Глава 19
Вердикт присяжных

На следующее утро зал суда был снова переполнен, и еще толпы людей остались снаружи, так как не смогли пробраться внутрь. Новость о том, что Сал Роулинз, единственный свидетель, который мог доказать невиновность подсудимого, была найдена и появится в суде, разлетелась по городу мгновенно, и многие сочувствующие друзья и знакомые, появившиеся внезапно со всех сторон, как грибы после дождя, были уверены, что он будет оправдан. Конечно, немало было и осторожных людей, которые дожидались вердикта присяжных, прежде чем озвучить свое мнение, и таких, кто все еще верил в виновность Фицджеральда. Набожные священники наспех проповедовали о Божьем персте и о невозможности страдания для невинных, считая тем самым цыплят раньше осени, ведь сам вердикт еще не был вынесен. Феликс Роллестон проснулся знаменитым. Только лишь из сострадания и чувства противоречия он заявил о своей вере в невиновность Брайана и теперь с удивлением обнаружил, что весьма велика вероятность того, что он оказался прав. Он выслушал столько похвал со всех сторон за его проницательность, что вскоре сам начал думать, что верил в невиновность Фицджеральда с самого начала по разумному размышлению, а не из желания отличиться от остальных. В конце концов Феликс Роллестон стал не первым и не единственным, кто, внезапно обнаружив, что он знаменит, сам начал верить, что достоин этого. Тем не менее он был умным человеком и, находясь на пике славы, решил ухватиться за представившуюся возможность и сделать предложение мисс Фезервейт, которая, после некоторых сомнений, согласилась обременить его собой и своими тысячами приданого. Она посчитала, что ее будущий муж имеет незаурядный интеллект, раз так давно пришел к выводу, к которому весь остальной Мельбурн только начинает подходить, и поэтому решила, что, как только она получит супружеские права, Феликс, как Стрефон в «Иоланте», пойдет в парламент и с ее деньгами и его умом она однажды сможет стать женой премьер-министра. Мистер Роллестон понятия не имел о политическом будущем, приготовленном для него, и спокойно сидел в зале суда, обсуждая дело Брайана.

– Так и знал, что он невиновен, веришь? – сказал он с довольной улыбкой. – Фицджеральд слишком хорош собой, и вообще это не тот человек, чтобы совершить убийство.

В это время священник, услышав слова Феликса, поспешил не согласиться с ним и начал проповедь, чтобы доказать, что привлекательная внешность и преступление тесно связаны, ведь Иуда и Нерон были красивыми мужчинами.

– Боже, – сказал Калтон, когда услышал эти нравоучения, – если эта теория правдива, каким же добродетельным должен быть этот священник!

Замечание по поводу внешности проповедника было несправедливым, поскольку он выглядел очень недурно. Однако Дункан был одним из тех язвительных людей, которые скорее потеряют друга, чем оставят колкость при себе.

Когда привели подсудимого, по всему залу пронесся сочувственный шепот, таким больным и измученным он выглядел. А Калтон был в замешательстве из-за выражения его лица, так оно было не похоже на лицо человека, чья жизнь была спасена или, если быть точным, вот-вот будет спасена, ведь вердикт еще не был вынесен.

«Ты знаешь, кто украл те бумаги, – подумал адвокат, глядя на Фицджеральда, – и этот же человек убил Уайта».

Вошел судья, и судебное заседание объявили открытым. Дункан встал, чтобы начать свою речь, и в нескольких словах описал линию защиты, которой он собирался придерживаться.

Сначала он вызовет Альберта Денди, часовщика, который докажет, что в четверг вечером, в восемь часов, он заходил в дом, где жил подсудимый, пока хозяйка отсутствовала, и отладил часы. Потом вызовет Феликса Роллестона, друга подсудимого, который скажет, что подсудимый не имеет привычки носить кольца и даже, наоборот, ненавидит этот обычай. Себастьян Браун, дворецкий в Мельбурнском клубе, будет вызван, чтобы доказать, что в четверг ночью письмо было доставлено подсудимому около часа ночи. Также будет вызвана Сал Роулинз, которая докажет, что сама отдала записку Себастьяну Брауну для подсудимого в Мельбурнском клубе без четверти полночь и что около часа ночи она отвела подсудимого в трущобы за Берк-стрит, где он и находился между часом и двумя часами ночи в пятницу, в то время, когда было совершено убийство. Таков ход его защиты. Вызывается Альберт Денди.

Денди, произнеся клятву, заявил:

– Я часовщик, и у меня свое дело в Фицрое. Я помню четверг, двадцать шестое июля. В тот вечер я зашел на Паулет-стрит в Восточном Мельбурне, чтобы увидеться с тетей, которая является хозяйкой комнат, где проживал подсудимый. Ее не было дома, когда я пришел, и я подождал ее на кухне. Я посмотрел на кухонные часы, чтобы понять, не слишком ли поздно я пришел, а потом на свои часы и обнаружил, что часы спешат на десять минут, поэтому я перевел их на правильное время.

Калтон: Во сколько вы перевели часы?

Свидетель: Около восьми.

Калтон: Возможно ли, что между этим временем и двумя часами ночи часы снова начали спешить?

Свидетель: Нет, это невозможно.

Калтон: А могут ли они начать спешить вообще?

Свидетель: Точно не за такое короткое время.

Калтон: Вы виделись со своей тетей в тот вечер?

Свидетель: Да, я дождался ее.

Калтон: И вы сказали ей, что наладили часы?

Свидетель: Нет, я забыл об этом.

Калтон: Значит, она все еще считала, что они спешат на десять минут?

Свидетель: Полагаю, что да.

После Денди был вызван Феликс Роллестон, и он заявил следующее:

– Я близкий друг подсудимого. Я знаю его уже пять или шесть лет и никогда не видел, чтобы он носил кольца. Он часто повторял мне, что не любит кольца и никогда не станет носить их.

Ход допроса:

Прокурор: Вы никогда не видели, чтобы подсудимый носил кольцо с бриллиантом?

Свидетель: Нет, никогда.

Прокурор: Вы видели когда-нибудь подобное кольцо у него дома?

Свидетель: Нет, я знаю, что он покупал кольца для дамы, но никогда не видел, что у него было хоть одно мужское кольцо.

Прокурор: Даже с печаткой?

Свидетель: Даже с печаткой.

Сал Роулинз была вызвана в свидетельскую трибуну и после клятвы рассказала:

– Я знаю подсудимого. Я принесла письмо, адресованное ему в Мельбурнский клуб, без четверти полночь в четверг, двадцать шестого июля. Я не знала его имени. Он встретил меня, когда было около часа ночи, на углу Рассел– и Берк-стрит, где мне сказали ждать его. Я отвела его к своей бабушке, за Берк-стрит. Там лежала умирающая женщина, которая и посылала за ним. Он вошел к ней и находился с ней около двадцати минут, а потом я отвела его обратно на угол Берк– и Рассел-стрит. Я слышала, как часы пробили три четверти, когда он ушел от меня.

Прокурор: Вы уверены, что подсудимый – это тот человек, которого вы встретили в ту ночь?

Свидетельница: Уверена.

Прокурор: И он встретил вас около часа ночи?

Свидетельница: Да, было где-то пять минут второго – я слышала, как часы пробили час, как раз перед тем, как он подошел, а когда я оставила его, было где-то без двадцати пяти два, потому что я десять минут шла домой, и когда подошла к двери, часы пробили три четверти.

Прокурор: Откуда вы знаете, что было именно без двадцати пяти два, когда он ушел от вас?

Свидетельница: Потому что я видела часы – мы разошлись на углу Рассел-стрит, и мне оттуда были видны часы на здании почты. А когда я дошла до Сванстон-стрит, я посмотрела на здание ратуши, и там было именно это время.

Прокурор: И все это время вы не выпускали подсудимого из виду?

Свидетельница: Да, он был за дверью комнаты, а я сидела снаружи, и когда он вышел, он наткнулся на меня.

Прокурор: Вы спали?

Свидетельница: Я не сомкнула глаз.

Затем Калтон обратился к Себастьяну Брауну. Тот заявил:

– Я знаю подсудимого. Он член Мельбурнскго клуба, в котором я дворецкий. Я помню четверг, двадцать шестое июля. В тот вечер предыдущая свидетельница пришла с письмом для подсудимого. Это было около без пятнадцати двенадцать. Она передала его мне и ушла. Я передал его мистеру Фицджеральду. Он ушел из клуба где-то без десяти час.

На этом свидетели со стороны защиты закончились, и после того, как прокурор закончил свою речь, в которой он подчеркнул, что против подсудимого есть веские улики, Калтон приготовился обратиться к присяжным. Он хорошо выступал с речью и всегда предоставлял великолепную защиту. Ни один момент не ускользал от него, и его прекрасное выступление в защиту Брайана до сих пор помнят и обсуждают среди адвокатов.

Дункан начал с живого описания обстоятельств убийства – встречи убийцы и жертвы на Коллинз-стрит, кэб до Сент-Килда, выход из кэба после совершения преступления и то, как убийца отвел от себя след.

Представив эту цепочку присяжным в реалистичной манере, адвокат подчеркнул, что улики, предоставленные обвинителями, являются лишь косвенными и что им даже не удалось сопоставить подсудимого на скамье с человеком, который сел в кэб. Предположение о том, что подсудимый и мужчина в светлом пальто – это один и тот же человек, основано лишь на показаниях кэбмена Ройстона, который хотя и не был сильно пьян, как он сам признался, но все же был не в состоянии отличить человека, остановившего кэб, от человека, севшего в него. Убийство было совершено с помощью хлороформа, следовательно, если подсудимый виновен, то он должен был купить хлороформ в каком-то магазине или взять его у друзей. Но, при всем уважении, обвинение не выдвинуло никаких доказательств, объясняющих, где и как был раздобыт хлороформ. Что же касается перчатки, принадлежавшей жертве, то подсудимый просто поднял ее с земли в тот момент, когда встретил Уайта, когда тот лежал пьяный у гимназии. Конечно, нет никаких доказательств, что подсудимый поднял ее до того, как жертва села в кэб, но, с другой стороны, нет доказательств и тому, что она была поднята в кэбе. Было более вероятно, что перчатка, тем более белая, будет поднята при свете фонаря, нежели в темноте кэба, где мало места и слишком темно, так как шторки опущены. Кэбмен Ройстон поклялся, что человек, вышедший на Сент-Килда-роуд, носил кольцо с бриллиантом на указательном пальце правой руки, и кэбмен Рэнкин поклялся в том же самом о человеке, который вышел на Паулет-стрит. Против этого есть показания самого близкого друга Брайана Фицджеральда, того, который виделся с ним почти каждый день последние пять лет, и он поклялся, что подсудимый не имеет привычки носить кольца.

Кэбмен Рэнкин также поклялся, что мужчина, севший в кэб на Сент-Килда-роуд, вышел на Паулет-стрит, в Восточном Мельбурне, в два часа ночи в пятницу, так как он слышал бой часов на здании почты, в то время как хозяйка комнат утверждает, что мистер Фицджеральд пришел домой без пяти два, и это утверждение подкреплено словами часовщика Денди. Миссис Сэмпсон видела, как стрелка часов указывала на без пяти два, и, думая, что они отстают на десять минут, сказала детективу, что подсудимый вернулся домой не раньше пяти минут третьего. Этого времени как раз было бы достаточно тому мужчине, что вышел из кэба (предполагалось, что это был подсудимый), чтобы дойти до дома. Но показания Денди, часовщика, ясно давали понять, что он настроил часы на правильное время около восьми вечера в четверг, и невозможно, чтобы часы снова сбились на десять минут в ночь пятницы, следовательно, время – без пяти два – увиденное хозяйкой, было правильным, и подсудимый был дома пятью минутами раньше, чем тот, другой, вышел из кэба на Паулет-стрит. Этих улик уже было достаточно, чтобы доказать, что подсудимый невиновен, но показания Сал должны были окончательно убедить присяжных, что подсудимый не является тем человеком, который совершил убийство. Свидетель Браун доказал, что Роулинз доставила письмо ему, а он, в свою очередь, передал его подсудимому, и подсудимый покинул клуб, чтобы быть на встрече, назначенной в письме. При этом само письмо, а точнее, остатки письма предоставлены суду. Девица Роулинз поклялась, что подсудимый встретился с ней на углу Рассел– и Берк-стрит и пошел с ней в трущобы, чтобы увидеться с автором письма. Она также доказала, что во время совершения убийства подсудимый был все еще в трущобах, у кровати умирающей женщины, и поскольку в комнате только одна дверь, он никак не мог выйти без ее ведома. Роулинз также сказала, что она довела подсудимого до угла Берк– и Рассел-стрит в без двадцати пяти два, то есть за пять минут до того, как Ройстон подъехал к полицейскому участку на Сент-Килда-роуд с телом жертвы. Наконец, Роулинз подтвердила свои слова тем фактом, что видела часы на здании почты и ратуши, и если подсудимый пошел от угла Берк– и Рассел-стрит, как она сказала, то он дошел до Восточного Мельбурна за двадцать минут, то есть без пяти два в пятницу, в то время, когда, по словам хозяйки, он вошел в дом.

Все показания от разных свидетелей безошибочно сходятся и образуют цепочку, которая показывает все передвижения мистера Фицджеральда на время совершения убийства. Следовательно, убийство никак не могло быть совершено человеком, находящимся на скамье подсудимых. Самые веские доказательства со стороны обвинения были даны свидетельницей Хэйблтон, которая поклялась, что слышала, как подсудимый угрожал жизни жертвы. Но эти слова были лишь выражением вспыльчивого темперамента ирландской натуры, и этого недостаточно, чтобы доказать, что подсудимый виновен. Наконец Калтон завершил свою красноречивую и убедительную речь остроумным призывом к присяжным основывать свой приговор на голых фактах, предоставленных в суде. Если они последуют его совету, то не смогут не прийти к заключению о невиновности.

Когда адвокат сел, по залу пронеслись приглушенный шепот и попытка аплодисментов, тут же подавленная, после чего судья начал подводить итоги, явно склоняясь в сторону защиты. Затем присяжные удалились, и в зале воцарилась мертвая тишина, такая же, наверное, что наступила среди кровожадных римлян, когда они увидели христианских мучеников, которые молились на коленях на раскаленном песке, пока гибкие фигуры льва и леопарда неумолимо приближались к своей добыче. Поскольку за окном уже было темно, зажгли лампы, которые освещали все каким-то тусклым, нездоровым светом.

Фицджеральда вывели из зала до возвращения присяжных, и все присутствующие не отводили взгляда от пустой скамьи подсудимых, которая по какой-то непонятной причине приковала их внимание. Люди обменивались мнениями только шепотом, а потом даже и он стих, и слышалось лишь упорное тиканье часов и то и дело вздохи какого-то случайного зрителя. Внезапно женщина, чьи нервы были напряжены до предела, вскрикнула, и ее крик эхом разлетелся по переполненному залу. Ее вывели, и снова воцарилась тишина. Все глаза были теперь прикованы к двери, через которую должны были выйти присяжные со своим вердиктом. Стрелки часов ползли – четверть, половина, три четверти… Наконец пробил час, и этот звон был таким внезапным, что напугал всех. Мадж, которая сидела, крепко сжав руки, начала бояться, что ее нервы не выдержат.

– Боже мой, – пробормотала она сама себе, – когда же это закончится?

В этот момент дверь открылась и вошли присяжные. Подсудимого посадили на скамью, а судья занял свое место.

Были совершены все необходимые формальности, и когда старшина присяжных поднялся, все головы были повернуты в его сторону, и все в зале обратились в слух, чтобы не упустить ни единого его слова. Подсудимый покраснел, а затем побледнел как смерть, взглянув на фигуру в черном, к которой он боялся даже повернуться. И наконец был произнесен вердикт, уверенно и решительно: «Невиновен».

После этих слов все в зале радостно зашумели – так сильно люди сопереживали Брайану.

Тщетно судья пытался навести порядок, до посинения выкрикивая: «Тишина!» Тщетно он угрожал присутствующим ответственностью перед судом – его голос был не слышен, и все это не имело значения. Радость было не унять, и прошло не меньше пяти минут, прежде чем зал затих. Судья, взяв себя в руки, вынес приговор и отпустил подсудимого на основании вердикта.

Калтон выигрывал много дел в своей жизни, но большой вопрос, испытывал ли он раньше такое удовлетворение, как в тот момент, когда Фицджеральда объявили невиновным.

А Брайан, отойдя от скамьи подсудимых свободным человеком, прошел через толпу ликующих друзей к маленькому уголку, где его ждала девушка, которая обхватила его за шею и зарыдала: «Мой дорогой! Мой дорогой! Я знала, что Бог поможет нам!»