Глава 24
Схрон

Мюнхен был захвачен лишь на восьмой день после начала наступательной операции – немцы выстроили десятки полос обороны, выкапывали противотанковые рвы, громоздили валы, щедро шпиговали землю минами, понавтыкали хренову тучу дотов и дзотов.

Гитлер призвал под ружье малолеток и стариков, и сопливые патриоты нашлись: вкупе с патриотами-старперами они брали в руки оружие и шли защищать свой ненаглядный фатерлянд.

И что им скажешь? Родину, как и родителей, не выбирают.

Геша даже не ожидал столь яростного сопротивления и больше всего боялся больших потерь – это был бы худший сценарий.

Тогда бы наступление резко умерило обороты, но нет – таких же чудовищных по своей величине утрат, как «в прошлой жизни» на Курской дуге, под Киевом или под Сталинградом, Красная Армия не понесла. Напротив, потери оказались минимальны, тем более что 1-м Украинским командовал Черняховский, который, в отличие от того же Жукова, ценил жизни своих бойцов.

Продвижению на север мешали не только бесконечные линии обороны, но и подкрепления, переброшенные с Западного фронта.

Американцы, честно исполняя договоренности, достигнутые в Москве, не стали претендовать на Францию и Западную Германию, увлекшись куда более интересным делом – торговлей с СССР. На практике это означало, что Рузвельт не стал открывать второй фронт, за что ему рукоплескал конгресс, но и англичане, сильно обидевшиеся на Штаты, не собирались в одиночку биться на Западном фронте – там все замерло в неустойчивом равновесии, а последние две недели Королевские ВВС даже не вылетали бомбить мирные немецкие города.

Пользуясь патовой ситуацией, Гитлер тут же заставил генерал-фельдмаршала Роммеля, командующего группой армий «В», поделиться – в Баварию были спешно переброшены 100-й танковый батальон, вооруженный устаревшими французскими танками, а также 1-й танковый корпус СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер». В Италии перетрясли группу армий «С» – на защиту рейха были передислоцированы дивизия «Герман Геринг» и 76-й танковый корпус. Тут не до союзников, самим бы уцелеть.

1-я гвардейская танковая бригада с боями прошла Мюнхен и Аугсбург, Ульм и Штутгарт. В конце июля стало значительно легче – появились передышки, уже не повторялся 41-й, когда танки шли из боя в бой, их экипажи ели на ходу, а спали (если было время) прямо в танке.

Причина «послаблений» заключалась в одном радостном событии – войска 1-го и 3-го Белорусских фронтов заняли Варшаву и Люблин, штурмовали Кёнигсберг и Пиллау. Это был самый настоящий, свой «второй фронт»!

К концу лета 1-й и 2-й Украинский вышел на линию Люксембург – Франкфурт. На 1 сентября было назначено общее выступление 1-й, 3-й, 4-й, 5-й и 6-й танковых армий в направлении Кёльна – на Рур, к стальному сердцу Германии, в становище Круппа, Тиссена, Сименса, Боша и прочих толстосумов, делавших деньги на крови.

Катуков лично провел политфинформацию перед своими офицерами, настояв на линии партии – постараться избегать разрушения предприятий. Они пригодятся после победы, когда станут работать на Советский Союз.

Раннее утро первого дня осени началось с команды: «По машинам!»

Утром 17 сентября 1-я гвардейская оказалась в несвойственном ей положении – танкисты наступали в арьергарде.

За кормой 102-го остались Кёльн, Золинген, Вупперталь, впереди лежал Эссен. Между тем 2-й Украинский уже выходил к Западному валу, к так называемой линии Зигфрида – полосе укреплений, что защищали земли Германии от англосаксов, а передовые части 1-го Украинского миновали Рурский бассейн, выйдя к Вестфалии.

А вот 1-й гвардейской досталась «зачистка» в составе 3-го Украинского. Временно.

Наблюдая Рур в оптику, Репнин не мог отделаться от впечатления, что снаружи – Донбасс. Очень было похоже – такая же равнина, редкие заросли, терриконы, шахты с колесами подъемников, коксовые заводы, подъездные пути с забытыми вагонами…

Насторожившись было, Геша успокоился – немецкий танк метрах в трехстах оказался подбитым. С виду целенький, и башня на месте, а ближе подъедешь и видишь – гусениц нет и половины катков тоже.

– Битый, – заключил Федотов.

– Угу…

2-й батальон прочесывал окрестности какой-то крупной шахты, но местность была безлюдной. Попрятались.

Немец выскочил совершенно неожиданно, возник ниоткуда.

– Мать-перемать! – выразился Бедный, выжимая тормоза.

Качнувшись, танк остановился, а мехвод, совершенно забывшись, выглянул в люк.

– Куда прешь? – заорал он. – Повылазило, что ли?

– Иваныч!

– А, ну да… – спохватился Бедный, возвращаясь на место.

Однако немец не убежал, а заговорил на странной смеси русского и «хох-дойч»:

– Битте! Прошу очень! Пожалуйста!

Репнин внимательно огляделся. Вроде не засада, да и напасть неоткуда. А в паре свежих воронок разве что двое-трое уместятся. В смысле, двое-трое смертников.

Поднявшись, Геша выглянул из люка.

– Кто такой? Чего надо?

Немец был в черной форме СС с одной квадратной звездой в петлице – шарфюрер, значит, – но без фуражки, со смешным рыжим чубом.

– Их бин… Я есть Густав Фезе, я есть… я быль танкист тоже! Я бежал, можно меня… как это… посадить, расстрелять можно тоже, но потом! Госпотин полковник, умоляю! Спасите моя невеста! Ее арестовали СД и держат в родовая усадьба Шварценштайн! Дас штимт! Моя невеста звать Эльза фон Люттельнау, она помогала ваш НКВД. Нет, Эльза не быть агент, но она передавала фажные сведения настоящему агенту. Спасите ее, господин полковник!

Репнин покусал губу. Перед ним был враг, но враг побежденный, согласный даже на расстрел, «но потом». И как же не спасти невесту?

– Ваня, свяжись с Лехманом, скажи, чтобы выделил танковый взвод, будет следовать за нами. Густав, далеко до этого вашего Шварценштайна?

– Нет! – возликовал Фезе. – Софсем рядом! Тесять километров, я покажу!

– Слышал, Ваня?

– Так точно!

– И Кочеткову передай, пусть шлет два бэтээра.

– Есть!

Вскоре послышалось лопотанье гусениц, над высоким бурьяном завиднелись башни «сороктроек».

– Густав, залезай на броню, будешь показывать дорогу.

– Йа, йа! Йаволь!

Немец ловко взобрался на танк и уцепился за скобу – в «тридцатьчетверках» таких не было, и десанту следовало проявлять чудеса ловкости, чтобы удержаться на броне.

– Иваныч, ходу!

– Есть, товарищ командир!

102-й бодро покатил по асфальтированной дороге, огибая холмы, поросшие дубняком, и оставляя позади замурзанное хозяйство угольных шахт.

Репнин торчал в люке, поглядывая то на Густава, то вокруг. Было заметно, что земля ухожена, что луг за холмами и не луг вовсе, а пастбище, запущенное по случаю немирного времени. Зато ферма поодаль смотрелась как картинка – беленые стены, красная черепичная крыша. На таких устроенных хозяйствах и вкалывала угнанная с Украины молодежь – парубки та девчата ехали в товарных вагонах на Немеччину, наивно полагая, что заработают там кучу рейхсмарок, а попадали в рабство. Как и полагалось унтерменшам…

– Уже плизко софсем, – сказал Густав. – Во-он за той рощей! Там река и усатьба.

– Ваня, радируй: пехоте прочесать рощу, танкам укрыться.

Бедный малым ходом провел «Т-43» по просеке, свернув с дороги, и доехал до самой опушки.

Отсюда Шварценштайн был виден хорошо. Это была именно усадьба, а не замок. Резиденция какого-нибудь солтыса – уполномоченного графа.

Усадьба крепко сидела на возвышенности, гранича с маленькой речушкой, и в плане представляла трапецию, все стороны которой были застроены. В восточной части высился двухэтажный господский дом, а юго-запад занимала двукрылая хозяйственная постройка, выполненная как фахверк – черные балки красиво смотрелись на беленых стенах. На севере постройка замыкалась кирпичной стеной, в которой открывались въездные ворота.

Было заметно, что когда-то имение окружал ров.

Репнин присмотрелся. Похоже, что вода, заполнявшая ров, притекала из той самой речушки. От дубовой рощи до усадьбы тянулась травянистая низина, и лишь по бережку выстроились тополя.

– Пройти только там можно, – Федотов указал подбородком на строй тополей.

Геша кивнул.

– Я вот думаю, стоит ли…

– Девка же не виновата, – рассудил башнер.

– Тоже верно… Ладно, сходим. Информаторам НКВД – респект и уважуха…

Спрыгнув с танка, Репнин с Федотовым направились в глубину чащи.

– А мы? – высунулся Борзых.

– А вы технику стерегите.

Ваня надулся и скрылся в люке. К Репнину подбежал улыбающийся Климов.

– Здравия желаю, тащ полковник!

– Ну, без тебя никак!

– Ясно дело!

– Короче. В этой усадьбе держат одну женщину… Или девушку, не знаю. – Репнин подозвал робко приближавшегося Фезе. – Ближе подойди. – Густав подбежал. – Фройляйн Эльза кто? Баронесса?

– Йа, йа! Дас штимт!

– Так вот, товарищ лейтенант, баронесса фон Люттельнау, можно сказать, работала на нас, помогала нелегалам из нашей разведки, а теперь ее держат в этой усадьбе. Это усадьба фройляйн?

– Йа!

– Не обращай внимания, лейтенант, по-русски он чешет вполне сносно. Волнуется просто, вот и перескакивает с языка Пушкина на речь Гете.

Климов кивнул и спросил:

– Объясните, Фезе, одну вещь. Если баронессу вычислили люди из СД, то какого, простите, черта ее держат здесь? Почему не арестовали, не увезли в Берлин или еще куда, не расстреляли, наконец?

Густав нервно-зябко потер руки.

– Эльза много знает, в том числе отну… кляйн… одну маленькую тайну Геринга. И ее тержать здесь именно тля того, чтобы рейхсмаршал не смог добраться до Эльзы. Эльзе известен один тайник Геринга. Когта русские… когда вы наступали на Мюнхен, Геринг спешно вывез из Баварии свои коллекции картин, собранные в Италии…

– Награбленные, – поправил его Климов.

– Йа, йа! Вот только самолет, на котором переправлялась одна из частей коллекции, был сбит над Золингеном. Он дотянул до этих мест и благополучно сел. Подручный Геринга не стал рисковать и перепрятать картины – они сейчас находятся в одной из заброшенных шахт, но где именно, знает только Эльза. Она ухаживала за Готлибом – так звали того самого подручного рейхсмаршала, – и он ей все рассказаль до смерти… перед смертью…

– Понятно, – кивнул лейтенант. – Что за картины?

– О-о! Эльза говорила, там полотна Тициана, да Винчи, Рубенса, Рафаэля! Это огромная ценность!

– Прежде всего, – усмехнулся Репнин, – это огромное богатство.

– Йа, йа… В последний раз я говориль с Эльзой по телефону из Кёльна, убеждаль ее покинуть Шварценштайн, но она была никакая…

– Что-что?

– О, ферцайен зи битте! Я хотель сказать – она в никакую!

– Все ясно. Вот что, Климов, давай-ка сюда своих парней. Штурмовать усадьбу нельзя, а то ребята из СД могут избавиться от девушки. По Островскому: «Да не достанься ты никому!» Так что действовать будем без шума, без пыли. Выдвигаемся!

Особого прикрытия тополя не представляли, но все же «зеленка» давала шанс приблизиться к хозпостройке незаметно.

Въездные ворота наверняка под прицелом, и из дома, что рядом, все видно. Так что надо или на стену лезть, или по фахверку. Второй вариант нравился Геше куда больше – выступавшие балки и откосины для трейсера – что лестница с перилами.

Проскочив оплывший ров, заросший травой, Репнин оказался под стеной хозблока – тут располагались и сыродельня, и коптильня, и мастерские, и каретный сарай, давно превращенный в гараж, и конюшня.

Не раздумывая, Геша полез по стене, цепляясь за что можно, и скоро оказался на втором этаже. Удерживаясь на носках ног, он заглянул в небольшое окно – похоже, шорная мастерская. Повсюду упряжь, хомуты, седла, куски кожи.

Надавив как следует, Репнин добился того, что хлипкий шпингалет сломался. Геша пролез в окно, высунулся наружу и поймал моток веревки, брошенный ему Климовым.

Несколько минут, и все «спасатели» очутились в мастерской шорника. Одним из первых втянули Густава.

Когда вся команда оказалась внутри, Фезе прошептал:

– Тут хозяйство старого Франца, он был конюшим у барона…

Неожиданно заскрежетал ключ в замке, и крепкая дверь в мастерскую отворилась, впуская седого дедка.

Завидев целую толпу автоматчиков, дед замер, выпучивая глаза под косматыми седыми бровями.

Густав тут же зашипел, быстро проговаривая по-немецки. Репнин понимал с пятого на десятое, улавливая отдельные слова: «Эльза», «камарады», «Франц»…

Старик лишь мелко кивал, продолжая со страхом глядеть на большевицких монстров с ППС.

– Спроси у него, где Эльза, – вмешался Климов.

Густав спросил. Старый конюший перестал кивать и заговорил негромким скрипучим голосом.

– Они держат ее в винных погребах! – доложил Фезе.

– Веди, – коротко бросил Репнин и велел Климову: – Пошли своих людей, пусть тихо и незаметно уберут всех «гостей».

– Есть!

Отдав приказ, лейтенант догнал группу Репнина – того страховал старшина Родин, бдительный был товарищ.

Спустившись на первый этаж хозпостройки, «большевики» перешли в господский дом. Несколько разведчиков с бесшумными пистолетами шли впереди.

Вот за полуоткрытыми дверями зазвучали пьяные голоса. Два сержанта, подняв пистолеты дулом кверху, распахнули двери и разом переступили порог. Пок! Пок-пок! Пок!

Хлопки выстрелов не воспринимались как угроза, не разносились вокруг. Репнин заглянул в гостиную – трое в форме «зеленых» СС сидели в креслах, развалясь. Остывали.

– Сюда! – поманил Фезе, спускаясь по каменным ступеням вниз.

Еще ниже имелась крепкая дверь, сколоченная из бруса и обитая крест-накрест бронзовыми полосами. Дверь была незаперта.

Климов тихо сказал, обращаясь к Густаву:

– Пойдешь первым. Создавай больше шуму, окликивай, а когда встретишь… ну, кто тут главный, представишься… м-м… Гансом Мюллером. Предупредишь, что на подходе русские танки. Понял?

– Йа!

– Вперед.

«Ганс Мюллер» коротко выдохнул, толкнул дверь и загрюкал сапогами по лестнице, выкрикивая что-то по-немецки. Своих, должно быть, искал.

– Наш выход, – быстро сказал Климов и скользнул в погреб.

В винных погребах было прохладно и сухо, без той промозглой сырости, что свойственна подземельям.

По всей видимости, погреб был выстроен куда раньше усадьбы – каменная кладка, своды, опиравшиеся на короткие толстые колонны, свидетельствовали о глубокой старине, как бы не о XIII веке.

В погребе было светло – на потолке горели фонари, и глухо доносился перестук дизель-генератора. Ряды бочек и стеллажи с уложенными бутылками уходили в недалекую перспективу.

Голоса звучали правее, за рядом колонн.

– За мной! Товарищ полковник, заходите с того края!

– Понял.

Махнув рукой Федотову, Родину и Димитрашу, Геша направился к «тому краю», стараясь ступать неслышно и жалея, что в сапогах.

– А бутылок-то, бутылок… – прошептал впечатленный башнер.

– Цыц! – порекомендовал ему старшина.

Сжимая ППС, Репнин переметнулся к толстой колонне и осторожно выглянул. Он увидел большой массивный стол с прессом, которым запечатывали бутылки, несколько пластов коры пробкового дерева, корзину с готовыми пробками и прочий инструмент сомелье.

За столом сидели несколько чинов СС и парочка в штатском. Надо полагать, штатские были главнее. На повышенных тонах они разговаривали с бледным Густавом, а у стены, прижавшись к холодным камням, стояла девушка в глухом, старомодном платье.

Репнин прикинул, как пролягут линии огня, и решительно шагнул из-за колонны.

Он не побежал, а именно пошел, помахивая автоматом. Такое «явление народу» стало неожиданностью, дав выиграть пару секунд, а когда эсэсовцы потянулись к «шмайссерам», лежавшим на столе, Геша крикнул:

– Фаллен!

Он боялся, что девушка не поймет или не послушается, но фройляйн резко присела и повалилась на пол, так что очередь из ППС скосила троих офицеров СС. Лишь один из них успел схватить «шмайссер», но это ему не помогло – выстрел Климова прикончил эсэсовца.

Штатские моментально вскинули руки. Гитлер капут!

Репнин присмотрелся к одному из штатских.

– Ба! Бригаденфюрер!

Лицо Вальтера Шелленберга перекосилось. Но не от страха, от ненависти.

– Димитраш, а по-немецки ты как?

– Да нормально, товарищ полковник.

– Тогда будешь переводчиком, полиглот ты наш. Климов, этого связать – важная птица!

– А кто это?

– Шеф абвера.

– Ни хрена себе…

Связанных Шелленберга и его спутника усадили к столу.

– Эльза! – воскликнул Густав, бросаясь к любимой. – Милая Эльза! Ты не ранена? Вставай, вставай, моя маленькая Эльза!

Улыбнувшись чужому счастью, Репнин поглядел на Шелленберга. Тот начал что-то говорить уверенным тоном, наверное, требовать уважения к своему чину, но Геша оборвал его речи.

– Надо полагать, решили свалить из Рейха, бригаденфюрер? И не с пустыми руками? Насчет свалить – это правильно, все равно конец. А вот брать чужое – это нехорошо.

Шелленберг стал что-то с жаром объяснять, зыркая глазами по сторонам.

– Говорит, что хотел сдаться советским войскам, – ухмыльнулся Димитраш, – но как раз не с пустыми руками.

– Скажи, что его желание будет исполнено. Федотов!

– Туточки я!

– Дуй к нашим, пускай сюда идут. А Ваньке передай, чтобы связался со штармом – надо сдать важного пленного.

Оглянувшись на воркующую парочку, Геша махнул рукой.

– Пошли, ребята. Мы чужие на этом празднике жизни!

Похохатывая, разведчики зашагали прочь, волоча растерянных штатских.

Шварценштайн они покидали через главные ворота. Димитраш догнал Репнина уже у самого танка.

– Тот, второй, раскололся! – выложил «полиглот». – Говорит, они ждали самолет из Берлина, чтобы ночью перелететь в Швейцарию. Тут аэродром рядом!

– Тогда сориентируй Ваньку! Пусть наши шлют самолет сюда. Встретим!

В тот же день на луг, что за дубравой, сел «Пе-8». Ко времени посадки два «Б-4» уже перевезли ценный груз из заброшенной шахты – тщательно упакованные картины в рамах – из музеев Ватикана, Рима, Флоренции. Геринг был известным «покровителем искусств». Слава богу, еще один «искусствовед» не успел «прихватизировать» полотна.

Расставание с Эльзой фон Люттельнау было очень трогательным – на диво хорошенькая немочка со слезами благодарила Репнина.

– А как же я? – пролепетал Густав Фезе. – Я же… это… враг!

Геша усмехнулся и сказал:

– Иди-ка ты, враг, отсюда и не греши.