Глава XVI

— Ну что, будем прощаться?

Фрол Кузьмич, не замеченный ранее в проявлении чувств, крепко меня обнял и похлопал по плечу. Мне показалось, что глаза у него заблестели, хотя, может быть, и впрямь показалось.

— Спасибо тебе, Кузьмич, за все, — не менее прочувственно произнес я, пожимая ему руку. — Если бы не ты…

— Да брось, Фима, — отмахнулся он. — Ты это, поаккуратнее там, как до Архангельска доберешься, на рожон не лезь. Ежели что — возвращайся в тайгу, у меня завсегда отсидеться сможешь.

На календаре было 5 апреля, вторник. По мнению охотника, навигация должна начаться не позднее чем через месяц, в течение которого я доберусь до Архангельска и успею осмотреться, что к чему. В дорогу он меня снабдил целым вещмешком продовольствия, где помимо тушенки и сухарей нашлось место и вяленой лосятине, и разного рода травкам для чая и сушеной клюкве, которую мне было рекомендовано жевать время от времени. Все ж таки весенний авитаминоз, нужно беречься от цинги, которая меня едва не прихватила к моменту, когда Кузьмич нашел меня больного под елью.

Заимку я покидал с чувством легкой грусти. Привык уже и к этой избушке, и к Кузьмичу, и к его лайке, которая бежала за мной добрый километр, прежде чем повернуть обратно. Привык и к чувству постоянной настороженности, особенно после того, как в середине февраля на заимку нагрянули сотрудники НКВД. Хорошо еще, что Айва приближение чужих почувствовала заранее, еще до того, как аэросани выехали на полянку перед зимовьем. Зарычала, встав на лапы и повернув морду в сторону двери, шерсть дыбом, тут Фрол Кузьмич и велел мне быстро нырять в подпол. А в подполе две доски поднимались, и под ними до промерзлой земли было около 40 сантиметров. То есть человек моей комплекции мог туда влезть и лежать неподвижно какое-то время. Вот туда-то я и забрался по команде хозяина заимки, который предварительно бросил мне мой полушубок, чтобы я себе спину, почки и прочие органы не отморозил. Рядом улеглись винтовка и остальные мои вещи, с которыми я заявился на заимку. Обнаружь их чужак — могли бы возникнуть резонные вопросы. Аккуратно уложив доски на место, Кузьмич поднялся наверх, оставив меня лежать одного в темноте, словно покойника под гробовой доской.

Спустя какое-то время я услышал шаги наверху, а еще несколько минут спустя открылся ведущий в подпол люк, и сквозь щель между досками я увидел, как вниз вместе с охотником, державшем в руке керосиновую лампу, спускается человек в унтах и полушубке, перепоясанном портупеей.

— Глядите, мне что, жалко, что ли, — спокойно говорил Фрол Кузьмич. — Тут окромя крупы да консервов живой души не найдешь, даже мышей нет.

Спустившийся с ним сотрудник НКВД — а в том, что это был именно чекист, я не сомневался — потоптался, осматривая небольшое помещение, затем махнул рукой:

— Ладно, пойдем.

Люк наверху закрылся, вновь оставив меня в кромешной тьме. Сердце готовы было выскочить из груди, я лежал под досками весь мокрый от пота, несмотря на то, что спина уже понемногу начинала подмерзать. Я лежал и молился, чтобы меня не нашли, решив, что живым им не дамся. Сколько я так лежал в потемках — трудно сказать. Мне показалось, что вечность, к тому же мороз снизу всерьез взялся за мою спину. Когда Кузьмич меня вызволил из заточения, оказалось, что визит незваных гостей занял чуть больше часа. Хорошо еще, что гости ограничились чаепитием и отправились дальше, потому что до темноты планировали добраться до Кослана.

Это событие стало, пожалуй, единственным, когда мне пришлось изрядно поволноваться. В остальном один день был похож на другой, и когда, наконец, солнце стало по-весеннему теплым, хотя до прогалин на лужайке перед избушкой дело еще и не дошло, я стал чаще бывать на свежем воздухе. Зарядка три раза в день стала обязательной процедурой. Даже пару раз сходил с Кузьмичом на охоту, чтобы хоть как-то развеяться. Мой покровитель был не против, тем более что у него на заимке имелась запасная пара снегоступов. Правда, были они без ремешков, но смастерить их такому умельцу, как Кузьмич — было плевым делом. И надо же такому случиться, что я из своей винтовки подстрелил сохатого. Тот, впрочем, сам виноват, задумался, наверное, о чем-то своем, при этом меланхолично жуя хвою. Дернулся, когда Айва на него кинулась.

— Эх, моя-то мелкашка тут не поможет, — с болью в голосе воскликнул Кузьмич. — Сейчас уйдет!

Тут я и вскинул свою трехлинейку и, практически не целясь, нажал на спусковой крючок. Не сказать, что я бывалый охотник, совсем наоборот, но, наверное, новичкам и дуракам везет. Как бы там ни было, пуля угодила точно в сердце сохатого. Лось пробежал метров десять, споткнулся и рухнул в снег. Что-то жалко мне стало его, когда увидел на черных губах пузырящуюся кровь. Но Фрол Кузьмич был человеком практичным, и тут же принялся разделывать тушу, не забыв бросить псине кусок еще дымящейся печени. Так что обратно мы вернулись с прибытком, хотя и без шкурок — с самодельными волокушами за спиной, на которых лежит разделанная туша, особо по лесу не побегаешь. А потом охотник занялся вялением мяса, истратив на него чуть ли не весь запас соли, впрочем, не забыв нажарить в тот же вечер лосятины на сковороде.

И вот теперь я покидал это гостеприимное место, уходил, не оборачиваясь, чтобы не терзать душу, хотя вроде бы в прежние времена не был замечен в излишней сентиментальности. Уходил в гражданской одежде, выданной мне гостеприимным хозяином, поскольку днем хоть и припекало, но ночами мороз давал о себе знать. Форменную оставил охотнику, за исключением валенок, тем более что запасной обуви моего размера у Кузьмича не имелось. А за пазухой грели душу сто рублей десятками, чуть ли не насильно врученные мне хозяином зимовья. Пришлось взять, ведь, по зрелому размышлению, деньги в Архангельске мне должны пригодиться.

После почти трехмесячной отсидки на зимовье снова вписываться в походную жизнь было не так-то и просто. В основном психологически, так как мой откормленный за это время организм дорогу преодолевал вполне бодро. Да и Кузьмич перед расставанием дал кое-какие инструкции. Жалел, что не может проводить меня хотя бы до Кослана — мешали охотничьи дела, в преддверии весенней линьки он настрелял десятка три белок, и теперь вынужден был заниматься обработкой шкурок.

На третьи сутки я вышел к Кослану. Посмотрел на дымящиеся трубы домов и пошел дальше, не заходя в поселок. А на следующий день чуть ли не нос к носу столкнулся с отощавшим за время спячки косолапым. Я стоял на одном краю поляны, мишка на другом, мы смотрели друг на друга, пока я не начал медленно стягивать с плеча винтовку. После этого топтыгин заревел и встал на задние лапы, и оказалось, что размером зверюга на голову выше меня. А затем косолапый развернулся и неторопясь скрылся в лесной чаще, а я облегченно выдохнул, вытерев тыльной стороной ладони выступившую на лбу испарину.

В Архангельске я появился аккурат к Первомаю, 30 апреля, уже издалека виделись развешанные по городу красные транспаранты. Предварительно на окраине Архангельска в лесочке под валежником заныкал винтовку, и в город входил как рядовой обыватель, хоть и одетый еще по-зимнему. Впрочем, северный город я своим видом не удивил, тут хватало таких аборигенов. Но все же первым делом нашел парикмахерскую, забредя на проспект Сталинских ударников, где за рупь двадцать избавился от отросших лохм и бороды. После этого зашел в магазин одежды, и спустя полчаса покинул его, будучи одет в более-менее приличный костюм и кепку. Обувной находился по соседству, так что и на смену валенкам, которые с костюмом, само собой, совершенно не смотрелись, пришли ботинки из натуральной кожи. По местной грязи ходить в них было не в пример комфортнее, нежели в валяной обуви. Прежнюю одежду выбрасывать было жалко, спрятал перемотанный бечевкой куль в пустующем лодочном сарае, на который набрел в паре километров от порта.

В итоге у меня оставалось тридцать шесть рублей с копейками, и еще полтора рубля я потратил на обед в какой-то забегаловке, поскольку последнюю банку тушенки доел позавчера, а сухарей и вяленого мяса оставалось на пару дней. Гороховый суп и картофельное пюре с котлетой оказались вполне приличными. Только после этого я наконец отправился в порт.

Архангельский порт, до которого я добрался ближе к вечеру, мало чем отличался от одесского. Те же суета, гудки, галдеж чаек… Лед, как я выяснил в разговоре с местным докером, в устье Северной Двины, где располагался порт, сошел пару недель назад, а спустя седмицу и в Двинской губе, до которой от порта было плыть еще с полсотни километров. Тут же открылась навигация, и уже завтра обещалось прибытие первого иностранного сухогруза за архангельским лесом.

— Откуда? — как бы между прочим спросил я.

— Вроде из Англии, — ответил докер, докуривая до основания папиросину.

Переночевал я в том же заброшенном рыболовецком сарае, и на следующее утро, наскоро перекусив в какой-то забегаловке, снова бродил в окрестностях порта. Британский сухогруз «St Helen» причалил в 11 утра, спустя полтора часа началась погрузка древесины. Своих лесов, что ли не хватает? Или они просто берегут свое зеленое богатство, а у нас его столько, что готовы делиться с другими? Естественно, за валюту. Ну ладно, это не моего ума дело, нужно думать, как пробраться на корабль. Охрана тут была не хуже, чем в Одессе, таможня и прочие вооруженные люди, поэтому внаглую проникнуть на судно не представлялось возможным. Приходилось только смотреть с безопасного расстояния, не привлекая к себе лишнего внимания. Вечером сухогруз отчалил, оставив меня в легкой задумчивости. Нужно было что-то придумать, иначе я так и буду ходить, как кот вокруг миски со сметаной, не имея возможности пробраться на иностранное судно.

Ломал голову и так и этак, но все варианты тут же отметались как слишком фантастические. Например, идея смастерить параплан и среди ночи, сиганув с портового крана, находящегося в неохраняемой зоне, перелететь на корабль. В принципе, я знал устройство параплана, но представив, какой это геморрой — искать приближенную к оригиналу из будущего ткань, на которую нужны, между прочим, хрен знает какие деньги, шить ее, стропы нужны, опять же, подвесная система… Да и не настолько темно в порту, чтобы какие-нибудь зеваки из ночной смены не заметили скользящую по небу тень. Опять же, со склона с парапланом я неоднократно разгонялся, а вот чтобы прыгать с высоты, без разгона… Этак можно и спикировать носом вниз, а мне еще хотелось пожить.

На второй день в порт прибыли уже несколько иностранных судов: два под британским флагом, одно под немецким (черно-бело-красный и свастика отдельно в белом круге на красном фоне), и еще одно судно под звездно-полосатым. Причем америкосы встали на рейде, в полукилометре от берега. Знакомый докер, который уже начал на меня подозрительно коситься, поведал, что завтра утром с сухогруза «Liberty» начнется выгрузка пшеницы, а затем на судно загрузят пушнину (тут я невольно вспомнил Кузьмича) и все ту же древесину.

Эту информацию я принял к сведению, и ближе к вечеру у меня зародилась мыслишка. Остаток дня я посвятил поискам бесхозной весельной лодки, или хотя бы такой, которую можно без проблем угнать. Такое транспортное средство обнаружилось неподалеку от сарая, где я ночевал. Лодка была вытащена на берег, перевернута и посажена на цепь, весла, само собой, рачительные хозяева уволокли с собой. Хотя у меня было такое чувство, что лодка тут кукует с прошлого года, больно уж неухоженной она смотрелась. Еще не факт, что не даст течь, потому что, как подсказала мне услужливая память, по весне лодки рыбаки должны то ли смолить, то ли конопатить, в общем, что-то такое делать, а тут конь, что называется, не валялся.

Ладно, кто не рискует — тот не пьет боярышник, как говаривал мой сосед Васильич. Несколько ударов булыжником — и замок сбит, после чего я перевернул лодку и оттащил ее к воде. Так, теперь метнуться в сарай, забрать револьвер, с которым мне не хотелось расставаться, и подобрать обломок доски, который можно было использовать вместо весла. Грести доской оказалось невероятно трудно, но мне повезло с погодой, поскольку в устье реки стоял штиль, а течение оказалось умеренным. Оно неторопясь несло меня как раз в сторону рейда, где угадывался силуэт американского сухогруза с огнями на корме и носу. Мне только оставалось слегка подправлять курс самодельным веслом, с помощью которого я придавал лодке еще и небольшое ускорение.

Серьезной течи не обнаружилось, что меня весьма обрадовало, а то, что минут через пятнадцать плавания на дне лодки воды оказалось по щиколотку, в расчет можно было не принимать. Потому что еще спустя пятнадцать минут я подгреб к борту сухогруза «Liberty». Лодка чуть слышно ударилась боком о металлическую обшивку судна, и мои руки нашарили толстую, туго натянутую якорную цепь.

Я бросил взгляд наверх. Якорный люк располагался метрах в пяти над ватерлинией, и метрах в трех от края борта. В люк я бы хрен протиснулся, даже если бы там не было цепи. А вот словно специально провисающий с ограждения борта плетеный канат, до которого от якорного люка было можно дотянуться рукой, меня вполне может выручить.

Лазание по канату у меня неплохо получалось еще в школе, но карабкаться по якорной цепи до сих пор не приходилось. Повиснув на ней, я с легкой грустью посмотрел на отплывающую в неизвестном направлении лодку и, поняв, что пути назад уже нет, начал подъем. Не так уж и сложно, думал я, через полминуты оказавшись у якорного люка. Как бы еще извернуться, чтобы вставить в него ногу для упора, иначе до троса я просто не допрыгну. Никогда не считал себя гимнастом, но в этот раз, видно, нужда заставила проявить неожиданные для самого себя способности. Ногу я кое-как поставил, причем не на нижний край люка, а на цепь, свешивавшуюся из него. Хоть какой-то упор. А вот уцепиться за что? Единственный вариант — оттолкнуться и в прыжке успеть ухватиться рукой за тот самый трос. О том, что меня ждет в случае неудачи, даже не хотелось думать — ледяная вода не оставляла шансов на спасение.

Мысленно перекрестившись, я собрался с духом и оттолкнулся правой ногой от цепи, молясь, чтобы не поскользнуться. Видно, Господь меня услышал. Толчок удался на славу, я буквально взлетел метра на полтора и двумя руками ухватился за спасительный трос. Тут снова повезло, веревка выдержала, и я резво подтянулся, заглядывая через край борта. В свете носового фонаря вроде бы никого не видно. Уцепившись рукой за леер, втянул себя на палубу и быстро, пригибаясь, рванул в темноту.

Так, теперь можно перевести дух и поразмыслить над дальнейшими действиями. Экипаж вряд ли на шлюпках отправился на берег, развлекаться в прибрежных кабаках, которых тут нет и в помине. Значит, дрыхнут по кубрикам, за исключением вахтенного матроса или тех, у кого бессонница. Постараемся найти трюм и там затихариться, создавая при этом как можно меньше шума.

Знать бы еще, где находится ведущая в него дверь. Или люк, вероятно, наверное, будет правильнее, раз уж я оказался на судне. Ладно, не в названии дело, как говорится, хоть кошкой собаку назови, а она один хрен лаять будет.

Изображая из себя крадущегося в тени ниндзя, я обшарил всю палубу и наконец нашел что-то похожее на вход в трюм. Навесных замков не видно, равно как и замочных скважин, что, впрочем, на плавучем транспорте смотрелось бы по меньшей мере странно. Зато имелись два рычага, которые повернулись с небольшим скрежетом, и я на пару минут испуганно замер. Нет, вроде никого. Еще бы понять, дверь распашного типа или клинкетного — последний термин застрял в моей памяти после прочитанного в детстве рассказа на морскую тематику. Он означал дверь на судне, открывающуюся путем сдвигания вверх или вбок. Но эта дверь оказалась без сюрпризов, просто распахнулась с противным скрежетом, от которого я снова замер испуганной мышью. Выждав с минуту, шагнул в темноту, медленно прикрыв дверь достаточно плотно благодаря комингсу с резиновой прокладкой, и оказался в кромешной тьме. Тут-то и пригодились загодя припасенные спички.

О, а мне повезло! Это и был трюм, если судить по его размерам и по тому, что он был почти полностью завален какими-то мешками. Если верить докеру, это должна быть пшеница. Помял бок одного из мешков, на ощупь похоже на зерно. Значит, точно трюм, в котором я могу провести какое-то время, пока судно не отплывет достаточно далеко от Архангельска. За борт меня пиндосы, надеюсь, не спустят из человеколюбия, а я уж как-нибудь свое плавание отработаю. На крайний случай могу и палубу отдраить.

Вот только где бы мне затаиться, чтобы случайно или преднамеренно забредший сюда матрос меня не обнаружил… А тем более, завтра судно снимется с якоря, чтобы подойти к причалу, а затем начнется разгрузка-погрузка, тут по-любому не удастся остаться незамеченным. Так что вариант с мимикрией под мешок пшеницы отметался как недальновидный.

Рядом с дверью я обнаружил рубильник. Наверняка как раз тот, который включает освещение в трюме. Но рисковать не хотелось, поэтому я не стал его трогать, а решил пока обойтись спичками. Пяток истратил на то, чтобы обойти трюм по периметру, распугивая вездесущих крыс, пока в мерцающем свете очередной спички не увидел небольшой закуток, как раз для одного человека. Даже если здесь будет гореть свет — а он непременно будет гореть во время разгрузки-погрузки — все равно в той нише меня не будет видно. Впрочем, до утра еще долго, ночь только вступала в свои права, а посему я мог рассчитывать на безмятежный сон среди мешков с зерном.

Разве что крысы могут помешать моему спокойствию. Будем надеяться, я им покажусь слишком большой добычей, чтобы они рискнули на меня напасть. Вскарабкавшись на груду мешков метрах в трех от пола, я поворочался, устраиваясь поудобнее, и через пару минут уснул как убитый.

Проснулся я от грохота. Вскочил, протирая глаза, и увидел, как электромеханическая лебедка наматывает на барабан якорную цепь. А это значило, что мы снимаемся с якоря и готовимся причаливать. Я спустился вниз, подобравшись к якорному люку, сквозь который брезжил серый северный рассвет.

Хорошо, что якорь был поднят не до конца, иначе обзор был бы куда хуже. Я видел, что судно разворачивается носом к порту, на котором уже вовсю кипела жизнь. Впрочем, она не прекращалась и ночью, правда, была в это время суток не столь бурной, как в дневное. В общем, мне повезло, что американский сухогруз простоял на рейде до утра, что дало возможность проникнуть на него под покровом ночи.

Когда до пирса оставалось не больше ста метров, я решил, что пора ныкаться в свое убежище. И правильно сделал, потому как едва я занял позицию в этом тесном закутке — раздался знакомый скрежет отворяемой металлической двери, загорелись лампочки под потолком, а затем я услышал шаги и голоса. Говорили на английском, но моих познаний в нем вполне хватало, чтобы понять — обладатель хриплого, как-будто простуженного голоса возмущается тем, что какой-то придурок не закрыл дверь. Разговаривающих я не видел, но дальше разговор зашел о том, насколько выгодной для хозяина компании будет эта сделка по обмену зерна на меха и древесину. Особенно на пушнину.

Понятно, как обычно, дурят нашего брата. Но, видно, выхода нет, если пшеница нужна, чтобы прокормить народ. Хотя, насколько я помнил, голодомор на Украине и в Поволжье, отмеченный случаями каннибализма, случился в начале 30-х, потом вроде бы из пике сумели выйти. Может быть, просто подстраховываются, закупая импортное зерно. Однажды обжегшись на молоке, дуют на воду.

Как бы там ни было, благодаря этой политике в Архангельск прибыло судно, на котором я планировал отбыть из СССР восвояси. Осталась самая малость — остаться незамеченным во время разгрузки пшеницы и погрузки древесины и пушнины.

Скажу честно, стоять, прислонившись спиной к металлической переборке несколько часов — занятие малопривлекательное. Особенно когда ты не в Африке, и можешь застудить какие-то внутренние органы. Сидеть на металлическом же полу? Хм, ничем не лучше. Но бывали ситуации и похуже, главное, чтобы меня не обнаружили.

А это вполне могло случиться, когда тюки с чем-то — скорее всего с пушниной — принялись складировать буквально в паре метров от моего убежища. Я буквально вжался в стену, стараясь не дышать, пока наши докеры с веселым матерком в адрес «проклятых империалистов» укладывали тюки один на другой. Кстати, было их не так много, большую часть трюма занимали древесина. Помещение тут же наполнилось запахом сосновой смолы, вернувшим меня в то недавнее время, когда я брел через казавшуюся бескрайней приполярную тайгу.

Момент, когда, наконец, была задраена входная дверь, я встретил облегченным выдохом. Уселся на один из тюков, ощущая под задницей ценную пушнину, и прислонившись спиной к другому. Так бы сидел и сидел, ни о чем не думая. Быстрее бы, что ли, отчалили уже… И раздавшийся еще минут через тридцать гудок, возвещающий об отплытии, прозвучал для меня как ангельский глас. И в то же время я испытывал чувство легкой грусти. Прощай, любимая и неприветливая Родина, не знаю, свидимся ли когда-нибудь еще.

Ладно, это все лирика, а голод, как известно, не тетка. Доставая из вещмешка припасы, только сейчас сообразил, что не догадался запастись питьевой водой. Хоть бы фляжкой живительной влаги на первое время озаботился. Вот же дебила кусок! Еды при экономном расходовании хватит на несколько дней, а как я собираюсь обходиться без воды? Рано или поздно жажда заставит меня попытаться выбраться из трюма. Но как? Открыть дверь изнутри вряд ли получится, этот вопрос я в горячке не догадался прозондировать сразу. Через якорный люк я не протиснусь, хорошо хоть якорь не до конца втянули, оставалась щель, через которую я мог видеть кусок моря и удалявшегося с той же левой стороны берега. Поорать в эту щель? Стучать в дверь трюма? Оба варианта под вопросом, могут и не услышать. Я довольно живо представил картину, как в порту приписки веселые американские грузчики команда входят в трюм и обнаруживают мумифицированные останки пришельца из будущего. А скорее всего, обглоданные крысами кости.

Меня такой вариант не устраивал, но пока ничего лучше я предложить не мог. Не пожар же устраивать, в конце концов!

А где, кстати, они хранят питьевую воду? По идее емкости должны находиться именно в трюме, однако, обойдя все помещение, ничего похожего я не нашел. Да и в порту они бы наверняка закачали свежую воду, и находить емкости в трюме, я бы точно это заметил. Значит, емкости находятся в другом месте. Что называется, не все коту масленица.

Размышляя таким образом, я лежал на тюке, не обращая внимания на крысиное копошение где-то внизу. Не заметил, как задремал, а проснулся, когда за бортом уже наступила ночь. Снова перекусил, все больше чувствуя жажду и проклиная вяленую лосятину, которой оставалось еще достаточное количество. Все не мог себе простить, что так глупо опростоволосился.

На следующий день жажда стал просто нестерпимой. Я отказался от еды, чтобы не усугублять ситуация, но помогало это мало; слюной, как говорится, не напьешься. К вечеру я уже не находил себе места, подумывая, не поймать ли крысу. Ну а что, порвать ей зубами горлышко и высосать кровь — это же все-таки какая-никакая, а жидкость. Даже сделал робкую попытку устроить крысиную засаду, положив рядом с собой кусочек вяленого мяса. Но эти твари, словно что-то почувствовав, ни в какую не желали приближаться. Ладно, черт с вами, обойдусь без вашей крови.

На третий день я уже готов был выгрызть собственные вены, лишь бы ощутить на губах хоть какую-то влагу. Высовывал руку через якорный люк, пытаясь хотя бы уловить соленые брызги. Уже в сумерках прошел небольшой дождик, пару раз мне удалось наполнить влагой сложенные лодочкой ладони, но это еще больше, казалось, разожгло мою жажду. Ночью мне снились журчащие ручьи и плавающие в них золотые, лупоглазые рыбки. На четвертый день плавания по моему борту показался скалистый берег, поросший кустарником, а затем какой-то город. Мурманск? Вполне могло быть, если судно поплывет в Штаты через Атлантику. Только мне от этого не легче, потому как в порт заходить мы не стали и трюм также никто открывать не спешил. На следующий день мне все же удалось поймать одну обнаглевшую крысу, подобравшуюся ко мне слишком близко. Понимая, что со стороны это сморится дико, я одним движением откусил голову неистово пищавшей твари, попытался влить в себя брызнувшую тонкой струйкой из аорты кровь, и даже почти сумел это сделать, но меня тут же вырвало. Отбросил мертвое тельце в сторону, и в темноте тут же послышались писки и копошение — не иначе, крысы лакомились собственным собратом.

На пятый день берег пропал из виду, а на следующий появился вновь. Селения, который я видел, смотрелись прилично и аккуратно, из чего я сделал вывод, что это какая-нибудь Финляндия или Норвегия. Швеция вряд ли, насколько хватало моих познаний в географии, она вроде бы не имеет выхода на северное побережье, оккупировав балтийский берег.

В любом случае, мы, получается, покинули территориальные воды СССР, а значит, меня вряд ли высадят на берег и сдадут советским властям. Тем более я могу прикинуться пусть и не англичанином или американцем, поскольку владел языком не в совершенстве, а, к примеру, немцем. Детство, проведенное в ГДР, на всю жизнь обеспечило меня знанием языка Шиллера и Гете. А обдурить америкосов, среди которых вряд ли имеются знатоки немецкого, будет проще простого.

Правда, прикид у меня, скорее всего, явно «совковый», да еще как объяснить, что немец оказался в трюме после отплытия из Архангельска? В германские порты по пути в советскую Россию они вряд ли заходили. Хотя, в принципе, могли зайти в какой-нибудь Гамбург, но зачем им это нужно, если груз был предназначен для СССР? Я же видел, что мешки с пшеницей заполняли весь трюм.

В общем, что ни придумывай, а выбираться отсюда нужно. Еще сутки — и у меня, чего доброго, начнутся галлюцинации, а в бредовом состоянии я уже ничем себе помочь не смогу. И так уже мало что соображая от жажды, я принялся колотить в дверь, надеясь таким образом привлечь внимание хоть кого-нибудь. Однако толстая переборка явно гасила звук ударов. Просунул, насколько мог, лицо в якорный люк, принявшись орать из последних сил. Шум волн был настолько силен, что эта затея мне сразу показалась бесперспективной. Минуты через три совсем осип, обессиленно привалившись спиной к барабану с намотанной на него цепью.

Может, и правда устроить пожар? Спасут ли меня до того, как я задохнусь или заживо сгорю, и смогут ли матросы вообще потушить возгорание, если оно охватит весь трюм? Так, чего доброго, весь сухогруз по моей вине превратится в огромный факел, благо что гореть тут есть чему.

Подошел к рубильнику, дернул его вверх. При свете думалось как-то веселее, нежели в потемках с крысами. Думай, Фимка, думай… Иначе пропадешь по-глупому, не за понюшку табаку.

И тут меня словно молотком по голове ударило! Хотя, если высунуть в якорный люк руку с тлеющей тряпкой, возможно, и обратят внимание. А тряпок тут навалом, если брать в расчет упаковку тюков с пушниной. Можно даже попробовать отколупать ножом от соснового бревна длинную щепку и на нее намотать тряпку. Всяко лучше, чем держать тлеющую материю в руке, рискуя обжечься.

На выполнение замысла ушло минут пятнадцать. И вот я высовываю в люк руку с полуметровой щепкой, конец которой обмотан тлеющей тканью. Дымок наверх вился не то чтобы сильный, но вполне приличный. Ну, где суета, крики, почему не распахивается входная дверь?

Черт, тряпка перестала тлеть. Пришлось еще раз поджигать ее и тут же тушить, добиваясь появления дыма. На этот раз она истлела окончательно. Тряпок много можно сделать. А вот спичек всего осталось две штуки. Знал бы — накупил бы с десяток коробков. А лучше бы, дурья башка, запасся водой.

Ладно, попробуем соорудить еще один чадящий факел. Если и на этот раз не получится, то последнюю спичку, пожалуй, использовать не рискну, может, еще для чего-нибудь пригодится. Ну, хоть одна живая душа, пройдись по палубе, обрати внимание на подозрительный дым!!!

Видно, кто-то свыше мои молитвы все же услышал. Сначала раздался чей-то едва слышимый крик, а спустя несколько минут, когда тряпка уже успела истлеть, дверь распахнулась и в светлеющем проеме показались трое. Два матроса и позади них немолодой, кряжистый бородач в фуражке, по центру которой красовалась потертая эмблема в виде якоря. Вполне возможно, что и капитан данного судна.

— Какого хрена?

Это было, само собой, произнесено на английском. Голос «капитана» был грубым и немного сиплым, что при его профессии неудивительно.

— Прошу прощения, мистернезнаювашегоимени, что пришлось проделать этот трюк с горящей тряпкой, но по-другому у меня не получалось привлечь внимание экипажа.

— Так это твоих рук дело… А ты вообще кто такой, парень? И как здесь оказался?

Они подошли вплотную, причем вид у матросов был не очень-то и дружелюбный. Один, что повыше, недвусмысленно постукивал кулаком правой руки в ладонь левой, второй стоял, руки в карманы, но и он всячески демонстрировал, что готов намять мне бока, если поступит такая команда. Ну, даже в таком состоянии с этой парочкой я, пожалуй, справился бы. Но вон уже в дверях еще несколько любопытных физиономий маячат, отмесить всю команду у меня точно не получится. Поэтому нужно вести себя прилично, не провоцируя американцев на резкие действия.

Но пора бы уже что-то и ответить «капитану», если это и впрямь он. Сказать правду или прикинуться грузчиком, который решил сбежать из страны, спрятавшись в трюме. Второй вариант выглядит слишком уж фантастичным. Сам работал докером и знаю, что всю бригаду охрана порта пересчитывает по головам, и если бы кого-то не хватало — обшарили бы все судно.

— Мое имя Ефим, фамилия Сорокин, — наконец сказал я. — Я бежал из лагеря для заключенных на реке Чибью, куда попал за выдуманное преступление.

— Как это за выдуманное?

— Мистер, тут долгая история, если есть желание, я вам расскажу ее чуть позже. Дайте пожалуйста воды, я не пил четыре дня.

— Сэр, разрешите, я научу его вежливому обращению? — обратил на себя внимание морячок повыше ростом.

— Эй, Ленни, остынь, — не глядя на него, сказал кэп. — Лучше принеси парню воды, он, похоже, и впрямь едва на ногах держится.

Через минуту мне принесли кружку, полную до краев, которую я осушил буквально одним глотком, несмотря на какой-то болотистый привкус.

— Еще, — попросил я, возвращая матросу посуду.

— Ленни, — кивнул капитан, и матрос, хмыкнув, снова исчез в дверном проеме. — Е. ф…им… Черта с два выговоришь это русское имя. Слушай, давай ты будешь Филом? Так вот, Фил, предлагаю перейти ко мне в каюту, там и поговорим без посторонних ушей.

На том и порешили, так что спустя пару минут я уже сидел на койке в капитанской каюте с третьей уже по счету кружкой воды в руках. На этот раз я пил медленно, хотя все еще хотелось вылить в себя все одним махом. Мой вещмешок лежал в ногах, я почему-то постеснялся положить его рядом на вполне еще чистое покрывало.

Капитана звали Сэмюэль Джейсон Уокер, про себя я его окрестил Семеном Денисовичем. Фамилия Уокер на славянские ассоциации не наводила.

— Ну, теперь можешь рассказать, за что ты угодил в тюрьму и как оказался на моем судне? — поинтересовался капитан, сидевший напротив меня на табурете.

— Тюрьму? Сначала была тюрьма, когда шло следствие, а потом лагерь в тайге. Мне присудили шесть лет за то, что я набил морды негодяям, которые оскорбляли мою девушку. Одному сломал челюсть, остальных немного потрепал. Так тот, кого я покалечил, оказался сынком местной шишки. В противном случае, возможно, просто отделался бы условным наказанием.

— Ты, выходит, любитель помахать кулаками? — усмехнулся кэп.

Я решил не раскрывать все карты, включая мое попадание сюда из будущего.

— В прежней жизни я был докером в Одессе, это такой порт на юге Советского Союза, на Черном море…

— Бывал я там пару раз, знаю.

— Так вот, познакомился с одним японцем, тот и научил меня кое-каким приемам, — врал я.

— О, знавал я одного японца, настоящий самурай… А зачем из лагеря сбежал?

— Повздорил с уголовниками, случилась у нас там стычка, стенка на стенку, я нескольких противников порубил своим мачете. Пока суд да дело, начальник лагеря приказал меня посадить в холодный карцер без верхней одежды, а морозы сами знаете какие в тех краях. Это ж верная гибель, да еще и за убийство стольких уголовников меня могли запросто к стенке поставить. Так что на пути к карцеру я разоружил конвоира, захватил аэросани и вышиб тараном ворота. Топлива хватило на несколько часов пути, дальше пошел пешком. Сразу решил, что попробую дойти до Архангельска и пробраться на иностранное судно. В дороге простудился, выходил меня местный охотник. У него в таежном домике я прожил пару месяцев, потом пошел дальше.

— А на моем «Liberty» как очутился?

Рассказал вкратце эпопею с проникновением на судно, капитан, слушая, только хмыкал и крутил головой.

— Да, это ты неплохо придумал с тряпкой, — констатировал он, когда я, наконец, закончил. — И что теперь думаешь? Мы до Нью-Йорка ни в каком порту останавливаться не планировали.

— Что ж теперь, я готов плыть и до Нью-Йорка.

— А там куда? У тебя же, как я догадываюсь, нет никаких документов?

— Не впервой, уж как-нибудь выкручусь. Главное — добраться до Америки.

Сэм, прищурившись, смерил меня оценивающим взглядом, который я расценил по-своему.

— Понимаю, что лишний рот вам ни к чему. Но я могу выполнять любую неквалифицированную работу.

— Драить палубу и чистить на камбузе картошку и так есть кому. А вот ты говоришь, что владеешь кое-какими приемами японской борьбы. Хотелось бы посмотреть тебя в деле, когда немного окрепнешь, и если ты так хорош, что в одиночку можешь побить нескольких мужчин, может быть, научишь моих парней этим приемам?

— Договорились, дайте мне пару дней, и я буду в норме.

— Хорошо, тогда я скажу боцману, чтобы определил тебе место в кубрике и поставил на довольствие. Кстати, оружие есть? — Да, нож и револьвер. — Нож можешь оставить, а вот револьвер придется сдать. На моем судне иметь огнестрельное оружие разрешено только мне, — довольно ухмыльнулся кэп. — По прибытии в Нью-Йорк верну, чужого мне не надо. Лучше бы из револьвера выстрелил, чем тряпки жечь. Мои парни могли тебя и покалечить за такой цирк. — Действительно… Наверное, от жажды сознание помутилось.

Вот так я и стал судовым тренером восточных боевых искусств. Все обернулось даже лучше, чем я мог предполагать. Уровень моего мастерства был оценен по достоинству, когда я сначала в одиночку раскидал троих вполне фактурных матросов, которые, по словам боцмана Билла Хопстела, на драках собаку съели, а затем уделал непобедимого Джошуа Филлипса — двухметрового уроженца Фиджи. Да, такому парню самое место в регби, где Фиджи, если память не изменяет, среди лидеров. Сильно парня я калечить не стал, просто ударил куда нужно, после чего руки и ноги метиса перестали его слушаться.

После этого я принялся обучать матросов мастерству японской борьбы. Впрочем, в моем арсенале хватало и других разновидностей восточных единоборств, из которых для спецназа в свое время отфильтровывалось самое лучшее. Так что за время двухнедельного плавания парней я прилично поднатаскал, тем более что учеников оказалось достаточно. Поначалу, правда, выразили желание заниматься всего пятеро, но, глядя на них, подтянулись и другие. Всего в итоге набралось два десятка адептов помахать руками и ногами.

Ввиду прохладной погоды в одном из помещений мы даже оборудовали что-то вроде зала боевых искусств. Впрочем, по мере пересечения Атлантики климат становился теплее, поскольку мы постепенно забирали южнее, да и Гольфстрим нес под нами свои теплые воды.

— Завтра утром будем в Нью-Йорке, — обмолвился боцман 14 мая, со снисходительный улыбкой глядя на нашу тренировку.

При этих словах сердце мое забилось учащенно. Новый Свет меня не ждал, но я сам к нему приплыл, и постараюсь сделать так, чтобы оказаться здесь не последним человеком, при этом постаравшись как-то помочь своей Родине.

На следующее утро, едва рассвело, я уже стоял рядом с Уокером в капитанской рубке, куда он меня милостиво пригласил, заметив, что я ежусь под накрапывающим дождиком. Мы шли вдоль береговой линии от самой границы с Канадой, и в какой-то момент в предрассветном тумане я увидел так хорошо знакомые мне очертания статуи Свободы.

Ну здравствуй, мать твою, Америка!

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ