Глава XXI. Загадка российской истории

Федор Кузьмич уже давно заметил, что за ним следят. Виной всему были, конечно, его эксперименты с итальянским контрабандистом Джузеппе Гарибальди. Инок не сомневался, что теперь, когда дело сделано, Гарибальди обязательно доберется до берегов Италии, начнет там гражданскую войну и устроит головную боль австрийскому императору, досаждающему брату Николаю, императору всероссийскому. Но объяснять все это агентам охранного отделения, возглавляемого выскочкой Бенкендорфом, Федор Кузьмич совершенно не желал. Было и нечто гораздо более важное, что заставляло скромного монаха таиться от государственных шпионов. Он хотел сохранить тайну своего имени, тайну своего побега от престола, тайну отречения от всего мирского. Проникновения в сон Гарибальди – это было последнее, что он сделал ради мирской суеты, повинуясь обету, данному брату. Более ничто не удерживало Федора Кузьмича в Таганроге, и он наконец мог осуществить свою главную жизненную миссию – пешее путешествие по Руси, инкогнито, с врачеванием болезней и лечением заблудших душ Божьим словом.

Он хорошо помнил свою первую встречу с преподобным Серафимом Саровским. Белобородый инок все чаще стал преследовать его во снах, и, когда императору впервые доложили, что в Саровском монастыре существует святой старец, описание которого как будто было взято из царских неспокойных снов, он тут же повелел посетить преподобного. Он помнил, как вошел, крестясь, в убогую монашескую келью, застав Серафима за молитвой.

– Радость моя! – произнес старец не оборачиваясь. – Вот ты и пришел.

– Преподобный, – произнес тогда Александр, – я много раз видел тебя во снах.

– Что есть сон? – ответил Серафим, обернувшись, и Александр с удивлением обнаружил, что Серафим разговаривает с ним не раскрывая рта. В то же время слова старца звучали в голове императора четко и ясно. – Сон есть божественное провидение, и нам не дано знать, что есть сон, а что – наше грешное житие. Может быть, сейчас тоже сон.

Александр задумался и даже на мгновение усомнился: может быть, действительно, он просто спит и в очередной раз видит святого во сне.

– Не пробуй разобраться, что есть сон, что есть явь, – продолжил Серафим, не разжимая губ. – Открой свое сердце Господу, помазанник Божий, и возлюби своим сердцем все живое. Великое испытание грядет, и тебе нужно быть сильным духом.

Стены кельи неожиданно раздвинулись, и Александр увидел черные небеса, в которых, под вспышки молний, архангел Михаил сражался с огромным змием. Видение было настолько реалистичным, что Александр еще раз уверился, что видит сон. Но видение быстро исчезло, и они опять оказались в темной келье наедине со старцем.

– Нет ничего, кроме славы Господа нашего и любви. Сим победиши, – сказал старец и отвернулся от императора, дав таким образом понять, что разговаривать более не о чем.

Александр помнил, каким обескураженным возвращался он тогда из Саровской обители.

Истина приходила постепенно, и трансформация русского императора в странствующего инока Федора Кузьмича происходила долгие годы. Он еще несколько раз встречался с преподобным Серафимом и часто уже не мог понять, какая из встреч происходила во сне, а какая – в реальной жизни, тем более что реальная жизнь часто оказывалась похожа на сон и наоборот.

А истина была проста и ужасна в своей простоте. Любые войны, иезуитские интриги, именуемые большой политикой, любое насилие над любым человеком было глубоко противно человеческой природе, суть которой была одна – человеколюбие и добродетель. Кто-то загадочный и таинственный, приходя во снах, продолжал настойчиво твердить эту простую истину, в то время как сама жизнь подсказывала истину другую – нужно быть сильным, побеждать врагов, мудро властвовать над побежденными и над собственными подданными. Когда император понял, что конфликт здесь неразрешим и нужно просто принять одну из сторон, он выбрал любовь и окончательно утвердился во мнении оставить все мирское, сосредоточившись на любви и добродетели.

Хорошо запомнилась Александру еще одно странное видение. После победоносного марша русской армии по Европе и выматывающего Венского конгресса, на котором державы-победители делили Европу, в ноябре 1815 года возвращался он в Санкт-Петербург и остановился на несколько дней в Риге. Вечером в большом зале Рижского замка давал бал в честь победы русского оружия недавно назначенный генерал-губернатором Лифляндии, Курляндии и Эстляндии генерал Филипп Осипович Паулуччи, герой войны 1812 года. Несмотря на то, что Филипп Осипович был здесь губернатором всего месяц взамен отправленного в опалу генерала Эссена, он успел неплохо разобраться в делах и снискал монаршую благодарность. В завершение бала Александр наградил нового рижского губернатора алмазными знаками к ордену Александра Невского и выразил желание в компании Филиппа Осиповича наутро провести пешую прогулку по городу.

Александр хорошо запомнил случившееся на следующий день. Холодный, порывистый ноябрьский ветер, дувший с Западной Двины, трепал многочисленные знамена во внутреннем дворике замка. На российского императора, двигавшегося по узким городским улицам в составе внушительной свиты, внимательно взирали старинные петушки с высоких и острых шпилей рижских соборов. Горожане, столпившиеся вдоль домов и выглядывающие из окон, всячески выражали искреннюю радость при виде российского монарха.

Гуляли тогда по городу довольно долго, осматривая достопримечательности, много шутили, представляя себе будущее Европы после закончившейся войны.

Процессия подошла к небольшим воротам, пробитым прямо в фасаде одного из домов. Ворота представляли собой невысокую арку, весь путь внутри этой арки занимал каких-нибудь десять-двенадцать шагов. Императору объяснили, что ворота именуются Шведскими и с ними связано много городских легенд. Рассеяно слушая комментарии про эти легенды, Александр, повинуясь призыву внутреннего голоса, вдруг попросил придворных не следовать за ним и самостоятельно сделал несколько шагов в эти ворота. Он отчетливо слышал звон своих шпор, разносящийся под невысоким сводом. А дальше случилось странное. Звон стал громче, закладывая уши. Вход и выход в ворота вдруг завесился сплошным потоком воды, как если бы вдруг снаружи обнаружились какие-то диковинные водопады, закрывшие от посторонних глаз то, что должно было произойти внутри. Александр удивился странному явлению и тут увидел перед собой Серафима.

Преподобный стоял, чуть согнувшись, перебирая в руке четки-лестовку.

– Запомни место сие, Федор Кузьмич. И поведай об этом тому, кто спасение для всех искать будет.

Александр недоуменно оглянулся. Старец исчез. Пропал шум в ушах, исчезли струи воды, закрывающие государя от подданных. К императору подбежал Паулуччи:

– Все в порядке, государь?

Александр недоуменно посмотрел на него:

– Филипп Осипович, видел ли ты сейчас струи воды у этих врат?

– Струи воды? – удивился рижский генерал-губернатор. Он видел ровно то, что и все: государь вошел в ворота и несколько секунд задумчиво простоял в самом их центре, несколько раз зачем-то оглянувшись.

К императору приближалась свита. Впереди вышагивал долговязый министр иностранных дел Нессельроде, прекрасно зарекомендовавший себя во время долгих дипломатических переговоров о разделе Европы на Венском конгрессе.

– Государь, мы эст уже много прошель. – Нессельроде так и не смог толком выучить русский язык, но к императору в присутствии других придворных старался обращаться только на нем. – После обеда мы должны ехать дальше, – сказал он и вопросительно посмотрел на Паулуччи.

– И то правда, загулялись мы что-то, в замок пора, – запричитал Паулуччи.

Алексадр кивнул, и все направились обратно.

Несколько раз впоследствии Александр спрашивал у Паулуччи, как обстоят в Риге дела с историческими памятниками, надеясь услышать какую-то информацию о Шведских воротах, но исполнительный генерал-губернатор истолковал сей вопрос по-своему и распорядился на Замковой площади Риги торжественно заложить первый камень на месте будущего памятника в честь победы над Наполеоном. Александр воспринял эту инициативу благосклонно, но больше об исторических памятниках в Риге не спрашивал.

Интересно, что никогда впоследствии и Серафим не напоминал сначала своему послушнику, а потом странствующему иноку Федору Кузьмичу об этом разговоре. Но Федор Кузьмич слова преподобного хорошо помнил и уже даже понимал, о чем, собственно, шла речь.

Очевидно, что, проникая в человеческие сны, он будил какую-то неведомую силу, которая, хоть и казалась божественной, таила в себе нечто плохо осознаваемое и, возможно, даже опасное для рода человеческого. И чувствовал Федор Кузьмич, что именно ему предстоит открыть какую-то истину, которая должна будет человечество от неминуемой гибели спасти.

Так думал он, сидя в маленьком припортовом трактире в городе Таганроге, держа в руках небольшую миску с чечевичной похлебкой и поглядывая на еще одного посетителя, сидевшего у входа. Посетителя этого Федор Кузьмич давно заприметил и понимал, что не просто так он тут сидит, а занимается делом государственной важности: выслеживает подозрительного монаха.

Федор Кузьмич поставил миску на стол, резко встал и подошел к соглядатаю. Тот вопросительно поднял на него курносое веснушчатое лицо. Это был совсем молодой парень, глуповатый, но явно исполнительный.

– Чего тебе, старче?

Федор Кузьмич, снова повинуясь зову внутреннего голоса, положил левую руку на голову парня и быстро зашептал слова молитвы. Глаза парня закрылись, он опустил голову на стол и крепко уснул. Федор Кузьмич отнял руку от его головы и огляделся: в трактире никого не было – хозяин отлучился по какой-то надобности. После этого инок вернулся к своему столу, взял посох и, не оборачиваясь боле, вышел вон, плотно закрыв за собой дверь.

Он шел несколько дней не останавливаясь, изредка пользуясь услугами добрых людей, которые подвозили его на подводах. Федор Кузьмич в пути много молился и новым, неведомым ему раньше взглядом смотрел на такую большую Россию – великую страну, в самую сокровенную глубину которой он хотел проникнуть, чтобы понять ее душу и рассказать встреченным людям о великой Божьей благодати, вселенской любви и всепрощении.

Спустя полгода далеко в Сибири, кажется в Томской губернии, пошли слухи о великом святом затворнике и чудотворце, именующем себя Федором Кузьмичом. Федор Кузьмич говорил о великой любви, лечил людей и категорически отказывался признаться в своем происхождении. Впоследствии, когда удивительный старец преставился, специально созданная комиссия сличила образцы его почерка, прижизненные портреты и пришла в недоумение: по всему выходило, что сибирский чудотворец был не кто иной, как русский император Александр I. Срочно отправленная в Петербург в 1864 году депеша легла на стол тогдашнего государя Александра II. Он задумчиво прочитал ее, но никаких высочайших распоряжений в связи с прочитанным почему-то не произвел. Так осталась в российской истории еще одна нераскрытая тайна.