На перекрестье дорог ждал внушительный всадник с лиловым шарфом, дабы от имени полковника Придда испросить у Проэмперадора разрешения присоединиться к кавалькаде. Пресловутый Зараза упорно следовал этикету мирного времени, хотя действующие армии обычно живут проще. Успешно действующие – в том, что дриксенский Фридрих требовал бы дворцовых почестей даже в Торке, Савиньяк не сомневался.

– Помнится, наследник Приддов отличался сдержанностью еще в Олларии, – заметил Лионель, отпустив «лилового», – однако, судя по докладам, при встрече с бесноватыми фамильная сдержанность ему изменила. Как и нам с вами, и Давенпорту с Рейфером. Напрашивается вывод, что запрет на войны в Изломе возник из боязни незаметно для себя превратиться в такую же чуму… И все же безумие началось не на Мельниковом лугу, а в столицах, причем Эйнрехт до поры был вполне благополучен.

– Это в самом деле так, – подтвердил Райнштайнер. – Можно сказать, что это так дважды. Если зеленое помешательство не останавливать, оно затопит все, однако если бы те, кто его останавливал, уподоблялись бесноватым, Изломы переживали бы немногие, а пережив, оставляли бы соответствующие записи. Я уверен, что зеленая субстанция, если причиной омерзительных событий в Олларии стала именно она, прежде не разливалась.

– Причин должно быть несколько. В Олларии их, видимо, больше, чем в Эйнрехте, где зелени в прямом смысле не замечено. У нас зелень появлялась, самое позднее, в конце прошлого круга, о чем нам и поведала вдова Эктора Придда…

– А вот и Валентин! – с облегчением перебил Ариго. Копание в старье доводило его до зевоты, но страдалец героически ехал рядом с бароном. Видимо, укреплял волю. – Сейчас узнаем, как дела в Марагоне.

Эскорт у Придда был приличный, но не чрезмерный – полтора десятка кавалеристов, меньше по нынешним временам взял бы только дурак. Гнедые, отлично выезженные полумориски свитских радовали глаз, но Лионеля прежде всего занимал светло-серый красавец самого Валентина.

– Придд – безупречный полковник, – счел своим долгом напомнить Райнштайнер. – За исключением не подобающей такому чину молодости.

Улыбка означала, что барон шутит, но Ариго шутки не оценил.

– Я парню полностью доверяю, – чуть ли не в сороковой раз объявил генерал, явно переживая за своего любимца. Эмиль ответил бы, что не ест полковников, тем более безупречных; Ли усмехнулся и выждал, пока молодой человек с холодным лицом не отчеканит положенное по уставу приветствие. Порой Савиньяк бывал весел, но другие это замечали редко.

– Я помню вашего мориска, – заметил Проэмперадор светским тоном. – Вас я тоже помню, мы встречались у Капуль-Гизайлей, однако ваша карьера для меня стала определенной неожиданностью. Примите мои поздравления.

– Благодарю вас, сударь.

– Пустое… – Теперь Лионель смотрел собеседнику прямо в глаза. – Нас с вами объединяет то, что мы слишком рано и при крайне неприятных обстоятельствах возглавили свои фамилии. Регент склонен вам доверять, командование Западной армии доверяет вам безоговорочно, но мое отношение к вам определяется мнением герцога Алва и моей матери.

– Я не имел чести быть представленным графине Савиньяк.

– Моя мать признательна вам за очень своевременное письмо и за пересказ записок герцогини Гертруды.

– Я был рад услужить госпоже графине, и я продолжаю надеяться на возвращение виконта Сэ.

– Он вернулся.

– Слава Создателю!

Сосулька с хрустом разлетелась и тут же смерзлась обратно, но вырвавшийся возглас и враз изменившееся лицо свое дело сделали: Лионель увидел мальчишку, еще не повстречавшегося с братом-выходцем. Или самого себя, которому лишь предстояло вести за отцовским гробом мать…

Савиньяк отпустил поводья, доверив Грато подать пример спутникам и эскорту.

– В первую очередь за возвращение моего брата следует благодарить короля Гаунау, во вторую – вас, ведь это вы просили генерала Рейфера найти виконта Сэ.

– Я счел правильным использовать представившуюся мне возможность.

– Желаю вам не раскаяться в своем поступке. – У Арно теперь есть больше, чем просто друг, а ведь герои едва не перегрызлись насмерть. – Теньент Савиньяк просится в строй, и я склонен определить его под ваше начало, но чуть позже. Что вы оставили в Южной Марагоне? Ваш доклад от девятнадцатого Осенних Скал я читал.

– Позавчера моим людям и марагонскому ополчению удалось уничтожить пятый и, насколько мне известно, последний отряд китовников, отколовшийся от их основных сил. Я почти ручаюсь, что больше дриксов в Южной Марагоне нет – остатки пытавшегося захватить старый Франциск-Вельде пехотного корпуса в относительном порядке отошли за Хербсте. Воспрепятствовать их переправе у меня возможности не было.

– Пленных по-прежнему нет?

– Нет, монсеньор. Барон Катершванц и командующий марагонским ополчением господин Трогге считают, что я согласился с их решением, но это не так. Я действовал, исходя из своего внутреннего убеждения, которое, к сожалению, не могу обосновать.

– Этого и не требуется. Китовников и им подобных убивать можно и нужно, о чем вы скоро узнаете. У вас всё?

– Нет, монсеньор, я обязан сообщить вам об одном обстоятельстве. Скончалась моя сестра Габриэла, находившаяся в Альт-Вельдере на попечении графа и графини Гирке. Я узнал о ее смерти, уже выехав к вам.

– А я узнаю́ о том, что вдова Карла Борна проживала не в Васспарде, лишь сейчас. Как она умерла?

– Несчастный случай. Графиня имела обыкновение подолгу гулять в одиночестве, ее нашли в пруду. Судя по всему, она пыталась перебраться с камня на камень, упала, ударилась головой и захлебнулась.

– Так же, как граф Гирке.

– Моя сестра Ирэна уверена, что это совпадение.

Габриэлу Лионель в последний раз видел на ее свадьбе. Ослепительной красоты невеста не сводила влюбленных глаз с жениха. Борн был старше жены, но это был брак по любви, той самой, что сильнее смерти и страшней пожара. Жена сошла с ума еще до казни мужа. Октавий Добрый даровал осужденным право на прощание с супругой или невестой, только Борн не смог им воспользоваться. Ли счел это справедливым.

– Монсеньор, я понимаю, что две последовавшие друг за другом почти одинаковые смерти могут вызвать подозрение, но не в данном случае.

– Вам виднее. – Это малодушие, но в замке, где обитает живая Габриэла Борн, граф Савиньяк не остался бы, просто не смог бы. – Что ж, примите мои соболезнования и можете быть свободны.

– Благодарю вас, но смерть Габриэлы для меня, и особенно для опекавшей ее графини Гирке, горем не является.

Первородный Валентин и его гости подъехали к береговому форту, новость об этом принесла хозяйка замка. Одетая в лиловое, она была прекрасна, и Мэллит уверилась, что красота не всегда исполнена могучих соков, она может быть легка, как туман, и хрупка, как утренний лед.

– Военные не имеют обыкновения мешкать, – объясняла первородная. – Чтобы умыться с дороги и сменить платье, им хватит часа, и еще столько же займет служба. Кресло в нижнем храме уже приготовлено, однако сейчас, госпожа баронесса, вам лучше отдохнуть. Принять гостей мне поможет Мелхен, а перед началом службы мы за вами придем.

– Нет. – Нареченная Юлианой была тверда, и Мэллит знала: станет так, как решено. – Ты хозяйка дома, Ирэна, но вдова Курта – я, и командор Горной марки – мой гость. Мой долг – встретить его на пороге дома, даже если это чужой порог.

– Я не намерена спорить, – Ирэна слегка наклонила голову, звездами сверкнули украшавшие прическу аметисты, – но я не могу не напомнить о вашем положении.

– Мое положение естественно для жены и хозяйки. Чем быстрей ты это поймешь, тем для тебя будет лучше. Мелхен, что у тебя с волосами? Где лента?

– Я помогала в кухнях, – начала гоганни. – Утки были…

– Девочка, утки были, а сейчас будут гости. Мужчины, возвращаясь с войны, хотят видеть вокруг себя красоту. Есть они, правда, тоже всегда хотят… Ты использовала свои травы?

– Я нашла шафран. Здесь в него не верят, но шафран для утки – то же, что оправа для драгоценного камня.

Шафран нашелся, потому что один из слуг, увидев, как Мэллит выходит из кладовой, предложил помощь. Излишне услужливый не знал, что она возвращала на место колотушку, и гоганни, скрывая истину, спросила о шафране, ведь она слышала, что его привозили из Васспарда. Вместе они отыскали порожденную сердцем цветка драгоценность, что медленно превращалась в прах. Увидев теряющие силу пряности, Мэллит едва не воздела руки к небесам, как это делал, исполняясь негодования, отец отца. Пять восьмых найденного было погублено, но оставшегося хватало на пир пиров и свадьбу свадеб.

– Мелхен, – велела роскошная, – подойди-ка… Мужские глаза надо кормить прежде желудков. Друзья Курта нас никогда не оставят, но Проэмперадора и двоих генералов мы увидим еще раз не скоро. Ленту надо перевязать; повернись.

Гоганни повиновалась. Теплые руки что-то делали с ее головой, а хозяйка Альт-Вельдера смотрела, и в этом взгляде не было яда. Теперь Мэллит удивляло, что два лица для нее слились в одно, но женщины первородных, собирая волосы в башни и надевая двойные платья, становятся похожими, как бусины одного ожерелья и цветы одной клумбы. Можно отличить расцветающее от вянущего, красное от желтого и высокое от низкого, но не одну белую гвоздику от другой.

– Теперь хорошо, – решила роскошная, и они с Ирэной вышли в первый из дворов. Ждать не пришлось, сквозь распахнутые ворота Мэллит уже видела первого из череды всадников, его лошадь была знакомый, а одежда – черной. Первородный Валентин въезжал в дом своей сестры, и стены этого дома больше не таили угрозы; смерть, хвала Луне, на сей раз забрала дурную кровь. Гоганни смотрела, как серебристый жеребец ступает по доскам моста, и вспоминала листья на стылой воде и ту, что так ненавидела… Закон Кабиохов беспощаден к злоумышляющим на отца и мать, сына и дочь, брата и сестру, но Мэллит, нанося удар, не думала о законе. Ее назвали Щитом, и она прикрыла достойного, отдавая первый из множества долгов.

Первородный Валентин остановился у распахнутых ворот, поджидая того, кто ехал следом. Тоже серый, но со светлой гривой и словно бы усыпанный снежными монетками конь нес всадника, чей мундир пересекала широкая алая полоса. Алыми были и перья на шляпе. Королева, которую Мэллит не знала, умерла, но ее цвет, цвет маков и крови, маршалы Талига не снимут, пока не женится ставший государем мальчик.

За плечом маршала виднелся бирюзовый мундир. Тот, кого называли бароном Райнштайнером, присоединился к первородному Валентину. Четвертого всадника гоганни не рассмотрела – его заслоняла лошадь с серебряной гривой; высоко поднимая ноги, она вошла во двор и, повинуясь умелой руке, склонилась в поклоне.

Нареченная Ирэной посмотрела на Мэллит, и та торопливо приняла из рук домоправителя поднос с четырьмя наполненными водой кубками. Это заняло всего мгновение, но приказавший коню склониться уже стоял на земле.

– Добро пожаловать в Альт-Вельдер, граф Савиньяк. – Хозяйка Озерного замка в своем широком платье казалась лиловым йернским цветком. – Я рада видеть вас и ваших спутников. Утолите свою жажду.

– Благодарю вас, сударыня.

Мэллит оставалось сделать лишь шаг, и она его сделала, хотя грудь пронзила резкая боль, а вокруг словно бы зашумел ветер, сквозь который мчался неистовый конь. Из ставшего алым дня на гоганни глянул огнеглазый сын Кабиохов. Кубьерта осталась в мертвом доме, но зачем книга, если помнишь, что молния – взгляд его, глаза его – ночь, а дорога – осень…

– Граф, позвольте представить вам Мелхен, баронессу Вейзель. Вы, кажется, единственный из присутствующих, кто с ней еще не знаком.

– Это именно так, – подтвердил барон Райнштайнер. – Я и мой друг граф Ариго встречали баронессу в Старой Придде. Герман, ты должен помнить…

– Конечно…

Первородный Робер?! Он здесь… Откуда?! Нет! Темноволосый человек похож на Повелевающего Молниями, но он выше, сильней и спокойней. Неужели они прежде встречались? Недостойная хорошо помнит барона по имени Ойген, но не этого генерала. В Старой Придде столько воинов…

– Вода Альт-Вельдера восхитительна, – произносит барон, и что-то звенит. Возвращенный на поднос кубок… Она так и стоит с подносом, а нареченная Ирэной говорит с гостями и братом. Среди них нет и не может быть огнеглазого Флоха, лишь маршал с алой перевязью.

– Баронесса, – еще один кубок возвращается на поднос, – я много слышал о вас и счастлив нашему знакомству, пусть оно и омрачено тяжелой потерей.

Он красив и странен, ведь темные глаза просят темных волос, но и только. Этот взгляд не откроет рану, а бег пятнистого коня не породит грозы. Маршал больше не кажется сыном Кабиоховым, он – человек, он – гость, и ему нужно отвечать.

– Нар… капитан Давенпорт много говорил о вашей войне и ваших победах. Вы посрамили врагов, их было много, и они были разными.

– «Было»? – Улыбка не казалась доброй, но и не пугала. – Что ж, Давенпорт умеет успокаивать дам. В отличие от вас, полковник Придд.

Первородный Валентин не успокаивал, он просто отдал свою кровь, а сказанных им слов было немного, но каждое оживляло частичку сердца, и оно почти забилось.

– Здравствуйте, баронесса. Надеюсь, вам здесь не слишком грустно?

– Я много гуляю в саду и на стенах, и я нашла шафран.

От поездки в Альт-Вельдер Жермон ничего особенного не ждал и уж точно не предполагал, что веселый осенний денек переломит его в общем-то устоявшееся бытие. Генеральское сердце не ёкнуло даже тогда, когда Савиньяк по галантной фамильной привычке заставил своего мориска поклониться вышедшей навстречу гостям графине Гирке. Ариго разве что одобрил ловкость всадника и выучку коня.

То, что наследники Вальков подают друзьям воду из местного родника, Жермон слышал, и это было кстати – утром они с Ойгеном отдали должное хексбергской соленой рыбке. Спешившись вслед за Савиньяком, Ариго поручил жеребца слугам и присоединился к церемонии. Хозяйку замка загораживали спины Валентина и Проэмперадора, которому причитался первый кубок. Стоящий рядом Райнштайнер сосредоточенно буравил взглядом главную башню, и предоставленный самому себе Жермон огляделся: вокруг радостно блестели поймавшие солнце лужицы, в самой большой купались вездесущие воробьи. Замок казался приятным, а вившиеся над крышами дымки обещали не только отдых в тепле, но и обед, о котором генерал уже вовсю подумывал.

Обозрев трубы, Ариго перевел взгляд на Савиньяка – тот как раз отступил в сторону, освобождая дорогу к водопою. Жермон шагнул в брешь, и перед ним предстала бергерская девица – славненькая, рыженькая, но слишком уж мелкая для старинного подноса, который она держала. Подкрутив усы, генерал нацелился на одинокий кубок, однако ему уже подавали другой.

– Я рада вас видеть, граф Ариго, – произнесла женщина в лиловом. – Надеюсь, вам понравится наша вода.

Вода могла быть прекрасной, а могла – отвратительной, могла стать вином, касерой, пивом, чернилами, он все равно проглотил бы и не заметил. Где-то что-то говорили Валентин с Савиньяком, им отвечал тихий голосок, в арке за спиной топтались всадники эскорта, двор вообще был забит людьми, лошадьми и воробьями, но они все равно были вдвоем – граф Ариго и строгая красавица с серебристыми глазами. Она сказала то, что говорила десятки раз десяткам гостей, он что-то промычал и продолжал стоять, пока не получил от позабытого Ойгена чувствительный тычок. Это подействовало, генерал шмякнул кубок на поднос, который упорно держала рыженькая девчушка, услышал, что он уже встречал ее в Старой Придде, извинился, наговорил вежливой мути, выслушал ответный лепет и вместе со всеми отправился к вдове бедняги Вейзеля.

Жермон приехал именно ради этого – проводы артиллериста были долгом уцелевших на Мельниковом лугу, но фок Варзов все еще болел, а может, не желал своим присутствием ставить нового командора Горной марки в щекотливое положение. Ариго предложил заменить старика, Ойген одобрил, Савиньяк не возражал, только сейчас все похороны и битвы мира канули в серебристый омут.

Жермон Ариго с детства терпеть не мог поэзию, особенно любовную. Сам не понимая почему, будущий генерал шарахался от столь дорогих его матери рифмованных описаний нежных чувств и роковых страстей. Нет, гвардейский лоботряс, а позднее – торский офицер девиц и дам не чурался, мало того, в последний год он стал подумывать о женитьбе, однако никакой взор, в отличие от пули, Ариго не поражал, а «огнь животворящий» если и бежал по жилам, то исключительно от касеры. Так было, но сейчас впереди рядом с Проэмперадором шла она. Жермон видел жесткий стоячий воротник и над ним – высокую прическу; волосы блестели на солнце, будто спелые каштаны, в которые упало несколько лиловых звезд. Что свалилось на него, генерал не понимал, только все, что было прежде, внезапно стало неважным.

– Я слышал про нее от Валентина, – шепнул Жермон шагавшему рядом Ойгену, – она не хотела уезжать.

– Графиня поступила разумно, – немедленно откликнулся бергер. – Озерный замок – сильная крепость, к тому же скверна его затронет в последнюю очередь.

– Скверна? – Какая, к кошкам, скверна?! Он хочет говорить о графине. – Да, наверное…

– Герман, я уже ставил тебе на вид – ты недооцениваешь опасность. Привычная нам война отложена, но это не значит, что мы вправе наслаждаться миром. Поговорим об этом после, сейчас нам предстоит исполнить наш долг. Ты ведь не знаком с баронессой Юлианой?

– Да я и Вейзеля-то узнал лишь в нынешнюю кампанию.

– Это была достойная пара. Именно такая жена должна быть у хорошего генерала, и, можешь мне поверить, она у тебя будет.

Ойген говорил то же, что и вчера, и месяц назад, но сейчас это стало чушью. Жермон больше не желал слышать про светлые косы.

Баронессу Вейзель Лионель встречал еще меньше, чем барона, однако Росио про столь примечательную пару наболтал немало. Когда он еще болтал про всякие забавные мелочи, вроде начальства. Савиньяк поклонился крупной белокурой вдове, что высилась на крыльце, будто принимающий парад военачальник.

– Сударыня, – памятуя об отповеди, данной баронессой марагонским утешителям, Ли решил быть краток, – печальная привилегия сопровождать вас в храм принадлежит герцогу Алва, но он не может ею воспользоваться. Его заменю я, хоть мне и не выпало чести служить под началом генерала Вейзеля.

– Это объясняет, почему вы не смогли сохранить каданские трофеи, – немедленно сообщила баронесса. – Но воюете вы хорошо, всяко лучше фок Варзов. Вы не служили под началом моего мужа, однако он с радостью принял бы под свое начало вашу артиллерию. Хорошо, что вы вспомнили Алву и не стали меня утешать.

– Сударыня, я был рядом с матерью на похоронах отца. Иные утешения сродни кощунству.

– Да. – Она оперлась на предложенную руку, именно оперлась, тяжело и уверенно. – Наш третий сын, родившийся на девятом году брака, если б не нынешние безобразия, будущей осенью стал бы унаром. Курт хотел, чтобы его взял Алва, но я прошу об этом вас.

– Если школа оруженосцев сохранится, я так и поступлю.

– От кого это зависит? От Рокэ?

– Регент занят другими делами, баронесса, и он очень далеко. – Так далеко, что даже выходцам не найти! – Судьбу Лаик решит герцог Ноймаринен. Сударыня, граф Ариго и барон Райнштайнер очень ценили генерала Вейзеля. Они хотят засвидетельствовать вам свое почтение.

– После службы. Скажите им, что мне не нужны соболезнования, пусть лучше расскажут про Мельников луг, они ведь там были оба. Я хочу знать все, но это уместно за столом, когда мужчины пьют и вспоминают. Рокэ мог выпить очень много, а вы?

– Меньше, но тоже достаточно.

Свести по длинной крутой лестнице беременную, как бы та ни храбрилась, непросто. Ступени были высокими и узкими, и Ли спускался боком, готовясь в любой миг подхватить баронессу. Не упал никто. Внизу уже ждал беловолосый священник, которого так и тянуло назвать жрецом, да и пропорции храма криком кричали о гальтарских временах, а вот убранство было новым. Относительно. Такое литье вошло в моду уже после Двадцатилетней.

Тонущий в рябиновых и еловых ветках гроб был закрыт – прошло слишком много времени, чтобы смотреть в лицо умершего. В ногах, как и положено, лежали шпага и перевязь, в головах стояло кресло для вдовы и скамеечка для приемной дочери, остальных ждали недлинные, обитые траурным бархатом лавки – Франциск разрешил своим последователям разговаривать с Создателем сидя, но и стоять при этом не запретил. Дворцовый этикет предписывал скорбеть, оставаясь на ногах, однако баронесса Вейзель и графиня Гирке рассудили иначе. Лионель, придерживая шпагу, сел слева от изголовья. Места хватило бы еще на троих, но рядом устроился только Придд, хозяйка куда-то пропала, а Райнштайнер с Ариго расположились напротив, так что Савиньяк мог видеть не только Юлиану, но и генеральские физиономии. Райнштайнер казался сосредоточенным, Ариго – растерянным и слегка пьяным. Задние скамьи заняли эскорт и слуги – всего человек тридцать, очень скромное прощание.

Проводить Вейзеля, дай им возможность, явилась бы вся Марагона и вся Западная армия, и это не считая земляков и родни. Бергеры, впрочем, еще соберутся у фамильной усыпальницы, когда артиллерист вернется домой. Маркграф, как и положено варвару-агму, устроит пир со стрельбой, но горевать будет искренне. Вот в Савиньяк на отцовские похороны сбежалась вся знать, и только Леворукий с Росио знали, как вдове и наследнику хотелось вышвырнуть прочь едва ли не половину гостей во главе с тессорием и кансилльером. Вытерпели, чудом не захлебнувшись в лживом сочувствии. Потом Ли узнал, что вдова не пролила ни слезинки, да и наследник был подозрительно спокоен и вообще слишком долго ехал… Долго, кто спорит. Пока об убийстве известили командующего, пока разыскали капитана Лэкдеми, пока тот месил грязь по раскисшим дорогам, пробиваясь в ставку маршала…

Почему-то он продолжал собирать эти кошачьи грифели и собрал все, последний был синим. Новый граф Савиньяк положил его на стол и, подчиняясь приказу, сел, чтобы слушать дальше. Фок Варзов никогда не считал нужным обкладывать младших ватой, Рокэ не случайно угодил в оруженосцы именно к нему – последний сын соберано Алваро, только что потерявший мать… Ноймаринен отказался от маркиза Алвасете, сказав, что не сможет выбросить из головы Карлоса и дриксенские пули. Пуля, убившая отца, числилась талигойской.

Сгорали свечи, над курильницами вился дымок, более горький, чем на юге, вздыхал неожиданный в такой глуши, но очень хороший орган, а Лионель, хоть и видел все, вернулся в другой храм и в другое время. Рядом молчала мать, кусал губы Эмиль, ничего не понимал одетый в черное Арно и грозовой тучей застил свет Бертрам. Валмона матери тоже пытались припомнить… Мужчины замолчали после первой же дуэли, затем Ли одного за другим прикончил любовника одной распустившей язык дряни и брата другой. Этот намек поняли даже Колиньяры.

Органные стоны уступили место слову. Франциск был прав, переведя богослужения на язык, понятный каждому крестьянину, но сегодня Ли предпочел бы гальтарскую службу или, того лучше, морисскую, хотя багряноземельцы своим богам вряд ли поют.

Заученные в детстве фразы будоражили память, былое кидалось на грудь неотвязным злющим псом, но Савиньяк раз за разом отпихивал залитую отцовской кровью морду. Он не имел права помнить больше, чем нужно, и приехал в Альт-Вельдер не за прошлым. Договор с Бруно прикрывал спину, армия и гарнизоны начинали избавляться от грязи, но залатать пробоину – еще не значит пристать к берегу. Несвихнувшаяся часть Талига получила передышку, только вряд ли долгую.

Эпинэ и Левий увели часть горожан – ту, которую задело меньше всего, и теперь они стали заботой Бертрама. Заодно беженцы оттянут на себя самую настырную часть бесноватых, и в столице установится, а может, уже установилась какая-то власть, которой нужно город кормить. Где брать провизию? Разумеется, в окрестностях, постепенно отдаляясь от Олларии и растаскивая зелень туда, куда она сама еще не добралась. В Альт-Вельдере играл орган, а в десятках городков и сёл вчерашние соседи безвозвратно делились на мародеров, беженцев и тех, кто готов драться, но поди различи их в закипающем котле, которым становится внутренность Кольца Эрнани. Такая мирная, такая зажиточная, ни разу между Франциском и Альдо не видевшая ни чужой армии, ни мятежа… А ведь не будь полоумного анакса, Оллария получила бы наглотавшегося зелени Штанцлера. Это было бы похуже вождя всех варитов!

Память снова показала зубы, потому что кансилльер принялся вредить после казни Борна, для спасения которого не шевельнул и пальцем. Тогдашнему Ли было не до политики, но позже он попытался разобраться в том, что произошло, почти сожалея о своем отказе присутствовать на допросах. Сильвестр предлагал молодому графу пропуск в Багерлее, однако Ли ответил, что доверяет суду и приедет только на казнь. Эти слова и вытащили его из Торки. Так, по крайней мере, утверждал дядюшка Гораций, и он же рассказал, что на вопрос о причине убийства Борн ответил: «Савиньяк меня убедил сложить оружие». Хурии сочли это издевательством, но иного ответа они не дождались. Предводитель мятежников держался твердо, а Сильвестр в те поры склонялся к милосердию. Не будь убийства, да еще столь подлого, Борн отделался бы заключением, однако граф предпочел отрезать себе дорогу назад. Эмиль считал это трусостью, Ли отмалчивался, но сам мостов не жег никогда, как и Алва.

Орган вновь завел что-то умиротворяющее, грустное и знакомое. Вариации на эту тему звучали в доме Капуль-Гизайлей… Мать жалела баронессу и саму по себе, и вместе с Эпинэ, Лионель тоже предпочел бы, чтобы красавица осталась жива. Жена Констанса многое видела и многое запоминала, а рассказы барона теперь стали важней его антиков. Бросающие столицы и шарахающиеся от моря холтийцы, сгинувшее без следа Саймурское царство, жмущийся к берегу султанат, три ринувшихся на сушу моря, что слились в людской памяти в единый потоп… Искать во всем скрытый смысл глупо, не искать – еще глупее. Чтобы «стать» Фридрихом, Ли не только расспрашивал шпионов и дипломатов, но и читал посвященные «Неистовому» оды и добывал копии с заказанных принцем миниатюр. Что было важным, а что – дурной тратой денег и времени, Савиньяк не знал, но бой у Ор-Гаролис он выиграл. Понять высший промысел совсем не то, что разгадать замысел дурака, однако понять необходимо.

Служба продолжалась, спасибо хоть память унялась и думать больше не мешала; только в самом конце, подавая руку баронессе, Ли вспомнил брошенный по кэналлийскому обычаю к ногам матери синий плащ. Вдова маршала Савиньяка его подняла и накинула себе на плечи, принимая служение длиной в одну из двух жизней – ее или Рокэ.

Через девять лет он это сделал, еще через три – пропал.

Небо над Альт-Вельдером успело стать густо-синим, как грифель, которым фок Варзов обозначал врагов. Стареющая луна смотрелась в еще не подернувшиеся ледком лужи, а над башней, что-то обещая, повисла крупная звезда.

Дамы в сопровождении брата хозяйки ушли, чтобы, согласно бергерскому обычаю, вернуться, когда мужчины поднимут первую чашу. Двери западного флигеля были распахнуты, окна ярко освещены – Придды знали толк в самых разных традициях.

– Все сделано очень достойно, – сообщил барон Райнштайнер, – нам остается лишь занять место за столом, не так ли?

– Да, – подтвердил Лионель, потому что бергеру требовалось подтверждение командора Горной Марки. – Кстати, господа, вы ведь слышали, что Вальдес собирается обойти Бирюзовые земли и плыть на восток, пока достанет пресной воды?

Ариго откровенно удивился, Райнштайнер не удивился, но уточнил:

– Я слышал, как об этом говорил молодой Фельсенбург, и нахожу эту затею приемлемой, но несвоевременной. Вы полагаете иначе?

– Я хочу понять, почему этого и еще многого другого никто не сделал до сих пор. Идемте, господа, негоже заставлять дам ждать.