5. Домашняя дикость
Полюс лошади
С наступлением зимы тайга пустеет. Одни улетают на противоположную сторону Земли, где все идет в обратном направлении. Другие, кто тяжел на подъем, подобно медведям или суркам, впадают в долгий зимний сон. Бодрствуют лишь те, кто сделал припасы на снежное время, — полевки-экономки, пищухи, белки, да хищники — волки, лисы, соболя. Копытные довольствуются пищей, на которую в иное время и не взглянули бы: лишайники, кора, хвоя, ветки.
Лишь одно животное как ни в чем не бывало продолжает щипать траву, с завидным упорством добывая ее из-под снега. Зимой, в тайге, в заполярной и приполярной мгле, у самого полюса холода. Это удивительное создание — якутская лошадь.
Как-то не вяжется тайга с историей лошади, разворачивавшейся преимущественно на просторах прерий и саванн. Да и современные лошади, как одомашненные, так и дикие — зебры, ослы, кианги, куланы и собственно лошадь Пржевальского, — обитатели степей и других травянистых ландшафтов. Можно сказать, что степь вскормила лошадь — однопалую, длинноногую, с гибкой шеей и мощными «лошадиными» зубами. А лошадь вырастила степь с ее разнотравьем, будучи своеобразным комбайном: газонокосилка и машина по внесению удобрений в одном лице.
Однако лишь в начале XXI столетия американский орнитолог и лингвист Джаред Даймонд в книге «Ружья, микробы и сталь: Судьбы человеческих обществ» по достоинству оценил роль этого животного в истории цивилизации — лошадь является подлинным изобретателем колеса: там, где ее не было — в Америке, в Австралии, в Африке по ту сторону Сахары, — о колесе не знали, пока туда на этом самом колесе не въехали европейцы.
А смогли бы люди без лошади заселить бесконечную якутскую тайгу? Допустим, сплавиться на долбленках, стругах и шлюпах еще можно было, благо рек в Сибири — как автобанов в Германии. Поставить балаган или острог — леса тоже хватало. А как дальше жить? Пахать, охотиться, налаживать сообщение с другими поселениями, особенно долгой, отнюдь не календарной, зимой? Корова, конечно, хорошо — молоко дает, мясо. Правда, на таежных микролугах и коровья порода измельчала до подобающего масштаба, превратившись в нечто вроде собачки с рогами. Да и в лес выпустить подобное существо на вольный выпас рука не поднимется: его не только первый встречный волк — соболь съест.
То ли дело — якутская лошадь сылгы! Из ее лохматой шкуры все что угодно пошить можно — от сары (непромокаемых высоких сапог), необходимых в болотно-озерно-речной стране, до теплых циновок и полозьев для быстрых лыж. Длинный и крепкий конский волос — это почти готовые сеть и невод, силки и тетива для лука, аркан и легкие прочные волосяные мешки, даже женские украшения и шляпки. Если надо, и валенки катать, и ткать из лошадиной шерсти можно: она ничуть не уступает овечьей. А еще сылгы — это кумыс и удивительно питательное и полезное мясо, включая все внутренности — от языка до прямой кишки. Для перевозки тяжестей лучшего средства тоже не найти: груз массой до ста килограммов может за переход на сто километров утащить. И пахать на ней можно, и охотиться (с лошадью до дюжины соболей за день добыть удается, без нее — от силы четыре). В одном животном — целая цивилизация!
Потому и посвятили лошади главный якутский праздник — Ысыах. В этот день, 22 июня, к резной коновязи как к своеобразному алтарю выносят сири-исить — мех, сшитый из сыромятной, продымленной лошадиной шкуры. Из меха, символизирующего изобилие и счастье, черпают кумыс — напиток светлых богов Неба, приносят его в жертву небожителям, пьют сами. Так поступал устроитель Ысыаха — божественный первопредок Эллей и его сын — белый шаман Лабынха Суурук. Они поднимали чашу с кумысом и хайахом (топленым кислым маслом) в честь каждого божества и кропили кумыс ложкой, обвязанной белым конским волосом. Лабынха Суурук изготовил и всю ритуальную посуду: резной кубок — чорон — для молока чубарой кобылицы, чашу кэриэн — для соловой, сосуд матар — для белой, берестяную бадью дал-бар — для буланой; сири-исить предназначалась серой лошади. «Ради кумыса старых кобылиц давайте соединимся, не исключая и девиц!» — записал исследователь Восточной Сибири Александр Миддендорф более полутора столетий назад. И все это для того, чтобы «оживился двор, вытянулась веревка, и привязалось… много жеребят…».
Самая морозоустойчивая порода — якутская лошадь
Мумифицированная нога ленской лошади. 50–15 тысяч лет. Северо-восток России. Музей «Ледниковый период», Москва
Жеребята родятся в мае, когда снег еще не сошел. Кобылицы поднимают новорожденного и подпирают его, чтобы он не простыл на мерзлой земле. Скоро он и сам научится крепко стоять на тонких копытцах и спать, пока не потеплеет, стоя, как все якутские лошади. Молодняк быстро набирает вес: за полгода до 160–200 килограммов — половина взрослой лошади. Осенью вольная жизнь на время заканчивается — на отлов выезжают коневоды, вооруженные длинными палками с петлей. Но еще попробуй лошадь поймать! Ведь они — животные территориальные: постоянный участок одного косяка (небольшого табуна из вожака, семи — девяти кобылиц и жеребят) занимает от 25 до 30 квадратных километров. Когда приходит время отделять жеребят, косяки разыскивают по следам, и, если следы замело, искать приходится иногда по нескольку дней.
Породистая якутская лошадь — приземистая (рост 134–138 сантиметров в холке), широкогрудая, крупноголовая; на зиму обрастает шерстью от 7 до 15 сантиметров длиной — больше напоминает дикую родственницу имени Пржевальского, чем донских и орловских красавцев-скакунов или мощных трудяг першерона и русскую тяжеловозную. В Намском улусе Якутии разводится укрупненный центральный тип, полученный при скрещивании якутской лошади с орловским рысаком. Каталог мастей якутской лошади смотрится как альбом с образцами дорогих тканей: от вороных и гнедых до буланых, соловых и даже сиреневых и пятнистых, словно снежный барс. Существуют в Северной Евразии и другие породы лесных лошадей, но ни одна из них не способна долгое время обходиться без человеческого участия: покормить, почистить, помочь ожеребиться. Лишь якутская лошадь круглый год предоставлена сама себе.
Мороз сылгы не страшен, хищник тоже. Гривастый, длиннохвостый вожак и за себя, и за свой косяк постоит. Не всякий матерый волк с ним в схватку вступить решится. А молодой, неопытный, бывало, получит копытом в широкий лоб и больше не полезет, если, конечно, вообще очухается. Только стаей изголодавшие к концу зимы волки нападают на лесных лошадей. И то обычный годовой урон от серых хищников не превышает четырех кобыл на 80 голов — хозяйство одного коневода. Между собой жеребцы тоже бьются жестоко: на кону целый косяк! Впиваются друг в друга зубами до крови, летят куски толстой шкуры и мяса. Кобылицы, которые смирные, уходят с победителем. А те, что с норовом, могут и с побежденным вожаком остаться, и к третьему уйти. Правда, и жеребцы попадаются разные: иной на такую приблудницу бросается, как на соперника…
Зимой лошадь кромкой переднего копыта разбивает наст до самой земли и подгребает снег под себя — тебенюет. Под снегом сохраняются стебли осоки, других диких злаков. Морозной якутской осенью на такой диете лошадь отъедается лучше, чем летом, когда на тайгу обрушиваются мириады мошки, мокрецов и оводов. (В Якутии существует легенда, вполне правдоподобная, что сылгы сами пришли к человеку, спасаясь в дыму костров от кусачих тварей.) Для питья зимой годится и снег: лошадь набирает немножко снега в рот губами, ждет, пока растает, и сглатывает. Если попадается неглубокая полынья или наледь, можно воды и впрок напиться: осторожно, через губу, очень мелкими глотками лошадь выцеживает ледяную влагу. Затем греет ее за зубами и неспешно проглатывает. И так много-много раз, пока пузо не раздует как бочку.
До сих пор ученые спорят, откуда взялась лошадь со столь необычными повадками? Историки считают, что табуны пригнали с собой якуты, некогда откочевавшие из степей Прибайкалья. Древние изображения лошадей сохранились на наскальных писаницах вдоль пути, проделанного этим народом от Байкала до Средней Лены. Один из этих рисунков (шишкинская писаница) стал прообразом герба Республики Саха (Якутия): всадник с бунчуком в руках гордо едет на длиннохвостом коне. Палеонтологи, изучив молекулярные остатки вымершей ленской лошади (Equus lenensis), обитавшей здесь во времена мамонта, предположили, что она могла поработать на генофонд якутской лошадки. Последние ленские лошади жили в Северной Якутии всего 3,2 тысячи лет назад, а первые одомашненные (XIV век) сохранили их черты в строении черепа. Тогда получается, что современные якутские лошади ведут начало от нескольких диких видов, включая европейского тарпана (Е. ferus) и лошадь Пржевальского (E. przewalskiï). Доказать все это непросто. Настоящая ленская лошадь, известная по нескольким неплохо сохранившимся мумиям 30-тысячелетней давности, была короткогривой с темным ремнем по хребту, подобно диким сородичам. Не очень похоже на якутскую кобылку.
Однако все породы лошадей, выведенные человеком так или иначе смешивались между собой. Вот и якутская лошадь некогда могла набраться чужих генов у казачьих, а затем — у ямщицких пород, вывезенных из центральных губерний России вместе с хозяевами. Для создания 35 станций Иркутско-Якутского почтового тракта в 1772–1773 годах по указу императрицы Екатерины II сюда были направлены 33 крестьянские семьи. По сути, сосланы на 25 лет: поселенцев отбирали из крепостных, ослушавшихся своих господ. Покидать станции им не дозволялось. До сих пор по левому берегу Лены стоят крепкие избы и баньки государевых ямщиков. Тоже памятники лошадиной цивилизации: без почтовых лошадей 2731-верстная (2895 километров) транспортная артерия никогда не ожила бы. Со временем вокруг станков, расположенных через каждые 40–50 верст, выросли деревеньки и целые города, такие, как Покровск. Почта ходила строго по расписанию, даже 5 февраля 1891 года, когда столбик термометра в Якутске не просто упал, а выпал за отсутствием отметки -64,5 °C, почтовый возок отбыл в положенный час. Кошовки, розвальни, дровни развозили по единственной проезжей дороге землепроходцев, торговцев, воевод, сектантов, ссыльных. Даже на Дальний Восток долгое время добирались по ней: сначала от Иркутска на Якутск, а затем через Лену и по Аянскому тракту опять же на лошадях. «Какое развлечение на таком длинном переезде? — вспоминал писатель Иван Гончаров, возвращавшийся в середине XIX века через эти места после кругосветки на фрегате „Паллада“. — Приедешь на станцию: „Скорей, скорей, дай кусочек вина и кружок щей“. Все это заморожено и везется в твердом виде». Даже летом кушанья подавались так же, поскольку хранились в амбарчиках-ледниках, установленных на выходах вечной мерзлоты.
Последняя лошадиная почта вышла из Якутска 28 апреля 1954 года. В те же годы настал конец лошадиной цивилизации, да и сибирской цивилизации практически тоже. Народ изгонялся из деревень как неперспективных, сельское хозяйство глохло, домашнюю животину не жаловали. Лишь в 90-е годы прошлого века началось возрождение табунного коневодства. Сейчас поголовье лошадей в Якутии перевалило за 160 тысяч. Всего их пять типов: центральный, вилюйский, мегежекский, верхоянский и колымский. Верхоянские лошадки — самые чистопородные. Наверное, потому, что живут они на полюсе холода…
Маралий корень
Джаред Даймонд связал успех цивилизаций с наличием в природе, окружающей эти цивилизации, животных, которых можно приручить. Именно отсутствие таких млекопитающих, по его мнению, привело к отставанию в развитии доколумбовой Америки, Австралии и Африки к югу от Сахары. Подумать только, даже к изобретению колеса в отсутствие тягловой скотины у аборигенов не было стимула. Правда, российский палеонтолог и писатель Кирилл Еськов резонно заметил, что в отношение к Северной Америке эта идея не вполне верна: там водятся карибу (северный олень), лось, овцебык, которых в разное время удалось одомашнить европейцам. К этому списку вполне можно добавить и вапити — родственника марала, которого на Алтае приручили 200 с лишним лет назад. Даймонд этот факт, кстати, обошел стороной, отметив лишь экспериментальное хозяйство по разведению благородных оленей в шотландском Абердине и отсутствие «серьезных достижений» в рамках этих современных проектов, хотя «серьезными достижениями» могут похвастаться даже фермеры Канады и США, среди которых этот вид скотоводства получил признание в последние три десятилетия.
Американский вапити и алтайский марал — не просто родственники, а представители одного и того же вида, называемого оленем канадским (Cervus canadensis). Он отличается от близкого вида — благородного оленя (С. elaphus) — более внушительными размерами, окрасом потемнее и целым рядом признаков, связанных с особенностями питания и приспособлением к более холодным условиям. Предполагается, что их общий предок появился в начале ледникового периода в Центральной Азии, причем в эпохи оледенений преимущество получали расы типа вапити, а в более теплые межледниковья — расы благородного оленя. Отчасти они смешивались между собой, так и получилось более двадцати вариаций оленей, которые одни ученые считают расами, а другие — подвидами. Современные данные молекулярной биологии подтвердили, что эти двадцать с лишним разновидностей подразделяются на две отчетливые группы: благородный олень, обитающий в лесах и лесостепях Европы и Малой Азии, и вапити, населяющий тайгу, широколиственные леса и горную лесотундру Южной Сибири, Восточной Азии и Северной Америки. Не исключено, что алтайский марал — потомок выходцев из Северной Америки, так же как и лось Восточной Сибири (Alces americanus, отличающийся от европейско-западносибирского A. alces).
Алтайского марала нужно отличать от марала в научном смысле. Последний относится к благородным оленям (С. elaphus maral) и встречается в горах Кавказа и Ирана. Просто в тюркских языках, носители которых распространились по всей Северо-Восточной и Передней Азии, слово «марал» означает «олень». В Казахстане и Азербайджане, например, так и людей называют: мужское имя Марал подразумевает «олень», а женское — «лань». И на Алтае марал — это «марал», в смысле «олень». Так что дальше будем называть алтайского оленя по-алтайски. Этот олень, кстати, является одним из крупнейших среди северных млекопитающих: в природе масса самцов достигает 360 килограммов и более, высота в холке —160 сантиметров.
У алтайского марала оттого и размеры крупнее, что ему достались более суровые условия. А пристрастие марала к травам выразилось в том, что морда у него шире. Особенно этот признак заметен во время гона. Благородный олень растягивает пасть так, что получается камера-резонатор, и звуки издает трубные. А марал вытягивает шею, запрокинув рога на спину, как-то по-человечьи выпячивает нижнюю челюсть, показывая ровный ряд нижних зубов, и хрипит. Даже шипит. В это мгновенье на глаза ему лучше не показываться: даже сквозь щели в загородке норовит поддеть рогом все, что движется. А если есть где разогнаться, и через забор в 2,5 метра сиганет.
Когда на Алтае человек приручил оленя, вопрос открытый. В расположенной здесь Денисовой пещере, где найдены останки одного из древнейших людей Северной Азии, орудиям сопутствуют украшения из зубов марала. Их носили 29–37 тысяч лет назад. Конечно, с наступлением нынешнего межледниковья олень остался одним из крупнейших животных Северной Азии, а значит, источником мяса и шкур, однако обычными пищевыми отбросами люди себя уже не украшали.
В пору расцвета на Алтае скифо-сибирской культуры, в IX–II веках до новой эры повсюду появились оленные камни — стелы, покрытые искусным орнаментом из пышнорогих оленьих контуров. Татуировками в виде изящно свернутого силуэта оленя украшали свои плечи знатные скифы, как мужчины, так и женщины. Да и одно из названий скифов, сохранившихся в письменных источниках — саки, — означает «олени». Оленями обряжали лошадей во время похоронных процессий и, вероятно, важнейших праздников, связанных с природным круговоротом. Потому на татуировках, тканых орнаментах, золотых и бронзовых украшениях тело оленя и скручено спиралью.
Время одомашнивания (тысячи лет): 1 — собака, 2 — овца, 3 — коза, 4 — крупный рогатый скот, 5 — свинья, 6 —кошка, 7 — курица, 8 — шелкопряд, 9— пчела, 10 — лошадь, 11 — лама, 12 — альпака, 13 — осел, 14 — одногорбый верблюд, 15 — двугорбый верблюд, 16 — водяной буйвол, 17 — як, 18 — морская свинка, 19 — утка, 20 — гусь, 21 — северный олень. Художник Алина Коноваленко
У сменивших ираноязычных скифов тюркоязычных народов, включая алтайцев, олень по-прежнему оставался не просто пищей. Так, на тамге (родовом знаке) алтайского народа телёс, по имени которого назвали Телецкое озеро, изображено священное животное сарын — олень. Воплощение чистоты, хозяин тайги и хранитель души воина. А бубен шамана, обтянутый оленьей кожей, у другого алтайского народа — тофаларов — символизировал животное, на котором шаман путешествовал по верхнему миру, опять же марала.
Конечно, на оленей охотились, но к добыче алтайцы относились с уважением и бережливостью: камус шел на подошву для олочей (охотничьих лыж), кожа с шеи — на тонкий длинный ремень, сухожилия — на нити и струны, шкура с головы — на коврик-камалан, мочевой пузырь — для хранения жира, мясо и кровь — в пищу…
В XVII–XVIII веках с приближением к Алтаю границ Китая почти мирное сосуществование человека и оленя прекратилось. Так уж повелось в Поднебесной империи, что все живое там истреблялось для изготовления целебных снадобий (а еще потому, что «мы едим все», как сказал мне знакомый китайский профессор). В 1578 году вышла в свет фармакология Ли Шичжэня «Трактат о корнях и травах», в которой автор подвел итог пяти тысячелетиям китайской народной медицины. О молодых рогах оленя, еще не ороговевших, покрытых нежной бархатистой кожей и насыщенных кровью (пантах) он писал: «Обладают способностью питать кости и кровь (жизненные силы вообще), укреплять половую систему, увеличивать семя и костный мозг». Снадобья из них рекомендовались при маточных кровотечениях и лихорадочных конвульсиях, при общем истощении и гнойных нарывах, против вспыльчивости и старости, для роста зубов и укрепления воли… И началась погоня за панацеей, к тому же сулившей омоложение и восстановление потенции. Кроме того, китайцев интересовали оленьи сухожилия, хвосты, мускус и лутай — зародыш, вырезанный из матки. Оленей убивали в массовом порядке, даже только для срезки пантов.
Именно китайцы внедрили самый жестокий способ ловли зверей — лудеву — преграду, сооружаемую из бурелома и живых деревьев, на пути к водопою. В ней оставляли узкие проходы, куда устремлялись животные и попадали в глубокие ямы, скрытые травой и сухими листьями. Лудевы разгородили всю южносибирскую тайгу, они тянулись на 50 и более километров, включая до двухсот ям, а также петли и другие западни. Вот как описывает подобную ловушку Владимир Арсеньев в этнографическом исследовании «Китайцы в Уссурийском крае» (1914 год): «Тропа, по которой мы шли, привела к лудеве длиной в 24 версты с 74 действующими ямами. Большего хищничества, чем здесь, я никогда не видел. Рядом с фанзой стоял на сваях сарай, целиком набитый оленьими жилами, связанными в пачки. Судя по весу одной такой пачки, тут было собрано жил, вероятно, около 50 пудов». По его данным, в последнее десятилетие XIX века ежегодно только из Уссурийского края, где промышляло 50 тысяч китайцев, они вывозили к себе до 3,5 тысячи лутаев оленя, более 15 тысяч оленьих хвостов, около 20 тонн жил, 15–20 тысяч пенисов оленя, а также в огромных объемах — струю кабарги, древесные грибы, лишайник пармелию, речной жемчуг, корни астрагала и женьшеня.
В годы, когда Арсеньев заканчивал свою книгу, на 22 рубля в Сибири можно было купить дойную корову, на 150 — здорового рабочего коня. А панты стоили от 300 до 1200 рублей (дороже десятка соболей или шкуры тигра): один меткий выстрел — и целое состояние! На пантачей вслед за китайцами принялись охотиться и русские, и алтайцы, и гольды, и удэге. На Алтае за пантачами забирались в тайгу на 400 километров. Охотники вырубали панты прямо с живого марала и «второпях уходили дальше, оставляя его на произвол судьбы… По словам очевидцев, участвовавших на охоте и наблюдавших эти душу раздирающие картины… случайные зрители, если не оставляли в первый же день этих мест охоты, то на второй или третий дни заболевали той или иной формой психического расстройства», — подчеркивал в одной из первых книг по мараловодству, напечатанной в 1919 году, ветеринар Семен Нейштубе. Местными охотниками, как правило, верховодили все те же китайцы, которые скупали панты, пушнину и женьшень за гроши, а чаще — обменивая на водку и опиум, приучая к нему своих фуланцзы — рабов. Последние так и оставались в должниках. А перекупщик-аптекарь, «сидя как паук в центре раскинутой на сотни верст паутины… тянул зеленый чай и… ждал. Он твердо знал: каким бы потом и кровью не были добыты панты, лутай, меха… все приплывет в руки дальновидного и хитрого коммерсанта. А уж от него, разумеется, втридорога отправится за море», — образно описывал китайского торговца потомок одного из основателей профессионального мараловодства писатель Валерий Янковский.
Николай Фролов, кандидат экономических наук, единственный историк российского пантового оленеводства, руководитель группы компаний «Пантопроект» и просто большой энтузиаст своего дела, рассказывает, как начиналось мараловодство: «Свидетельства путешественников и архивные записи говорят о том, что первые мараловоды появились среди русских староверов в деревнях, стоящих по реке Бухтарме (ныне казахстанская часть Алтая), в конце XVIII века. Люди поняли: чтобы добыть ценные панты, не обязательно убивать оленя. Выгоднее содержать его — даже взрослый марал довольно быстро приручается, берет хлеб из рук. Тогда с одного животного можно срезать панты ежегодно. На исходе XIX века лесовед Анатолий Силантьев собрал огромный материал по разведению марала и торговле пантами, который определил внушительный экономический потенциал этой отрасли. Он же добился указа императора, запрещавшего всякую охоту на марала по Алтайскому горному округу. Другой центр оленеводства развивался на Дальнем Востоке, где крупное хозяйство по разведению пятнистого оленя (Cervus nippon) создал ссыльный поляк Михаил Янковский, участник восстания 1863–1864 годов».
Содержание марала по сравнению с доходом от пантов стоило недорого и быстро окупалось, но долгое время оленей практически не разводили, а по мере надобности отлавливали молодняк на воле. Ныне в Республике Алтай и Алтайском крае существует около 130 маральников. Хотя неволя в данном случае — понятие относительное: мараловодческие хозяйства лишь обносят загородками под 2,5 метра высотой участки тайги, где олени предоставлены сами себе. В начале лета самцов сгоняют через сужающиеся проходы в станки.
Лекарственные препараты на основе пантокрина ныне востребованы по всему миру, и отнюдь не как пресловутые афродизиаки: олени выращиваются в 21 стране. Новая Зеландия, Китай, Россия, США и Австралия составляют первую пятерку. Но Россия сдает свои позиции, а далеко вперед вырвалась страна киви: там поголовье оленей, выведенных благодаря скрещиванию различных подвидов, колеблется от 1,2 до 1,8 миллиона. Бьют новозеландцы и другие рекорды: пантовый олень по кличке Балморал был продан за 45 тысяч долларов США, а рога оленя Трилоджи весили 25,34 килограмма. Китайцы же научились снимать «урожай» пантов дважды в год. Начиналось же все в России, среди широких зеленых долин Алтайских гор…
В этих же местах, как полагают археозоологи, 2,5 тысячи лет назад был приручен и северный олень. Всего же в основном в последние полтора века в мире одомашнили 10 видов из семейства оленей, включая лань, кабаргу, лося и исчезнувших в природе оленя Давида и яванского.
Передовики сельхозпроизводства
Возвращаясь к заочному спору Даймонда и Еськова, хочу повторить слова одного небезызвестного персонажа Михаила Булгакова: «Да не согласен я… С обоими».
Да, культивирование растений и приручение животных, осуществленное в основном 10–12 тысяч лет назад, считается одним из важнейших достижение человечества. Именно это событие привело к оседлому образу жизни, образованию городов, появлению ремесел и всем прочим основам цивилизованной жизни. Это событие навсегда запечатлено во всех европейских азбуках, ведущих начало от финикийского алфавита, который создавался в Плодородном полумесяце — области, охватывающей Малую Азию и Северо-Восточную Африку, где человек одомашнил четыре из пяти главных пород скота (корова — овца — коза — свинья), а также голубя, ослика и одногорбого верблюда, и культивировал важнейшие сорта хлебных злаков (ячмень, пшеницу-однозернянку и двузернянку — полбу) и бобовых (нут, горох, чечевицу). «А» — это «алеф», или «бык», «Б» — «бет», то есть «лошадь», а «Г» — «гимел» — название верблюда. Во многих странах слово, обозначающее «рогатый скот», превратилось в синоним «богатства» и «благополучия»: например, испанское «ganado», валлийское «da», «ente» — на языке банту.
С другой стороны, беспричинная тяга нынешних горожан к дачным участкам с обязательной компостной кучей у выгребной ямы, где они пытаются выращивать то, что гораздо дешевле и в лучшем виде продается на рынке или в супермаркете, больше напоминает некое инстинктивное действо. Может быть, навыки сельхозработ люди действительно унаследовали у своих предков?
Но, как не странно, ближайшие родственники человека никакой склонности к высевке, прополке и уборке урожая не проявляют. А вот другие организмы оказалась весьма опытными огородниками: улитки литторарии, рыбы-ласточки и даже амебы-слизевики умеют выращивать съедобные для себя культуры водорослей, грибов или бактерий, удобрять свои угодья и оберегать от чужаков, пропалывать сорняки, сохранять «семенной фонд» на будущее. Весьма продвинутые способы ведения сельского хозяйства у муравьев-листорезов, термитов и жуков-короедов. В любом еловом лесу встретишь старое сухое дерево, помеченное большой разлапистой буквой «Ж», — будто кто-то клеймо поставил. Это жук-типограф, или короед, расписался: был, мол, здесь, а потому другим искать уже нечего. Ель уже неживая…
Умерла же ель потому, что жучиная семья выела древесную ткань между корой и лубом, самые молодые и физически активные слои древесины. Конечно же, ни взрослые жуки, ни личинки древесиной не питаются — даже свежие древесные ткани им не по зубам, точнее — не по жвалам. Помогают им в этом нелегком деле офиостомовые грибы — родственники сморчков, трюфелей и пекарских дрожжей. Познакомились короеды с грибами еще во времена динозавров — по меньшей мере 140 миллионов лет назад. Вероятно, грибы пользовались жуками для расселения от одного дерева к другому. С тех пор эти две группы живых организмов настолько сжились друг с другом, что некоторые виды грибов только в гнездах короедов и встречаются. Покидая родительский дом, молодой жук уносит кусочки грибницы и споры в особых карманах — микангиях, скрытых в основании жвал и ножек. Сложно устроенное гнездо с множеством закономерно расположенных галерей до 40 сантиметров длиной (при том что сам жук больше 5,5 миллиметра не вырастает) — не что иное, как грибная плантация, очень, кстати, похожая устройством на наши фермы для разведения грибов. В жучиных туннелях грибы не только разлагают клетчатку на легко усваиваемые короткоцепочечные сахара, но и обезвреживают ее от обильных и опасных для насекомых растительных ядов — танинов, терпенов и других. А жуки спасают свои угодья от круглых червей и клещей, других — сорных — видов грибов.
Может показаться, что грибы помогают короедам губить лес, но это не так. Жуки нападают на старые — 70–120-летние — и больные ели, которым пришла пора умирать, чтобы дать дорогу подросту и стать для молодых деревцев удобрением. Так что насекомые вместе со своими сожителями завершают естественный цикл. Другое дело, что, скажем, после сильного урагана или долгой засухи многие деревья слабеют и у короедов появляется корма вдоволь; если теплая пора затягивается, жуки за сезон успевают вывести и второе, и даже третье поколение, которые расселяются на здоровые деревья.
Короеды хоть и опытные фермеры, но все же не столь изощренные, как муравьи-листорезы. Подобно тому как людские сообщества разнятся по типу хозяйства, колонии муравьев тоже пребывают на различных уровнях развития: от примитивных собирателей до весьма продвинутых фермерских хозяйств с тысячами плантаций на колонию, общим объемом с междугородный автобус. «Связь между способностями к культивированию и общественному образу жизни, наверное, не случайна, — считает микробиолог Дебра Брок из Университета имени Райса в Техасе. — Ведь все социальные виды — слизевики, муравьи, люди — могут эффективно выращивать урожай совместными усилиями». Не хочу умалять достоинство муравьев и короедов, но получается, что даже целенаправленное выращивание растений не служит свидетельством цивилизованности, а лишь показывает, что в крупных поселениях возникает необходимость совместного ведения хозяйства с последующим разделением «горожан» на профессиональные касты.
Даймонд уверен, что приручено было все, что можно было приручить. Однако опыты последних полутора веков с благородными оленями показывают, что невостребованные ресурсы еще оставались. Кроме того, следуя его логике о принципиальной неприручаемости многих крупных видов млекопитающих, лошадь, например, одомашнить никак не могли. Все, кто пытался поставить под седло лошадь Пржевальского — а она генетически несильно отличается от дикого предка (предков?) домашних пород, — еле ноги унесли от ее зубов и копыт. Даже белоармейцы и красногвардейцы, разорявшие зоопарк-заповедник «Аскания-Нова» в степях Херсонщины. Да и несомненные предки домашних лошадей — тарпаны, по свидетельству очевидцев, еще заставших их в польских лесах в XIX веке, отличались крутым норовом. Но ведь получилось же их приручить, причем, вероятно, в тех же местах, где ныне «Аскания-Нова» сохраняет клочки последней ковыльной целины в Европе.
Дикая лошадь (Equus Przewalskii n. sp.)Последний вид дикой лошади — лошадь Пржевальского. Рисунок Всеволода Роборовского из книги «Третье путешествие в Центральной Азии из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки H. М. Пржевальского» (1883 год). Российская государственная библиотека
Вот уже более 60 лет длится удивительный и восхитительный эксперимент по одомашниванию фермерской серебристо-черной лисицы, поставленный генетиками Дмитрием Беляевым и Людмилой Трут в новосибирском Институте цитологии и генетики СО РАН и затронувший несколько десятков тысяч особей. Эта лисья порода, хотя и была выведена человеком, остается совершенно диким зверем. Опыты показывают, что если среди особей в первую очередь вести отбор именно на одомашнивание — выбирать тех, кто наименее агрессивен и даже приветлив по отношению к людям, то результата можно добиться за шесть поколений. А за полвека — к 40-му поколению — в ручных животных превратились более 70 процентов популяции. Интересно, что лисицы при этом приобрели признаки других домашних пород — пегость, вислоухость, хвост кольцом, бульдожий прикус. Даже общаться с людьми начали в другой тональности — не рычат и не фыркают, а ласково «кудахчут» и «урчат», словно обращаются к партнерам или детям (родителям). На слух лисье «кудахтанье» очень напоминает человеческий смех, особенно женский, — и по звучанию, и по частоте. Конечно, все это результат определенных генетических изменений — в первую очередь влияющих на гормональную систему, которая обеспечивает устойчивость к стрессам, и нейротрансмиттеры, которые регулируют поведенческие реакции, а также — на обретение способности размножаться в любое время года (и чаще, чем раз в году).
Вполне вероятно, что именно так, хотя и не вполне осознанно, происходило одомашнивание животных в природе. Ведь стоит обосноваться где-нибудь посреди относительно непуганой тайги или тундры людям, которые не пускают в ход ружья, как вокруг складывается целое антропогенное сообщество — росомахи, волки, песцы, те же лисы. Лисички и о сапоги готовы потереться, а иногда такие кульбиты выделывают, что и дрессированным цирковым артистам не под силу. Понятно, что не каждый зверь решится на тесное сближение с человеком и человек вряд ли рискнет приласкать росомаху или волка, но так, судя по всему, и начинался отбор на «одомашненность», причем с двух сторон.
Скажем, волк в течение ледникового периода был обычным спутником не только многочисленных копытных, но и человека. На стоянках первобытных людей в России и на Украине находят кости сотен волков — столько же, сколько, например, останков лошадей или северных оленей.
Теплоемкость шкуры волка выше, чем таковая у бобра или ондатры; проще говоря, в ней теплее. Вполне вероятно, что люди не только использовали их теплые шкуры для одежды, но и постепенно одомашнивали зверей, пока рычащий и воющий волк не превратился в радостно лающую собаку — первое домашнее животное. Древнейшая ДНК собаки была извлечена из черепа возрастом 33 тысячи лет — его обнаружили на Алтае в пещере Разбойничьей. По мнению Анны Дружковой из Института молекулярной и клеточной биологии СО РАН, возглавившей международную группу молекулярных биологов, генетиков и археологов, гаплотип алтайской собаки ближе к таковым современных пород и доисторических псов Нового Света, чем к гаплотипам волков. Получается, что одомашнить верного друга человека могли и не на Ближнем Востоке, как считалось до последнего времени. 12,5 тысячи лет назад псовые, судя по мумии, найденной в 2011 году жителями села Тумат Усть-Янского улуса Якутии, уже дошли вместе с людьми до северо-востока Сибири и застали там мамонтов. «Это больше собака, чем волк», — поясняет результаты анализа ДНК Сергей Федоров из Музея мамонта при Северо-Восточном федеральном университете в Якутске. Туматская ледниковая собака, возможно, принадлежала как раз к той «домашней породе», с которой люди из Центральной Азии отправились через Берингию осваивать американский континент.
Так что одомашнить или хотя бы приручить можно очень многих. Другой вопрос: нужно ли? И здесь мы подходим ко второму пункту, в котором я не согласен ни с писателем-орнитологом Джаредом Даймондом, ни с писателем-палеонтологом Кириллом Еськовым. Нынешний ряд основных пород скота показывает, что из всего разнообразия диких видов выхватывалось то, что легче приручается, а отнюдь не то, что может принести наибольшую пользу. Известно, что в древнем еврейском обществе существовало разделение пород скота на «чистые», к которым относились коровы, козы, овцы, благородные олени и даже жирафы, и «нечистые» (например, лошади, верблюды). Пить дозволялось только «чистое» молоко.
В наши дни исследования биохимика Давида Илюша и его коллег из Университета имени Бар-Илана в Рамат-Гате показали, что менее аллергенно как раз молоко «нечистых» животных! Скажем, самое распространенное молоко — коровье, наряду с массой полезных веществ, содержит бета-лактоглобулин — белок, вызывающий аллергическую реакцию не только у трети взрослых, но и у 2–3 процентов новорожденных. В отличие от него в женском молоке присутствует другой белок — казеин, который не только безвреден, но и необходим организму для регулирования таких важных функций, как пищеварение, кровоснабжение мозга, активность центральной нервной системы. Впрочем, получать женское молоко в объемах, сопоставимых с коровьим, весьма затруднительно. Продукты молочного брожения цельного молока тоже не заменяют, да и не все йогурты, как сказано в популярной эпитафии, полезны.
С мясом тоже получилось не очень. О проблемах тех, кто потребляет говядину — свинину — баранину — козлятину, рассуждать не буду: сам недавно получил памятку от консилиума врачей, включая кардиолога и невропатолога, в которой есть такое не советуется. (И зачем тогда вообще жить?) Впрочем, народы Северо-Восточной Сибири давно освоили пространство, где растительной пищи практически нет, а значит, нет и достаточного количества витаминов. Этот недостаток восполняется… жиром и мясом. Но не любым, а таким, который содержит короткоцепочечные ненасыщенные кислоты, подобные линоленовой и линолевой (в медицинской литературе эту группу кислот часто называют омега-3 и омега-6). В нашем организме такие жирные кислоты не образуются и должны поступать вместе с пищей. Поскольку эти вещества необходимы для синтеза эйкозаноидов — обширной группы медиаторов, влияющих на сокращение гладких мышц (стенки кровеносных сосудов, сердце, бронхи, матка), рост костной ткани, функционирование периферической нервной и иммунной систем, движение лейкоцитов и тромбоцитов и многое другое, они называются «незаменимыми». В условиях Севера они особенно незаменимы, поскольку на холоде мышцы сердца и сосудов испытывают самые высокие нагрузки.
Животные, способные поставить нам такие вещества, есть среди одомашненных видов. Скажем, якутскую лошадь даже называют «аптекой на копытах»: ее мясо на редкость богато ненасыщенными жирными кислотами, которые при анемии, туберкулезе и склерозе (надеюсь, ничего не забыл?) спасают, даже уровень холестерина при такой мясной диете не повышается. Хотя большую часть подобных млекопитающих мы успели истребить: и мамонт, и шерстистый носорог, и ленская лошадь, даже отчасти первобытный бизон, как установили биохимик Хосе Хиль-Херреро из Университета Альмерии и его российские коллеги при исследовании мумий этих животных, обладали мощными запасами бурого жира, содержащего короткоцепочечные ненасыщенные жирные кислоты. В ледниковый период мясо и жир этих зверей были особенно востребованы. Не случайно изучение пищевых отбросов в «поселке» из мамонтовых хижин Юдиново в Брянской области позволило Матье Жермонпре из Королевского бельгийского института естественных наук в Брюсселе и Михаилу Саблину из Зоологического института РАН предположить, что люди здесь часто употребляли в пищу свежую мамонтятину. Особенно впечатляют единообразно вскрытые черепные коробки молодых мамонтов: мозг — это три килограмма очень полезных и питательных жиров и белков. Как части туш доставляли к месту проживания? По мнению бельгийского палеозоолога, для перевозки мяса и бивней с места разделки могли использоваться собаки.
Есть и другое важное отличие одних домашних пород (крупный рогатый скот, козы, овцы) от других (лошади, свиньи, птица): первые, будучи жвачными, выделяют огромные объемы парниковых газов — 5,7×109 тонн в год против 1,3 (в пересчете на двуокись углерода). По производству сильнодействующих парниковых газов — метана и закиси азота, составляющих свыше 70 процентов скотоводческих выхлопов, — фермы крупного рогатого скота и мелких жвачных уже догнали мамонтовую фауну во времена ее расцвета. И это не потому, что «нечистые» породы составляют меньшинство, а потому, что при равных массах переднекишечная корова испускает метана почти на порядок больше, чем заднекишечная лошадь. «Тучные коровы» снятся не к добру, а к усилению парникового эффекта, а свиней многие религии обидели зря. Очень зря. Кстати, мясо и жир некоторых свинок, например иберийской черной, чуть было не сметенной сельхозпрогрессом, как неперспективная порода, но, по счастью восстановленной, содержит полезные ненасыщенные жирные кислоты. И воспитывают ее не в тесных фермах, а на природе. Наверное, поэтому из нее самый вкусный хамон получается.
История одомашнивания животных, таким образом, поворачивается историей того, как люди поскорее хотели набить желудок, которая закономерно завершается созданием империи фастфуда. Полезного же скота мы получили не так чтобы очень много. Современное скотоводство, увы, выстроено по «принципу советского автопрома», но в глобальном масштабе.
Прощание с прошлым
По декабрьским сугробам мы пробираемся к хозяйству фермера-одиночки Игнатия Татаринова. Ферма его — теплый хотон (похожий на усеченную пирамиду якутский коровник, обмазанный саманом, с ледяными окошками), обширный участок тайги вокруг озера с прорубью для тебенюющих поодаль лошадок, стожки, похожие сейчас на очень большие сугробы, несколько конурок с якутскими лайками (куда в тайге без собачек?) и хорошо утепленная изба со спутниковой антенной — находится в двух десятках километров от села Асыма Горного улуса Якутии. Погода благоприятствует: всего -20 °C. Дверь в хотон сделана по-якутски — под наклоном. Это чтобы медведь, когда проснется, не шалил: вертикальные ворота косолапый вышибать умеет, а такую конструкцию вывернуть не способен.
В хотоне тепло: коровы надышали. И сами они выглядят ухоженно. Даже вязаные лифчики на вымя надеты, чтобы не отморозили. Эта деталь, а также крупные размеры буренок и коричневая масть, увы, свидетельствуют лишь об одном: фермера потревожили зря. В улусной администрации обещали направить к тому, кто якутскую породу держит, но, похоже, и сами уже забыли, как она выглядит. Придется ехать в зоопарк «Орто Дойду»: там еще местные коровки — небольшие, черно-белые, с витыми рожками и мохнатым выменем — сохранились. А эти — симменталки, третья по численности порода крупного рогатого скота в мире, — в 70 странах разводятся (первая, голштино-фризская, 130 стран оккупировала, за которой следует джерсейская — 80 государств).
Всего в мире, по данным Международной продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН на 2006 год, существуют 7,6 тысячи зарегистрированных пород скота и птицы, не считая кошечек, рыбок и певчих птичек, конечно, а также всяких экзотов вроде страусов, нанду и казуаров, одомашненных в основном в прошлом веке. Полторы тысячи из них насчитывают всего по нескольку десятков самок и единичных самцов, то есть вот-вот исчезнут. Еще примерно 2,5 тысячи (уже точно и не сосчитать) вымерли за последние несколько десятилетий. В целом животноводство лишилось от 20 до 50 процентов своего биоразнообразия в зависимости от отрасли.
Самый мелкий представитель крупного рогатого скота — якутская корова на фоне двугорбых верблюдов. Якутский зоопарк «Орто Дойду»
России, на первый взгляд, несказанно повезло. Наша страна складывалась не только как обширная территория с разнообразными условиями, но и как многонациональное государство. И каждый народ, каждый регион внесли свой вклад в существующее разнообразие пород домашних животных. Назовем, к примеру, якутскую и алтайскую лошадь, калмыцкого верблюда и дагестанскую пуховую козу, холмогорского гуся и московскую белую курицу, эвенкийского северного оленя и башкирскую медоносную пчелу.
Столетиями выводились эти породы. Руками безвестных селекционеров и именитых ученых Нового времени. Скажем, романовская порода овец зародилась в первой четверти XVIII века по указанию Петра I. Он заметил, что в центральных волостях России крестьяне разводят овец, прекрасно приспособленных к местным условиям: из шкур их выделывали замечательную овчину на шубы и полушубки. По указанию императора для развития овцеводства за личными хозяйствами в окрестностях города Романова (ныне Тутаев) было закреплено около тысячи голов, а из Силезии были выписаны опытные овчары. А дальше — менее чем за сто лет — народная селекция по признакам, прежде всего определявшим хорошее качество овчины и высокую плодовитость, привела к появлению новой породы. По месту разведения она и получила название — романовская. От этой овцы получают и мясо, и шерсть, но главное — полушубок, скроенный из овчины такого животного, весит не более трех килограммов, прочен, как волчья шкура, и согревает, как заячий пух. И сносу ему нет…
Соболь — вообще советское ноу-хау. Испокон веков этот пушной зверек считался исконно русской добычей, поскольку водился только на территории России: азиатская часть страны — это, по сути, область распространения соболя. Но из-за высоких качеств меха этот хищник из семейства куньих был почти истреблен. Создание домашних пород снизило нагрузку на вид в природе и способствовало его выживанию, так же как других пушных видов. А началось все более восьмидесяти лет назад, когда в подмосковном зверосовхозе «Салтыковский» одомашнили соболя. И похоже, что за рубежом добиться этого так никому и не удалось. Топовые лоты «седого» соболя — небольшие, 15–20 шкурок, но именно за такую пушнину идет борьба между покупателями на международных аукционах, можно сказать, до драки доходит, хотя цена подскакивает до 3–4 тысяч долларов за шкурку. На вопрос, чем ценен соболий мех, один скажет: «теплый», другая ответит: «красивый». Главная же ценность собольих шапок и шуб в прежние времена заключалась в том, что в них не заводились вши — вездесущая и неистребимая, кусачая и болезнетворная зараза, преследовавшая человечество со времен обезьяньего образа жизни…
Всего в России насчитывается около 400 своих пород домашних животных, включая 56 пород собак, 52 — кур, 40 — лошадей, 38 — овец, 33 — крупного рогатого скота, а также свои одомашненные формы пушных зверей и осетровых рыб. И каждая порода четко отличается от другой, поскольку выводилась для определенных целей. Эти цели и закреплены в стандартах породы. Например, якутская лайка и след соболя возьмет, и звонко облаивать зверушку, забившуюся на верхушку лиственницы, будет, пока хозяин-охотник до дерева не добежит, и ценнейшую ношу, сраженную в ухо метким выстрелом подберет, и медведя, случись он, отвадит, хотя сама пострадать может. Без лайки, будто летящей над снежным настилом, соболя вообще не догнать, хоть целый день пробегай. Именно с собакой добывается лучший мех.
Впрочем, зададим себе вопрос: а нужны ли нам в XXI веке полушубки из овчины, элегантные куры, борзые собаки и лайки, способные взять волка, а также всевозможные лошади? Не проще ли сосредоточиться на породах, которые дают побольше, а значит, и подешевле мяса, молока, яиц? Ведь вывели наши предки за несколько тысячелетий из дикого тура около двух тысяч пород крупного рогатого скота. Группа биохимика Валентины Бонфатти из Падуанского университета считает, что поскольку молоко симментальских коров содержит бета-лактоглобулин и казеин, то путем отбора можно получить породу с нужным соотношением этих белков. Правда, на селекцию потребуется несколько десятилетий, если не больше. А если ускорить процесс с помощью методов генной инженерии? Смогли же генетики Эноуэр Джейбд и Стефан Вагнер из новозеландских Исследовательского сельскохозяйственного института и Университета Вайкато предложить быстрый способ выведения коров с полезным молоком — без лактоглобулина. В 2006 году, когда Нобелевская премия в области медицины и физиологии была вручена за открытие РНК-интерференции, Вагнер уже ставил опыты с интерферирующей РНК на мышах. Такая РНК может выключать определенные гены в молекуле ДНК, ответственной за внутриклеточные процессы, с высокой точностью. А спустя семь лет в Новой Зеландии на свет появилась телочка Дейзи — один из 60 эмбрионов, у которых был отключен ген, производящий бета-лакто-глобулин. И когда теленок подрос, молоко у него по содержанию казеина оказалось близким к женскому. Единственная неувязка: то ли закрытая молекулярная мишень оказалась чересчур мелкой, то ли выключенный ген нес еще и другие функции, но генетически модифицированная Дейзи живет без хвоста.
Ну что с того, что родилась бесхвостая? Поработают генные инженеры еще несколько лет, и разбредутся стада полезных коров по всему свету. Не известно, правда, как поведут себя новозеландские коровы в морозной Сибири или засушливых прикаспийских степях. Да и нужны ли нам? Ведь свои, приспособленные к конкретным условиям региона и привычные к местным болезням породы переживут и засуху, и сильные морозы. Главное — знать свои возможности. Точнее, возможности своих пород.
«Из четырехсот российских пород домашних животных сто уже исчезли или почти исчезли, — отмечает Юрий Столповский, председатель правления общества „Сохранение общенациональных биологических ресурсов“. — Точных цифр, сколько потеряли, не знает никто. Утраты в птицеводстве составляют от 38 до 46 пород, в скотоводстве — 31. Но главная проблема заключается в том, что страна теряет огромный генофонд, который может понадобиться и нашим потомкам, и нам самим. Каждая порода, выведенная, то есть целенаправленно созданная, на территории России, — это тоже часть нашей культуры, традиции». А во многих случаях, как северный олень для ненцев, чукчей, эвенков и эвенов, — основа быта и цивилизации. Уже поэтому исчезающие породы домашних животных должны сохраняться, хотя бы в зоопарках.
Лошадей, скажем, осталось всего миллион 300 тысяч, и значительная часть поголовья приходится на якутскую лошадь. А как сложилась судьба других? «Дела обстоят наихудшим образом: часть пород мы просто потеряли, часть, может быть, еще номинально сохранилась, но находятся в таком состоянии, что рассуждать об их будущем уже не приходится, — говорит Юрий Прохоров, генеральный директор Московского конного завода № 1. — Знаменитую буденновскую породу, выведенную под кавалерию, пытались воссоздать, но толка из этой затеи так и не вышло. Донская — наша старейшая порода — почти утеряна». Разнообразие еще сохранилось, но исконно русских пород осталось крайне мало. Еще сто лет назад в стране только разведением чистокровных орловских рысаков — первой в мире рысистой породы, выведенной именно в России графом Алексеем Орловым, занималось более полутора тысяч заводов, сейчас — всего четыре. Если большинство пород домашнего скота существует, пока их едят, лошади — пока они бегут и скачут. Нет больше кавалерии, ямщицкой службы и прежнего крестьянского уклада. И вполне закономерно исчезают лошади. Хотя орловские рысаки могли бы нести службу в пограничных войсках или в конной милиции.
Самое тревожное в утрате биоразнообразия домашних пород и культурных растений не в том, что они исчезают. А в том, что они уходят, не будучи как следует изученными современными методами. Кто знает, не теряем ли мы вместе с ними действенные средства от серьезных заболеваний, источники необходимых для нашего рациона микроэлементов, а главное, генофонд на случай гуманитарной катастрофы? Подобной той, что уже пережили некоторые страны, перешедшие на монокультуры и забывшие о собственных, копившихся веками богатствах. Так, в Эфиопии, подарившей миру сорго, кофе и «черную» пшеницу — очень скороспелую, с высоким содержанием белков, устойчивую к ряду болезней злаков, — в последние десятилетия, как и везде, произошло резкое сокращение разнообразия сельскохозяйственных пород и культур. Древние сорта оказались сильно потеснены современными, более продуктивными, но далеко не всегда приспособленными к местным условиям. И вполне закономерно, что в 1980-х годах новые сорта из Европы не смогли противостоять засухе и болезням. Наступил голод, унесший жизни более 400 тысяч человек. Тогда и вспомнили, что ботаник Николай Вавилов в 1927 году вывез из Эфиопии образцы местной пшеницы, и обратились в СССР с просьбой поделиться старыми сортами, что и было сделано: результат работы одного ученого ныне, по сути, спасает страну.
В наши дни все меньше внимания уделяют выведению пород. На рубеже XXI века отечественные селекционеры получили всего 16 новых пород. Многие производители и потребители, считают, что нынешних вполне достаточно, поскольку они способны обеспечить все насущные нужды.
Кошка, которая сама по себе
Кошка живет бок о бок с человеком настолько долго, что трудно сказать, кто у кого перенимает привычки. Люди, например, при встрече целуются: сами научились или у кошек подсмотрели? Те при встрече тоже тыкаются друг в друга носами, а не лезут сразу под хвост, как собаки. Впрочем, среди людей и последний способ выражения признательности — не редкость.
Так не способствовала ли кошка становлению человека? С этим согласны не только кошатники, но и ученые, скажем, палеонтологи. Появлению человека как существа разумного вполне могли помочь мощные саблезубые представители семейства кошачьих. По мнению члена-корреспондента РАН Алексея Лопатина, 2–2,5 миллиона лет назад человек занял нишу падальщика, подбиравшего остатки трапезы саблезубых кошек. Чтобы успешно соперничать за еду с гиенами, сопутствовавшими крупным хищникам, древним людям приходилось оперативно разыскивать добычу, разделывать ее и уносить в недоступное конкурентам место. Сотрудничество, орудийная деятельность, совершенное двуногое хождение, скорость мышления — все эти важные качества вырабатывались в ходе такого поведения. Дальнейшая цепочка событий известна: мясные белки — развитие мозга — отдельная квартира — телевизор и мурлыкающий кот на коленях.
Может быть, саблезубые кошачьи даже не столь яростно отгоняли людей от своей добычи, как гиен? Опрос, проведенный английскими учеными из Антрозоологического института при Университете Саутгемптона среди сотрудников 71 зоопарка, ухаживающих за малыми кошками 16 видов и подвидов, показал, что не только ливийский подвид лесного кота, но также бархатный кот, каракал, рысь и даже совсем дальние родственники домашней кошки — южноамериканские оцелот, марги и кот Жоффруа — не прочь приласкаться, потереться о ноги человека, а при случае и в нос лизнуть. И наблюдения эти статистически достоверны. Есть свидетельства, что и большие кошки — лев, тигр — готовы терпеть присутствие человека, пока тот не преступит границы дозволенного ими или они сами не проголодаются.
Домашней кошкой стал ливийский подвид лесного кота (Felis silvestris lybica). «Изучение как митохондриальной, так и ядерной ДНК у большой выборки домашних кошек со всего света (979 особей, включая 112 породистых котов) выявило, что их генотипы неотличимы от такового ливийской кошки», — говорит Стивен О’Брайен из Лаборатории геномного разнообразия при Национальном институте исследования рака во Фредерике, штат Мэриленд. Почему геномом кошки заинтересовались в центре исследования рака? Потому что кошки страдают примерно 250 генетическими заболеваниями, близкими человеческим, в том числе кошачьим синдромом иммунодефицита, вирусными формами рака, птичьим гриппом. Не исключено, что и некоторыми вирусами мы обменялись друг с другом за тысячи лет жизни по соседству. В любом случае, изучая болезни кошек, можно найти средства борьбы с вирусами, которые помогут и им, и нам.
В том, что именно ливийская кошка стала одним из спутников человека, сказались и ее природные склонности, и то, что она оказалась в нужное время в нужном месте: в Плодородном полумесяце около 10–12 тысяч лет назад. С генетиками согласны и археологи, обнаружившие в этом регионе захоронения кошек возрастом 9,5 тысячи лет (на 5–6 тысяч лет древнее знаменитых египетских кошачьих мумий). Из пяти подвидов лесного кота именно ливийская кошка населяет эту часть Ближнего Востока.
За зерном в поселения человека слетелись воробьи и сбежались мыши. За своей естественной добычей пришли ливийские кошки. Так появилась кошка домашняя. Впрочем, домашняя ли? Мышь в шутку тоже называют домашним животным, да и ее ученое название — Mus musculus domesticus (с воробьем — Passer domesticus — мышь тезка.) Если сравнить особенности поведения кошек с таковыми настоящих домашних животных, то кошка — полная им противоположность: хищник, причем (в отличие от собак) одиночный, животное территориальное (с этим связано стремление кошки вернуться, иногда за сотни километров, в то место, где она родилась; привязанность к хозяевам сразу забывается) и независимое, ведущее скрытый образ жизни. А если в редких случаях кошки все-таки образуют социальные группы (львиный прайд, стая помоечных котов), то верховодят в них самки, а не самцы, как у стадных животных (баран, козел, кабан, мужик и так далее).
Да и генетические особенности кошек подтверждают: от своего дикого предка они ничем не отличаются. Более того, если породы скота или собак тысячелетиями выводились для определенных целей, связанных с главными человеческими потребностями (мясо, молоко, шерсть, охота), то домашние породы кошек появились, судя по данным генетиков, менее тысячи лет назад. Кошки, подобно диким животным, эволюционировали путем естественного отбора, а не за счет искусственной селекции. Результат: несколько большая длина кишечника, чем у исходной формы, и проявление социальности (способность жить в стае). Первыми документально установленными породами кошек (не обязательно самыми древними) стали сиамская, бирманская и корат. Их около 650 лет назад описал в «Тамара мяу» («Поэме о кошках») буддийский монах из Таиланда. А затем люди решили коренным образом преобразить своего давнего, но отнюдь не одомашненного спутника и взялись за создание кошачьих пород в основном за счет новых сочетаний 12 генов, отвечающих за цвет. Более половины из примерно 60 пород, признанных той или иной всемирной организацией, выведены в прошлом веке. Правда, никаким утилитарным целям это разнообразие и многоцветье не служат. Даже мышиную ловлю легче сделать профессиональным занятием терьера или домашнего хорька, чем кошки.
Еще в античное время люди заинтересовались другими породами кошачьего семейства — каракалом, гепардом, с которыми можно было охотится не хуже, чем с борзой или гончей. Охотничьи гепарды распространились от Египта до Индии, но их не разводили, а отлавливали на воле: о том, как заманить зверя в ловушку, не поранить его и отличить молодую, пригодную для дрессировки особь от старой, чаще всего и говорят древние тексты, посвященные гепардовой охоте. В них также рассказывается, что кормить гепарда следует исключительно свежим рубленым мясом, тщательно очищенным от костей, жира и сухожилий. За одним гепардом во дворце махараджи ухаживало от трех и более слуг. Они тоже занимали привилегированное положение, но если дорогое животное заболевало или хуже того… кара нерасторопного слугу ждала неминуемая.
В последние годы люди вновь заинтересовались другими видами кошачьих, но уже не как собственно домашними питомцами. Дело в том, что из 37 диких кошек большинство превратилось в редкие и исчезающие виды, и некоторые ученые считают, что гибридизация домашних и диких кошачьих позволит сохранить последних хотя бы в виде генов.
Удивительно, но потомков ливийской кошки удалось скрестить отнюдь не с ближайшими родственниками (род Felis). Так в 80-е годы прошлого века благодаря гибридизации с азиатской бенгальской кошкой (Prionailurus bengalensis) получился бенгал — очаровательное существо дикой пятнистой расцветки. Дальнейшее преобразование этой породы привело к созданию рыжего и полосатого тойгера (буквально: «игрушечного тигра»). Прыгучий сервал (Leptailurus serval) породил большеухую и длинноногую красавицу саванну. Правда, с этой породой все очень непросто: беременность сервала длится 74 дня — больше, чем у кошки, и котята рождаются недоношенными; их приходится выхаживать. Затем они быстро обгоняют в росте обычных кошек и достигают массы 9–16 килограммов (в 5–8 раз крупнее мамы). Но у всех этих видов хотя бы по 19 пар хромосом, в отличие от южноамериканских кошачьих из группы оцелота, у которых — их 18. Тем не менее удалось преодолеть и этот барьер, и при гибридизации кошки с «восемнадцатихромосомным» котом Жоффруа (Oncifelis geoffrei) получилась сафари, унаследовавшая изящный окрас своего дикого предка.
Любителям кошек стоит остерегаться слишком больших успехов на ниве гибридизации. Во-первых, защитники природы категорически (и обоснованно) высказываются против таких опытов: ведь поддержание некоторых гибридных пород требует постоянного привнесения генов исходной дикой породы, а значит, отлова животных в природе, часто нелегального. Зоопарки своих питомцев для подобных экспериментов не выдают. Немало развелось и аферистов, пользующихся научной малограмотностью своих клиентов. Достаточно упомянуть ашеру, которую объявили гибридом леопардовой кошки, сервала и кошки домашней. Генетический анализ, однако, установил, что ашера — это уже известная саванна.
Не менее озабочены экологи. В Австралии ученые недавно выступили против ввоза на континент-заповедник саванн, которые достигают внушительных размеров и прыгают на два метра в высоту. Однако эти опасения вряд ли можно назвать разумными. С кошки, которая стоит несколько десятков тысяч австралийских фунтов, хозяин глаз не спустит. Да и спариваться она без посторонней помощи не может. Гораздо больше вреда наносят беспородные мурки и васьки, подкармливаемые «заботливыми» сторонниками охраны одичавших животных. По свидетельству Эндрю Беккермэна и его коллег с факультета наук о животных и растениях Университета Шеффилда кошки наносят непоправимый урон городским и пригородным птицам. Причем не столько даже удачной охотой на них, сколько самими попытками преследования: в стрессовых условиях пернатые перестают размножаться. Как-то летом на дачном участке я несколько дней наблюдал как толстый рыжий котяра, оставляя клочья шкуры на колючках крыжовника, пробивается к гнезду мухоловки — размером с половинку грецкого ореха с четырьмя пищащими желтыми клювиками. (Кошки — относятся к активным охотникам, убивают не только для того, чтобы насытиться, но и чтобы поддерживать себя в постоянной форме.) Приходилось выдирать толстяка из крыжовника за хвост и относить к хозяину, который злобно отчитывал меня за нелюбовь к животным…
Что будет дальше? Генные инженеры вернут к жизни саблезубых кошек — таких, какими их представил Клиффорд Саймак в «Заповеднике гоблинов»?
Замри, умри, воскресни
Но ожидать, что найдутся клетки или хотя бы достаточно крупные фрагменты ДНК, пригодные для оживления саблезубых тигров или мамонтов, не приходится из-за условий превращения их туш в ископаемые мумии, что бы там ни говорили ученые с именами. Хотя что это за ученые — еще вопрос. Скажем, один из крупных сибирских университетов заключил соглашение по изучению мамонта с Хван By Суком, бывшим профессором Сеульского национального университета, а ныне главой частной фирмы по клонированию домашних животных. Место работы Хван сменил не по своей воле: в двух статьях, опубликованных в журнале «Science», он подтасовал результаты клонирования эмбриональных стволовых клеток человека. Некоторые результаты Хван уже выдал: в прессе, правда далекой от науки, стали появляться сенсационные новости о находках мумий с живыми клетками и текущей при -17 °C кровью…
Другой специалист такого рода, Майкл Арчер из Университета Нового Южного Уэльса, возглавил «Проект Лазаря», целью которого было клонирование тасманийского волка, вымершего в 1930-е годы. Хотя это печальное событие случилось сравнительно недавно и в музеях есть остатки мягких тканей сумчатого хищника, проект завершился полным крахом. Лишь неунывающий Арчер заявил, что добился интересных результатов и теперь хочет использовать их для клонирования австралийских заботливых лягушек (Rheobatrachus vitellinus и R. silus). Земноводные эти были примечательны тем, что после оплодотворения икры самцом самка заглатывала ее и головастики развивались в ее желудке, который на время превращался в матку. Когда наступал срок рожать, лягушка открывала рот, и на белый свет появлялись лягушата. Увы, несколько лет назад люди занесли в Австралию паразитический грибок, и удивительные земноводные исчезли. Теперь Арчер обещает их вернуть с помощью клонирования, точно так же как генный инженер Джордж Чёрч из Гарвардской медицинской школы — американских странствующих голубей, а Хван — мамонта. Что из этого выйдет? Много шума и бессмысленная трата средств.
Однако способ возвращения к жизни вымерших животных существует. Скажем, последняя квагга, считавшаяся отдельным видом зебры (Equus quagga), умерла в Амстердамском зоопарке в 1883 году. Осталось несколько картин с изображением этой наполовину полосатой лошадки, названной так за ее отрывистое ржание «куа-ха», одна фотография и 23 шкуры в нескольких музеях. Изучая шкуры, зоолог из Южно-Африканского музея Изико Рейнольд Рау понял, что можно извлечь ДНК вымершего животного. И выяснилось, что квагга — это не вид, а лишь подвид равнинной зебры (E. burchelli) с очень сходным геномом, появившийся всего 290–120 тысяч лет назад. «Раз так, — решил Рау, — то, наверное, можно вывести кваггу, скрещивая кобыл и жеребцов ее близкой родственницы». Тем более что среди равнинных зебр встречаются не вполне полосатые особи или особи с блеклыми, палевыми, а не черными полосками. Причем чем южнее — ближе к исконным, более засушливым, местам обитания квагги, тем чаще.
Реконструированный подвид зебры: жеребенок квагга Рау и его мать равнинная зебра. Веддервиль, ЮАР. Arkimages/Quagga Project
По расчетам Рейнольда Рау и его коллег, получить кваггу из зебры предполагалось за четыре поколения, для чего отобрали 19 зебр-производителей с плохо выраженной полосатостью. И тридцать лет спустя среди нынешнего стада в сотню особей, разделенного на несколько популяций, резвятся отпрыски четвертого поколения, внешне неотличимые от квагги. Как отмечают независимые эксперты-генетики из Университета имени Нельсона Манделы, все жеребята вполне себе здоровые, поскольку участникам проекта удалось не превысить долю инбридинга (близкородственного скрещивания) более чем на 10 процентов, а исчезновение полосатости никак не связано с этим явлением. Со временем ученые рассчитывают выпустить «воскрешенный» подвид, который, чтобы не путать с вымершим прообразом, называют «кваггой Рау», в дикую природу.
Еще за 60 лет до Рау к такому же способу восстановления утраченных видов прибегли зоологи братья Хайнц и Лутц Хек, возглавлявшие два крупных зоопарка — Мюнхенский и Берлинский — и решившие вернуть дикого тура и тарпана. Последний тур тихо умер в 1627 году в польской Якторовской пуще (за 40 лет до этого король Сигизмунд III Ваза ввел запрет на отстрел туров, но было поздно), а дикая степная лошадь — в зоопарке в 1919-м (лесной подвид тарпана — еще раньше). Тарпан братьев Хек был выведен в результате скрещивания лошади Пржевальского с коником (гибрид последних лесных тарпанов, пойманных в Польше, с домашними породами), исландским и готландским пони. Теперь в Германии пасутся небольшие лошадки с полосатой гривой и полосатым хвостом, как у ослика; встречаются и с зеброидными полосками на ногах — в целом все очень похоже на некоторые палеолитические рисунки и на лошадь Пржевальского.
Последняя, впрочем, тоже была практически восстановлена заново благодаря основателю украинского зоопарка «Аскания-Нова» Фридриху Фальц-Фейну и бийскому купцу I гильдии и члену-корреспонденту Академии наук Николаю Ассанову. По заказу Фальц-Фейна и позднее известного торговца животными Карла Гагенбека купец-добытчик организовал поимку 53 жеребят. Хотя при этом он нещадно расстреливал табуны взрослых лошадей, без него бы лошадь Пржевальского не выжила… В природе ее не стало в 1969 году, и все современное поголовье восходит к жеребятам Ассанова, а точнее — всего к 13 особям. Теперь последнюю дикую лошадь надеются вернуть в степь и в Монголии, где их в 1879 году открыл генерал-майор Николай Пржевальский, и в России, где в Оренбургском государственном природном заповеднике — последнем обширном участке целинных ковыльных степей — в 2015 году выпустили шесть молодых лошадок, предоставленных «Французской ассоциацией по лошади Пржевальского: ТАКН» (от монгольского «тах», или «тахи», — лошадь). Есть небольшие свободные популяции также в Узбекистане, Северном Китае, Франции, Венгрии и… Чернобыльской зоне отчуждения на Украине. В общей сложности 2 тысячи настоящих диких лошадок.
Тур на рисунке из пещеры Ласко. 25–17 тысяч лет. Дордонь, Франция
Реконструированный тур братьев Хек. Неандерталь, Германия
Чтобы получить тура, братья Хек скрестили полтора десятка пород крупного рогатого скота (каждый доверял своему выбору), предположительно наименее изменившихся за сотни лет селекции (венгерская серая степная, подольская степная, корсиканская, немецкая красная, хайландская и некоторые другие). Получились бычки, похожие на древние изображения диких туров, только с другой — лировидной — формой рогов (у настоящих — рога круто развернуты вперед и достигали метровой длины), укороченной мордой, несколько мельче и круглее (долгая сытая домашняя жизнь дает себя знать и в потомстве). Войну пережило только мюнхенское стадо Хайнца Хека. В 1996 году быки братьев Хек были подвергнуты вторичному скрещиванию с такими породами, как испанские саягеса и лидия (бойцовая) и итальянская кьянина, у которых молекулярные биологи нашли следы древних «кровей». Братьям подобная методика была недоступна. Да и цели у них были другие: по заказу одного из нацистских бонз Германа Геринга они создавали «истинные породы», чтобы удовлетворить охотничьи инстинкты «истинных арийцев». Знали бы эти «истинные», что самым чистым набором генов Homo sapiens располагают вовсе не они, а коренные африканцы, свой континент никогда не покидавшие и, следовательно, с другими человеческими видами не смешивавшиеся.
И если у селекционеров получилось из коров и лошадей вывести достаточно похожих современников мамонта — туров и тарпанов, то, может быть, удастся, проведя селекцию среди наиболее волосатых индийских слонов, вернуть и мохнатого исполина? Почему бы нет? Мамонт как род сравнительно недавно отделился от предков индийского слона. У них совершенно одинаковое строение черепов, слонята нередко рождаются довольно мохнатыми. Вопрос на самом деле — далеко не праздный: Северная Евразия полностью лишилась когорты пастбищных травоядных (бизоны, туры, дикие лошади и ослы, шерстистый и некоторые другие носороги) и почти потеряла существенную часть растительноядных, питающихся веточным кормом (хоботные, большерогие олени). Без этих животных вырождаются степи. Там, где они отданы на откуп животноводству, начинается опустынивание, а на заповедных участках степь рано или поздно зарастает лесом. Не очень хорошо себя чувствуют и листопадные леса. Так что вернуть бизонов, туров и диких лошадей в природу — это необходимая и посильная задача для молекулярных биологов, селекционеров и палеонтологов. И почему бы не попробовать сделать то же самое с мамонтом?
notes