Часть вторая. Эхо Сибирской Руси

Неожиданный бой часов вернул меня к действительности. Улетучившиеся воспоминания оставили в глубине души след чего-то навсегда утраченного и в то же время необыкновенно дорогого и близкого. Я взглянул на стенные куранты и не поверил своим глазам: прошло не многим более получаса! За такое короткое время я вспомнил буквально всё, чем жил тогда в Коле. О чём мы с дядей Ёшей говорили, и что я прочёл в его книгах и рукописях…

«Интересно, чем он сейчас занят, этот еврей-отступник? Наверное, продолжает работать со своей «Антиторой». Хотя вряд ли: той фактологии, которую ему удалось собрать и обобщить, и так вполне достаточно, чтобы свести с ума любого традиционалиста!» — невольно улыбнулся я, вспоминая свои впечатления и эмоции во время работы с материалами историка. Чтобы описать то, что я у него нашёл, потребуется целая жизнь! Удивляло то, что антрополог почему-то не собирался публиковать свои открытия. На мой вопрос он коротко сказал:

— Рано, Гера! Лет эдак через 50 может кто-нибудь и опубликует, а сейчас рано. Обыватели к тому, — он указал пальцем на «Антибиблию», — что здесь написано, ещё не готовы, а про учёных мужей и говорить нечего. Узнай ортодоксы, чем я занимаюсь, они закопают меня заживо!

«Дядя Ёша был прав. Фактология, собранная учёным, рушила все привычные стереотипы! И я был очень благодарен ему, что он позволил мне прикоснуться к своему самому сокровенному».

С этими мыслями я поднялся из-за стола и вышел на крыльцо дома.

Всё также крупными хлопьями валил снег. На противоположной стороне реки горели огни ночного города. Было удивительно темно и тихо.

«Вот какая первая ночь зимнего солнцестояния двухтысячного?! Сказка да и только!» — думал я, подставляя разгоряченное лицо падающим снежинкам.

Снежинки падали, таяли на щеках и каплями воды катились за ворот рубахи. Но мне было почему-то приятно.

«Ночь воспоминаний прожитого семнадцатилетия! Семнадцатилетия дорог и странствий! Но какие они сегодня яркие, мои воспоминания! Странно, почему? Наверное, что-то в природе всё-таки меняется. И душа это почувствовала. Поэтому и воссоздает такие яркие образы прошлого. Своего рода итог оставленного позади, — думал я. — А всё-таки хитрюга историк: на мой вопрос: «Что же делать?» так и не ответил. Как он мне сказал тогда на прощание: «Этот вопрос задаёте, как правило, вы, русичи, но не мы, русские евреи, татары или армяне, поэтому ответить тебе я на него не могу. Ответ ты должен найти сам! Только тогда ты поверишь в будущее». Конечно же, дядя Ёша был прав. Ну что он мне мог посоветовать? Только пойти повеситься или удавиться?»

Подышав свежим воздухом, я снова вернулся в дом и, подойдя к открытому сейфу, вынул из него подарок учёного. Вот уже как семнадцать лет бельгийка Пипера служит мне верой и правдой! Чудо-ружье и лёгкое, и мощное! Самое то, для экспедиций и дальних походов. Бывший хозяин двустволки мне тогда сказал:

— Чтобы я его, русского еврея, не забыл. Да разве можно забыть тебя, дядя Ёша? Таких как ты не забывают!

На столе всё также горели свечи. И я поднеся двадцатку к свету, стал рассматривать её вороненую сталь. Как я её ни берёг бельгийку, но следы от наших общих дорог на ней всё-таки остались. Заметно побелели курки, и на ореховой ложе появились новые царапины. Я помнил на оружии каждую потертость и ссадину. Вот эта появилась на Большом Югане, когда в районе юрт Ярцемовых я добывал на зиму глухарей. Тогда неаккуратно прислонённая к стене бельгийка упала на пол и задела рядом стоящую кастрюлю. Вот эта царапина появилась на её ложе в вершине Таза — в районе посёлка Ратта. А эта уже на Колыме, когда течением перевернуло лодку и ружьё утонуло. Я его нашёл тогда на гальке, среди донных валунов и острых камней.

— Ты ведь не стояло у меня в шкафу, — обратился я к оружию. — Так что извини! А потом шрамы воина только украшают, — положил я На место подарок историка.

«Вспоминать так вспоминать, — подумал я про себя. — Таков сегодня день, вернее ночь. В новое тысячелетие я должен забрать из предыдущего всё позитивное и нужное, негативное же постараюсь забыть».

Налив себе бокал гранатового сока и поудобнее усевшись в кресло, я снова погрузился в прошлое.

«Что же там было ещё замечательного, на Мурмане? — стал перебирать я в памяти. — Пожалуй, после прощания с дядей Ёшей ничего… Хотя нет, кое-что было! Удивил один странный пассажир. Студент-третьекурсник, ехавший из Мурманска в Ленинград на учёбу».

Мальчишка, сидя напротив, с увлечением дочитывал «Порт-Артур» Степанова. По его лицу было видно, что юноша искренне переживает гибель любимых героев и сдачу крепости японцам. Докончив последнюю страницу, он закрыл книгу и, увидев, что я с интересом за ним наблюдаю, спросил:

— Вы читали Степанова?

— Читал, — кивнул я.

— Тогда объясните мне, пожалуйста, если, конечно, можете, зачем некоторые русские офицеры, такие, как, например Фок, Сахаров и другие, желали поражения России в войне с Японией?

Вопрос был не в бровь, а в глаз. Прямой и по существу.

— Как тебя звать? — спросил я студента.

— Ярославом, — почему-то покраснел юноша.

— Подходящее имя! — улыбнулся я. — Тут вот какое дело, Ярослав. Все эти офицеры, скорее всего, были потомками русского дворянства, — начал я свои объяснения. — Потомками бывших помещиков-крепостников, которых из поколения в поколение учили ненавидеть свой же народ. Это с одной стороны. С другой, все они, как и их предки, пресмыкались перед Западом и вообще перед иностранщиной. Страдали чужебесием! Есть такая у нас болезнь, у русских… И, в-третьих, они люто ненавидели царскую фамилию. Ведь это она, в лице Александра II, отняла у них крепостных… Заставила из паразитов превратиться в социально активных, фактически в тружеников. Все эти факторы и толкнули потомков дворян в масонские ложи. Масоны же служат не Родине, а ордену, а на кого работает орден, ты, я думаю, догадываешься.

— Смутно, но догадываюсь, — сказал Ярослав. — На того, кто его создал и финансирует…

Последние слова юноши меня удивили. Парень, как я понял, был не промах. Тут либо интуиция, либо откуда-то полученное знание.

— Теперь я понимаю, почему к русской интеллигенции у большевиков было такое презрительное отношение… Почему Менделеев, Попов, Бутлеров, Егор Классен и даже Лев Гумилёв себя к ней не относили.

Упоминание имени Егора Классена меня искренне удивило.

— Неужели ты читал Классена? — спросил я Ярослава.

— Кое-что из того, что нашла для меня мама, — сказал он просто.

— А кто она у тебя? — не замедлил я с новым вопросом.

— Учитель истории в одной из школ Мурманска. Кстати, она хорошо знает того дяденьку, который вас провожал, — заулыбался студент.

«Так вот оно что? — отметил я про себя. — Теперь понятно, откуда у твоей мамы, Ярославушка, появился Егор Классен! Дядя Ёша, как всегда, в своём репертуаре! Подсунул кому нужно работы русского антинорманиста…»

— А папа твой кто? — снова спросил я интересного парня.

— Папа у меня работает на Кольской Сверхглубокой, — с гордостью в голосе сказал Ярослав. — Он иногда такие интересные вещи рассказывает, что аж не верится…

— А кто он у тебя?

— Учёный, геолог! Таких, как он, там много. На Сверхглубокой работает целый институт. Но у моего «Па» своя тема, и она серьёзная!

— Расскажи, если не секрет, — попросил я разговорчивого попутчика.

— Секретов никаких нет. Раньше, правда, дела на Сверхглубокой были «за семью печатями», — начал повествование о работе своего отца юноша. — Но после смерти Андропова всё резко изменилось. В наши дни можно говорить о многом. Вы должны знать, что на Кольском полуострове слой осадочных пород не толстый. Потому на нём и была запущена Сверхглубокая.

— По образованию я ещё и геолог, поэтому то, о чём ты сейчас сказал, мне известно, — кивнул я.

— Но вы наверняка не знаете, что с глубины полтора километра здесь на Мурмане были подняты породы, идентичные лунным! Вы представляете, какое это открытие?!

— Представляю, Ярослав, хорошо это представляю, — к явному огорчению студента, спокойно сказал я. — Скажу тебе больше, что по всей видимости, Луна — наш естественный спутник — рукотворна!

— Надо же! — открыл от удивления рот Ярослав. — Мой папа утверждает то же самое.

— Какое же у твоего папы задание? — спросил я, уверенный, что оно ему спущено сверху, к тому же противоречит убеждениям инженера-геолога.

— А как вы догадались о задании? — посмотрел на меня со страхом студент.

— Догадался из твоих слов, — улыбнулся я.

— Доказать, что лунный грунт и образцы, поднятые буровой с глубины полутора километров, абсолютно разные. А мой папа хочет сделать всё наоборот — сказать людям правду…

— Твой папа — герой! Так ему и передай, — сказал я юноше. — И ещё расскажи ему то, что сейчас от меня узнаешь.

В купе мы были двое. И я, понимая, что студент-мальчишка одарённый и умный, поведал ему удивительное предание о строительстве Луны. Для чего Луна была создана, и какую роль она выполняет. Юноша, не перебивая, внимательно выслушал меня, а потом задумчиво сказал:

— Теперь я понимаю, почему базальты Луны и Земли должны быть разными. Чтобы скрыть подлинную историю человечества. Доказать недоказуемое, что мы все произошли от обезьяны…

Интересно, что студент не спросил, откуда у меня поразившее его знание… Он смотрел мне в глаза как человек, который всё понял, и теперь он просто радуется встрече. Единственный вопрос, который юноша мне задал, так это относительно своего отца. Что ему в такой ситуации делать?

— Проще всего внезапно заболеть и перевестись на другую работу, — посоветовал я студенту. — Уговори, чтобы он это сделал. Своим научно-гражданским подвигом твой па ничего и никому не докажет. «Они» найдут других. Продажных и запуганных, которые сделают то, что «они» сейчас ждут от твоего отца. Плетью обух не перешибить! Во всяком случае на официальном уровне. Пусть проведёт свои исследования и опубликует их в среде молодёжи и студентов. Подпольно, самиздатом. Лучше под псевдонимом, — посмотрел я на озадаченное лицо юноши.

— Я ему всё это передам, — грустно сказал он. — Но захочет ли па идти этим путём? Вот вопрос!

— Если он умный, то захочет, — попытался я его успокоить.

— Что же, как говаривал когда-то Сталин: «попытка не пытка», — улыбнулся глазами Ярослав. — Попробую его уговорить….

— Надо это сделать. Иначе коллеги твоего па подымут на смех, а то, чего доброго, попытаются спровадить и в «жёлтый дом».

От последних моих слов студент вздрогнул.

— Неужели «они» могут пойти и на такое? — тихо спросил он.

— Эти бесы от политики и науки могут всё. Относительно них иллюзий не надо… Лучше от прямого столкновения уклониться. Делать своё дело с умом, никого специально не раздражая.

— Но ведь «в мешке шила всё равно не утаишь»: когда-нибудь всё потаённое становится явным, — грустно заметил умный мальчик.

— Это так, — согласился я. — Но когда ты всё сказал и тебе больше сказать уже нечего, пусть беснуются! Дело-то сделано!

— Вы правы, — согласился Ярослав. — Если уж идти на рожон, то с пользой для дела!

Глядя на попутчика, я понял, что надо срочно поменять тему. Иначе парень может соскочить на ближайшей станции и отправиться назад в Мурманск.

— Ты вот что, — сказал я ему. — Пока не пори горячку. Будет окно в учёбе, приедешь и всё отцу объяснишь. А ещё лучше возьми и позови его к себе в Ленинград.

— Правильно! — обрадовался Ярослав. — Я так и сделаю. Отец ко мне часто приезжает… А вы кто будете? — задал он мне наконец свой вопрос. — Вроде не похожи на профессора, но владеете серьёзным знанием.

Пришлось юноше рассказать немного о себе. О том, что я из Сибири и направляюсь снова туда. В Мурманске же был в командировке. И с приятелем его матери познакомился случайно. Когда я коснулся еврея-отступника, в глазах Ярослава мелькнула усмешка. Я понял, что всему тому, что я ему рассказал, юноша не поверил.

«Почему? — невольно мелькнуло в сознании. — Наверное, что-то мальчишка об историке знает? Ну что же — тем лучше! Думаю, он меня понял. И, конечно же, не осудит».

Остальную часть пути до Ленинграда мы говорили с Ярославом о нашей современной науке и об искусстве, коснулись даже восточных единоборств. В основном он задавал вопросы, а я старался на них обстоятельно ответить. Перед тем как расстаться, Ярослав, посмотрев на меня, вдруг сказал:

— Знаешь, Георгий (мы к этому времени перешли на «ты»), я бы хотел найти тебя в Сибири. Ты можешь дать мне свои примерные координаты? Мне осталось доучиться всего два года. Постараюсь получить свободный диплом и приехать…

— Зачем? — чуть не выпалил я, растерявшись. — Тебе что, делать больше нечего как удовлетворять посредством моей персоны инстинкт своего любопытства?

— Не подумай обо мне плохо, — опустив глаза, сказал Ярослав. — Если я и приеду, то ненадолго. И мешать я не буду. Наоборот, постараюсь помогать. Если бы ты знал, Георгий, насколько в жизни я одинок. Чужой даже в своей семье. Почему-то вижу всё не так! И делаю тоже! Так уж получилось, что обывателем я не родился. Знаешь, как мне с тобою было легко! И потом, я тебя один раз во сне видел. Какие-то горы, озеро, ты и ещё кто-то…

Взглянув в глаза Ярославу, я понял, что парень не врёт. Он говорит правду. И, решившись, я дал ему томский адрес своего друга.

— Знаешь, студент, — сказал я ему. — Точно, где я буду через два года, даже Богу неизвестно. Но этот человек нас с тобой свяжет. Не потеряй, — протянул я ему бумажку.

— Нет, не потеряю, — пожал он мне руку, спрыгивая на перрон.

— Сообщи, как пойдут дела у твоего отца, — махнул я ему рукой на прощание.