-й танковой большую группу «горбатых» – двенадцать штурмовиков «Ил-2». Репнин мог их вызывать напрямую, когда приходилось туго. А туго было почти всегда.

То и дело Борзых, ловко заряжая орудие – приноровился! – бубнил в микрофон: «Марс! Марс! Уточняю цели… Вражеские танки в количестве до двадцати машин в лощине западнее высоты десять запятая три готовятся к контратаке. Сообщите, ясно ли слышали меня?»

А с воздуха отвечают: «Понял, понял, цель вижу, иду в атаку…»

Потеряв несколько экипажей, танки бригады просочились по дефиле железной дороги и шоссе, где немцы не могли достать их прямой наводкой, и выбили противника со станции Дольгелин – это стало решающим боем. Зееловские высоты были захвачены.

24 апреля, заняв Максдорф и Требус, действуя совместно с мотострелками, бригада переправилась через Шпрее с выложенными камнем берегами, давя гусеницами байдарки у лодочной станции, и вступила в бой за Йоханнисталь, пригород Берлина.

В тот же день 1-я гвардейская одолела канал Тельтов, заняла Нойкёльн и пять дней подряд вела ожесточеннейшие уличные бои, в которых погиб подполковник Кочетков.

Жукову, Черняховскому, Рокоссовскому предлагали не штурмовать Берлин, а взять его в осаду, как Вену. Столица Австрии продержалась пять суток, и каждую ночь все новые и новые разведывательно-диверсионные группы просачивались в город, устраивая фрицам веселую жизнь. Это РДГ на пятый день захватили Имперский мост через Дунай, не то бы его подорвали.

Но осаждать Берлин никто не хотел, не тот случай. Быть в одном шаге от победы и не сделать его? Ну уж нет!

И на бортах «студеров» и «УльЗИСов» малевали разухабистое: «Даёшь Берлин!»

Канонада не смолкала ни днем, ни ночью. В темноте все выглядело еще выпуклей, значительней, грозней – 265 стволов на каждом километре фронта прорыва!

От стробоскопического блеска орудийных выстрелов, от прожекторов, бросавших длинные лучи в глубину вражеской обороны, от огневых трасс «Катюш» было светло, земля содрогалась – непрерывные толчки в ушах, а утром от едкого порохового дыма, сдавливавшего дыхание, в пяти метрах ничего не видно было. Но голос невидимого знаменосца звал: «Вперед! За Родину! За Сталина!»

23 апреля 1-я танковая армия Катукова получила приказ комфронта Жукова: создать специальную группу и в течение ночи захватить берлинские аэропорты Адлерсхоф и Темпельхоф.

– По данным разведки, – сказал Геша, ладонями разглаживая карту Берлина и окрестностей, – на этих аэродромах, кроме бомбардировщиков, находятся личные самолеты верхушки рейха и НСДАП, в том числе Гиммлера, Геринга, Бормана и Гитлера, подготовленные к побегу. Далеко отсюда, в Южной Америке, все уже готово к приему. Нельзя упустить этих гадов!

– Не улетят! – усмехнулся Полянский.

Репнин ткнул пальцем в карту.

– Адлерсхоф занять нетрудно, он и так в полосе наступления нашей армии, каких-то три-четыре километра от линии фронта. А вот Темпельхоф находится чуть ли не в центре Берлина, километрах в трех от рейхсканцелярии. Граф! На тебе Адлерсхоф.

– Понял, – кивнул Графов. – Сделаем, товарищ полковник.

– Не сомневаюсь. А прорывом к центру Берлина и захватом правительственного аэродрома я займусь сам. Полянский, с тебя два взвода «ИС-3»… И парочка «Зверобоев».

– Будут, – встрепенулся Илья.

– Лехман, твой батальон идет в полном составе.

– Есть!

– Тогда выдвигаемся…

…Уличные бои в Берлине отличались небывалым упорством. Здесь танкам больше всего грозили фаустники и огонь артиллерии, поэтому бэтээры с пехотой сопровождали группу прорыва на всем пути.

Репнин читал в свое время о битве за Берлин. Тогда от 1-й гвардейской осталось всего шесть танков. «Повторять пройденный материал» не хотелось.

Геша глянул в перископ. Вокруг шоссе горели подожженные немцами елки, а за леском виднелись заводские трубы и редкие каменные дома, без окон, выкрашенные в желтый цвет. Правее горели железнодорожные вагоны – от них поднимался густой черный дым.

До Берлина восемьсот метров. Танки прорыва «ИС-3» с гулом ворвались на улицу какого-то пригорода. Пусто, никого. Повсюду валяются немецкие каски, шинели, остинки. Патроны, винтовки, фаустпатроны. Через каждые сто метров улицу перегораживала баррикада из наваленных телег, бричек, ящиков, молотилок, колес, столов и стульев. Трупов немецких солдат, раздавленных «ИСами», тоже хватало.

– Не успели они, тащ командир! – закричал Федотов. – Хотели, видать, узел сопротивления организовать, а тут мы!

Обгоняя танки, выехали на огневую позицию «Катюши». Стали ровной шеренгой, минометчики принялись заряжать «рамы».

День был безоблачный, но сквозь пороховой дым и гарь солнце смотрело тускло-багровым диском. Мрачно было, как в сумерки.

Капитан, метавшийся у «Катюш», застыл вдруг и прокричал команду, широко разевая рот. «Огонь!» – какая еще могла быть команда?

И точно – с ревом и скрежетом рванулись вверх эрэсы, волоча за собой огненные хвосты. В воздух поднялось все: песок, пыль, камешки, образуя густое серое облако. Рядом вповалку лежали беженцы – берлинцы, таща на себе тюки с домашним скарбом, увидали воочию, как играет «сталинский орган».

После залпа они поднимались, очумелые и заискивавшие: «Русс гут… Русс гут… «Катюш», «Катюш»… Берлин капут!»

– Иваныч! Вон по той улице давай!

– Понял.

На узких улицах Берлина, заваленных грудами битого кирпича, пересеченных траншеями, заставленных надолбами, одновременно могли продвигаться лишь две «сороктройки». Впереди шли саперы и автоматчики, очищая путь от «патриотов» с гранатометами.

Попадался противотанковый ров – пехотинцы забрасывали его мебелью из окрестных домов, разбитыми заборами, землей, – и снова вперед.

Первые танки вели огонь, а вторые стояли в очереди. Если «передовую» машину подбивали, ее место занимала другая.

Так и шли.

На стене одного из домов был написан немецкий лозунг: «Берлин никогда не сдастся!» Автоматчик перевесился через бронированный борт «Б-4», зачеркнул написанное и размашисто вывел: «А я в Берлине. Сидоров».

Впереди нарисовалась настоящая крепость – надземное бомбоубежище. Это было мрачное, похожее на тюрьму здание в пять этажей, с железобетонными стенами толщиной в два с половиной метра, с окнами, закрытыми массивными бронеплитами, с многочисленными прорезями бойниц.

– Самоходчики!

На позицию вышли ИСУ-152. Первый же снаряд вынес широкую стальную дверь, а второй пробил броневой щит на окне второго этажа – из проема рванули дым и пыль.

Парочка ЗСУ открыла огонь из спарок, обстреливая окна и бойницы – прикрывая пехоту. Два БТР тут же рванули к бомбоубежищу, и мотострелки ворвались внутрь.

– Борзых! Сунь-ка бронебойный. Приветим фольксштурм…

– Есть! Готово!

– Федотов, гляди, где открыто окно на третьем или торчит что из бойниц. Туда и пуляй.

– Понял… Выстрел!

Ударила пушка, посылая снаряд. Тот «расширил» амбразуру, куда фаустник совал гранатомет. Ни фаустпатрона, ни стрелка.

– Тащ командир! Радируют, что дом занят!

– Иваныч, газуй!

– Есть!

– Вижу зенитку!

– Где?

– Вот зараза! С чердака бьет! Вон тот дом, с угла, где арка!

– Вижу! Осколочным!

– Есть осколочным! Готово!

– Огонь!

Танковое орудие задиралось кверху не слишком высоко, но для чердака двухэтажного дома – достаточно. Половины чердака не стало.

– Аэропорт!

– Бронебойным!

– Есть! Готово!

– Огонь!

Дугообразное здание аэровокзала Темпельхоф вытягивалось в длину более чем на километр, и подъезды к нему стерег целый рой танков, «Пантер» и «троек» вперемежку.

Зато проезд был широк – сразу четыре «ИС-3» проехали в ряд, стреляя залпом. Репнин залюбовался даже своими танками – асфальт был разбит, воронка на воронке, «ИСы» качало, как на волнах, но пушки смотрели строго вперед – стабилизаторы работали так, что «сумрачному немецкому гению» и не снилось.

– Огонь!

Оба «Зверобоя» добавили свой дуэт в общий хор и с ходу завалили «Ягдпантеру». Несколько «троек» уцелело, и «панцерзольдатен» решили покинуть поле боя, удручающе походившего на расстрел.

Советские танки вырвались на овальное поле аэродрома. На полосу как раз выруливал «Юнкерс-52», прозванный «тетушкой Ю».

Ему наперерез двинулся «Б-4», постреливая из пулемета. Это не подействовало на пилота, и тогда за дело взялся боец с РПГ-2.

Граната вошла «тетушке» под кабину. Взрывом снесло мотор, самолет развернуло на месте и опрокинуло на крыло – подломилась стойка шасси.

Ворота ангаров стояли открытыми – вся «эскадрилья фюрера» была на месте – самолеты Гиммлера, Риббентропа и прочих. Личная машина Гитлера – четырехмоторный «Фокке-Вульф-200 Кондор» – прогревал моторы на рулежной дорожке.

– Федотов, видишь того, с четырьмя моторами? Приласкай его!

– Понял! Осколочный!

– Есть осколочный! Готово!

– Огонь!

Взрыв оторвал «Кондору» правое крыло, и это словно сигналом послужило – из ангаров набежало эсэсовцев, стрелявших на ходу. Пулеметчики долбили, укрывшись за мешками с песком или из амбразур бетонных дотов.

«Зверобой» расколупал один такой, а пара «ИСов» взялась за ангары – от самолетов только клочки полетели. Пара снарядов от группы Лехмана перемешала песок, мешки и пулеметчиков.

«ИСы» и «Т-43» пошли давить самолеты, стоявшие на поле – их тут были десятки. Истребители гитлеровского эскорта и обычные бомберы. Советские танки давили и крушили всех одинаково.

Неожиданно настала тишина, этакое секундное перемирие, и как раз в этот момент откуда-то вынырнул приземистый черный «Майбах».

Сердце Репнина заколотилось – эта марка была у Гитлера в почете, фюрер любил «Майбахи» за плавность хода.

– Не стрелять! Живьем брать!

Но «ИС» Полянского выстрелил чуть раньше отданной команды. Снаряд влепился в колонну, державшую одну из воротин, и та стала медленно опадать, всей своей массой придавив «Майбах» – капот и переднее сиденье.

Следом за легковым выехал автомобиль грузовой, полный эсэсовцев. Сохранять жизнь этим выродкам в планах у Геши не было. Пары осколочных отряду СС хватило вполне.

Из подъехавшего бэтээра выскочили автоматчики и бросились к лимузину. На счет «два» они вынули из салона трепыхавшегося немца в штатском.

Геннадий не выдержал и вылез из танка. Увы, его ждало разочарование – мотострелки вытащили не Гитлера.

Мелкий, усатый, трясущийся немец в очках являлся рейхсфюрером СС.

– Герр Гиммлер! – неласково усмехнулся Репнин. – Какая встреча!

Гиммлер затравленно смотрел на русского танкиста, на этого «черного дьявола».

– Так этот хер и есть тот самый Гиммлер? – удивился старшина Родин. – Это надо же, а? У нас в колхозе счетовод есть, теперь буду знать, на кого Петро Тарасович похож! Куда его, тащ полковник?

– Куда? – медленно повторил Репнин. – Расстрелять его нельзя…

– Это почему? – нахмурился старшина.

– Расстрел – это привилегия офицеров, а Гиммлер всего лишь живодер. Повесить его.

– Вот это по-нашему! – одобрил Родин. – Вась, тащи веревку!

Когда Гиммлер понял, что ему светит, он заверещал и забился в крепких руках пехотинцев, но те были неумолимы. Пуча глаза так, словно его шею уже сжимала петля, рейхсфюрер грозился, плевался, умолял, плакал, выл – бесполезно. Вздернули.

– Лехман! Оставляешь тут пару танков, с ними – два БТР. Пусть подежурят, а то мало ли… По машинам!

Леня Лехман, радуясь, что командир не оставил на аэродроме весь батальон, первым залез в люк своей «сороктройки».

До центральных районов Берлина оставалось совсем немного. Одолев довольно широкий проезд, танковая группа вышла к широкому каналу, мост через который был разрушен и горел. Саперы заготовили бревна, но сильный пулеметный огонь из близлежащих домов не позволял заняться ремонтными работами.

– Борзых! Скажи всем, пусть прикроют саперов!

– Есть!

Танковые орудия и пулеметы проредили немецкие ряды, обстрел попритих, и пехота рванулась на мост, к взорванному пролету, прямо по горящему настилу, то исчезая в клубах дыма, то появляясь снова. Помкомвзвода быстро принимал длинные толстые доски и укладывал из них первые мостки между исковерканными взрывом балками.

Бойцы перебежали по ним дальше, вскарабкались по обрушившейся ферме вверх и помогли уложить вторые мостки.

Танки, самоходки, артбатареи растянулись в две колонны более чем на километр, стояли, ожидая переправы.

– Борзых, передай нашим, чтобы очередь не занимали! За мной!

Группа вернулась назад и прошла другим путем – в район Курдюрштрассе.

Серые дома, похожие на каменные коробки, смотрели на русских солдат битыми стеклами окон, из которых вывешивались белые флаги. На стенах домов еще сохранились фашистские лозунги. У разрушенных зданий, среди груд кирпича и камней застряли разбитые немецкие танки, орудия и грузовики, рядом – трупы фрицев. Покосившиеся столбы мотали обрывками проводов.

Угрюмые цивильные немцы тащились прочь со своими велосипедами, чемоданами, детскими колясками. Они сжимались, скукоживались, стараясь выглядеть Очень Маленькими Существами. Красноармейцы их будто не замечали, а если вдруг останавливали, берлинцы тут же выдавали: «Тельман – гут, Гитлер – капут!», как будто это какой-то утвержденный пароль.

Наши батареи прямо с улиц били по центру города. Гудели машины и «Катюши», с которых были сброшены брезентовые чехлы, грохотали танки, среди тяжелой бронетехники ловко сновали «Виллисы», над крышами с ревом проносились самолеты.

Казалось совершенно невозможным, что при таком скоплении техники город до сих пор держится. Но немцы сопротивлялись, сопротивлялись отчаянно.

Пехоте приходилось брать штурмом каждый дом, а немцы, его оборонявшие, стреляли по штурмующим через бойницы, пробитые в перегородках, и швыряли гранаты сквозь специально проделанные отверстия в перекрытиях.

Орали: «Рус, сдавайся, капут!» И слышали в ответ: «Вам капут, с-суки! Берлин капут!»

29-го вечером все группы 1-й гвардейской танковой бригады соединились у Ангальтского вокзала. Немецкие смертники засели за прочными стенами вокзальных подвалов и стреляли по всему, что двигалось. Вот и пришли «ИСы», чтобы вразумить своими 130-ю миллиметрами.

Шел дождь, пожарища медленно гасли, и низкий черный дым густо застилал мостовые. Привыкнув к дневной полутьме, когда чад застил солнце, Репнин и не заметил прихода ночи.

К вокзалу подступились, задействовав приборы ночного видения.

– Огонь!

«ИСы» выдали дружный залп – кирпичи полетели сразу глыбами, копотя цементной пылью.

– Федотов, хватит долбить стену! Амбразуру видишь? Левее водосточной трубы?

– Вижу! Туда?

– Туда!

Башнер не подвел командира и наставника – точно положил снаряд, и тот рванул уже в подвале. Еще несколько минут, и из вокзала взлетела в небо красная ракета – это был сигнал прекратить огонь, поданный разведчиками Графова, которые вместе со штурмовыми группами ворвались в здание.

– Борзых! Приказ по всем батальонам – выдвигаемся на Курфюрстенштрассе!

– Есть!

По Курфюрстенштрассе серьезного сопротивления танкисты не встретили, а вот на перекрестке с Кейтштрассе стало жарко – тамошний квартал гитлеровцы готовили для длительной обороны. Ворота и двери подъездов забаррикадированы изнутри, из углового дома слева зенитки простреливали всю улицу, а командование поставило задачу: во что бы то ни стало занять перекресток и оседлать Курфюрстенштрассе вплоть до зоопарка, чтобы затем выйти по Кейтштрассе к Ландвер-каналу и Тиргартену.

Было решено прорываться на полной скорости, тем более что рубеж обороны, занятый немцами, был неширок.

Мотострелки частью остались в бэтээрах, часть пересели на броню. По команде Репнина танки рванули вперед, к опасной зоне. Автоматчикам было приказано вести непрерывный огонь и бросать гранаты, когда танки станут проходить перекресток, а самоходкам – поддерживать танковые взводы своими калибрами.

Под грохот пальбы с самоходок и трескотню автоматов танки выкатились к перекрестку на предельной скорости – рушились стены, звенело битое стекло, камни и штукатурка летели отовсюду, пыль и дым застили улицу.

Немцы были весьма впечатлены – одни и головы поднять не могли, а другие побросали оружие и занялись бегом на длинные дистанции.

Задание было выполнено, и бригада почти вплотную приблизилась к Ландвер-каналу. Но тут на пути встал серый домина, где раньше размещалась полиция. В его стенах зияли пробоины от обстрелов, видны были окна, заделанные цементом до размера амбразур. В них торчали фаустники и пулеметчики.

– Борзых! Свяжись с КП майора Друганова, и… Дай микрофон, сам челом бить стану.

– Друганов на связи, товарищ полковник!

– Ага… Срочная работенка, Друганов! Тут дом полиции, и он мне надоел. Дом надо уничтожить. Ты как?

– Я – за! – рассмеялся майор сквозь помехи.

Прошло каких-то пять минут, а одна из машин из дивизиона гвардейских минометов Друганова уже промчалась по загроможденной щебнем улице и, подымая тучи известковой пыли, остановилась у завала.

Серая громада дома-крепости хорошо была видна. В ста метрах «Катюша», вернее, «Андрюша» изготовился для стрельбы прямой наводкой.

Разведчик Самуилов вовремя заметил фаустника и снял его короткой очередью, вот только и сам словил пулю. Сержант Вагазов взялся за пульт управления, и тяжелые эрэсы со скрежетом унеслись. Загремели страшные взрывы.

Серый дом осел, верхние этажи его обвалились, руины окутались дымом и пламенем. Еще немного, еще чуть-чуть, и из подземных казематов потянулись немцы, задирая руки вверх. Гитлер капут!

– Иваныч, вперед! Немного осталось!

– Есть, товарищ командир!

102-й выехал на Лютцовштрассе, последнюю улицу перед Ландвер-каналом, за которым Тиргартен и Рейхстаг. Обыкновенная берлинская улица: костяки разрушенных домов, освежеванные лестничные клетки, горы щебня, воронки, исковерканные вагоны трамваев.

Лютцовштрассе была перегорожена баррикадами из обломков стен, а узкие проходы, оставленные для танков, были заминированы и простреливались орудийным огнем. Разведка донесла: чуток подальше, за стволами вековых дубов пряталось большое мрачное здание с амбразурами вместо окон.

Даже если танки одолеют завалы, то попадут под огонь этого дома-форта.

– «Катюшу» бы сюда! – возмечтал Борзых.

– Вызывай!

– Есть!

За углом ждали своего «показательного выступления» РСЗО гвардии старшего лейтенанта Быковского. Он и приказал одному из «Студебеккеров» пособить танкистам.

Шоферу боевой установки гвардии сержанту Бережному пришлось поработать и командиром орудия, и наводчиком. Подложив под задние колеса «студера» бревно, сержант навел установку на цель. Немцы заметили машину, поднялась стрельба, но поздно – эрэсы накрыли дом-крепость.

Ее заволокло дымом, а танки в это время прорывались через баррикады, «догоняя» танк-тральщик.

Подходя с запада, танки остановились на Шпандауэрштрассе. Ландвер-канал плескался впереди.

Репнин прижался к нарамнику. Господи, как он устал…

Но как тут отдохнешь, если бой продолжается?

Вон горят и рушатся дома на Берлинерштрассе, грохот сотен орудий сливается в общий несмолкаемый гул, дым и пыль закрыли солнце и небо.

Еще немного, еще чуть-чуть…

…Поредевшая бригада пробивалась к главной площади Берлина – Александерплатц. Немцы закрепились на перекрестке двух больших улиц. Фаустники притаились в люках подвалов, у разбитых окон, на чердаках.

А баррикады взяли перекресток в кольцо.

Первым пошел разведочный танк. Приблизившись к перекрестку, он тут же вызвал на себя огонь немцев, и танки, изготовившиеся во «второй линии», тут же «удалили» огневые точки – в воздух полетели кирпичи, куски дерева, штукатурка.

Закопченные артиллеристы выкатывали орудия на новую позицию…

…Облизав пересохшие губы, Геша разглядел в оптику мрачную громаду полицей-президиума. Его громоздкие сообщающиеся корпуса с внутренней тюрьмой, большими пристройками и колодцами-дворами занимали целый квартал у Александерплатц.

Полицей-президиумом занялись гаубицы, «Зверобои» и тяжелые танки. Справились как-то.

Пехота штурмовой группы шла рядом с танками. Разбиваясь на мелкие отряды, пехотинцы занимали выходы во двор и лестничные клетки, взбирались на верхние этажи, спускались в подвалы.

И зачищали очередной дом.

Репнин наблюдал, отдавал приказания как заведенный и далеко не сразу понял, что большое темное здание впереди, совсем рядом, и есть Рейхстаг.

В тот же день, 30 апреля, Егоров и Кантария водрузили знамя Победы над куполом Рейхстага. Было 22 часа 50 минут.

Репнин молчал и улыбался, а его экипаж надрывался, свистел, орал «ура!»… Радовались люди.

1 мая состоялся короткий митинг, на котором зачитали первомайский приказ Сталина. Гитлер вроде бы застрелился, но безоговорочную капитуляцию немцы отвергли.

«Додавим!» – серьезно сказал Бедный, и этой краткой речи все зааплодировали.

А в краткие минуты передышки командир 1-й гвардейской танковой бригады прошел к Рейхстагу и, не жалея трофейного кинжала, расписался: «1 мая 1945 года. Дошел до Берлина. Г. Репнин».