Глава 3
Гайифа. Старый Калкис Бакрия. Хандава
400 год К.С. 21-й день Осенних Волн
1
К тщательно побеленной стене был прислонен мушкет, рядом, опустив шляпу на лицо, дремал караульный. Вряд ли местные слуги имели привычку дрыхнуть средь бела дня, но с оружием под рукой, и Карло заподозрил в соне турагисова конюха. Заслышав въезжающих, детина сорвал с физиономии шляпу и вскочил. Коротко поклонился Капрасу, кивнул проводнику – точно, турагисовский!
– Господин стратег здесь, – возвестил Ставро.
– Вон ихнее окошко, – караульный ткнул пальцем. – К обеду ждут.
– Лошадей пристройте, – распорядился Карло. – Йорго, перекусишь в общем зале.
На крыльце уже белел передник трактирщика. Хозяин заведения, в отличие от уютных здешних болтунов, то ли уродился мрачным, то ли военных не любил, а может – еще что, но, хоть и с угрюмой миной, гостя к постояльцу провел лично.
Вживую опального стратега Карло видел издали и давно. На плацу и в переходах Коллегии Турагис выглядел рослым и осанистым, в комнатке с низким потолком он стал огромным. При виде раскрывшей объятия громадины Капрас слегка опешил и тут же оказался прижат к широченной груди.
– Явился-таки! – рокотал гигант, – а что в эдакой тряпке? Бежишь кого?
Капрас прикрыл мундир плащом, дабы не бросаться в глаза, но под буравящим взглядом ощутил себя едва ли не трусом.
– Вы же сами писали, – ответ получился несвязным и каким-то школярским, – что не хотите привлекать внимания…
– …столичного засранца, – с удовольствием закончил Турагис. – Не хочу! Привечать не по чину, прибить себе дороже. Думал, не дождусь, велю подавать, с утра не жрал! Ярмарка так себе, бедноватая, а тут и вовсе тихо. Постояльцев пара мух да таракан, никто к серьезным господам не полезет, но людей ты мало взял. Неслух!
– Людей хватит, – улыбнулся Карло, – основная часть конвоя осталась на въезде в город. Изображают обычный разъезд.
– Пакость! – Турагис с размаху бухнулся на стул, тот скрипнул, но выдержал. – Прячемся, будто разбойники, и ведь без толку! Рано или поздно, а сказать придется все! Сказать и сделать. Про девчушку свою сам спросишь или крутить начнешь?
– Уже спрашиваю.
– Всем бы хороша, да никак не откормлю! Лопает как бы не больше меня, только не в коня корм… А в остальном – ничего: то скачет и в ладоши хлопает, то ревет, что долго не едешь. В то, что дочку Лиса отхватил, веришь?
– Нет, – улыбнулся Карло, – но так удобней. И потом, не я начал.
– Еще бы ты! Мы с тобой другое начнем. Позже. – Турагис вдруг поднял седеющие брови и громко, то есть еще громче, проорал: – А казарон твой к месту пришелся – и парням моим весело, и псы ожили! Волков бедняги в глаза не видели, ворье – не добыча, а кобель что наш брат вояка! Бой в радость, а после победы и мясо вкусней, и суки красивей.
– Наверное, – удивленно согласился Капрас, и тут хозяин с помощниками втащили то, что Турагис полагал обедом, а Карло счел тремя. Оголодавший великан заказал сразу и мясо, и птицу, и рыбу, причем в количестве, достойном самого Курподая.
Трактирщик все с той же угрюмой миной расставлял тарелки, на шпиона он не походил, но Турагис продолжал во все горло расхваливать собачьи бои. Интриган из старика был никакой, и Капрасу стало тревожно и слегка смешно. Может, изгнанник и увлекся кагетской забавой, но собрата-вояку высвистал явно для другого. И это другое зарывалось в собачьи драки, как сами собаки зарывают кости в грядки. За что и бывают биты.
– …кобелю бой необходим, как рекруту тренировка и проверка. Много ты с необстрелянными навоюешь… – Трактирщик что-то буркнув, вышел, и Турагис, немедленно позабыв о псах, устремился к двери, резко ее распахнул, потом закрыл и, широко шагая, вернулся к столу. – Давай обедать, маршал.
Капрас не возражал – он был голоден, а в пользе набитого рта убедился еще в Кагете. Турагис, впрочем, ответов не требовал, по крайней мере пока.
– Нужно собирать в кулак все силы, – вещал стратег, разламывая горячий хлеб, – так что твой корпус очень важен.
На всякий случай Карло кивнул, только собеседник это вряд ли заметил.
– Да, – огромная ладонь провела по скатерти, стряхивая крошки. – Корпус твой важен, но только в умелых руках и при умном верховном командующем. При умном, сынок, а у нас что?! Положение наше аховое из-за столичной тупой сволочи, как прошлой, так и нынешней. Мориски – молодцы, кто спорит, только кошки б с две они сюда сунулись, не будь уверены, что раскатают нас, как Леворукий камбалу. А повод мы им сами дали, когда полезли за море. Ты ведь знаешь, что там произошло?
– В общем… – вильнул как назло оказавшийся с пустым ртом Капрас. – Коллегия не рассчитала сил. Мы судили о морисках по корсарам, кто же знал, что у них отличная армия!
– Приличная, – поправил Турагис, – не более того. То, что пистолеты не на островах из рыбьей чешуи мастерят, можно было и допереть, но и на язычников управу найдем! Великих полководцев у них не водится, а численность и выучка с нашими сопоставимы. Другое дело, что с паонскими ублюдками только кагетов воевать, ну да не мне тебе рассказывать. Фельп ты вряд ли забыл.
– Там был Алва.
– А что Алва? Огнем кэналлиец не дышит, но хорошо, что ты его вспомнил. Чем Ворон берет? Свободой. Что хочет, то и творит, да и помощников себе сам подбирает.
– Вы с ним дела не имели, – вступился не за Ворона, за себя Капрас.
– Ты не злись! – велел Турагис и подвинул Карло блюдо с заливным. – У каждого свой потолок, поймешь какой – цены тебе не будет. Корпуса для тебя мало, армии – много. На авангард или арьергард я тебя хоть сейчас поставлю, битва будет – крыло под командование получишь. Не меньше, но и не больше: морисков тебе самому не побить.
Капрас и сам так думал, но от чужих правдивых слов стало обидно, к тому же у Ореста с язычниками вышло, а вот у Турагиса – нет.
– Я не задавака, – каламбур получился на грани подлости, ведь когда покойный Задавака прикрывал Паону, Карло Капрас продавал, а это было именно продажей, Лисенку Хаммаила.
– Верно! – Опальный стратег поднял глаза, смотреть в них было непросто. – Ты – не Трастис, ты – Капрас, и ты таких бы глупостей не натворил. Зря задавакой никого не назовут.
– Он защищал Паону.
– Он угробил армию! – Турагис хлопнул по столу, из налитой до краев миски испуганно выплеснулась красная подлива. – Неужели так трудно уразуметь: Паона – это еще не Гайифа! Вот без армии нас точно раздерут, и не мориски, а Талиг да Алат с Кагетой. Не столицу спасать нужно, а твой корпус, и грести к нему все, что сгребается. Наберем армию хоть в половину задавакиной, тогда и морисков остановим, и Альберту с Лисенком по лапам дадим, ну а Ворон сам отступится, не дурак же он.
Карло торопливо впился в спасительную говядину. Кто бы спорил, армия нужна; страна без армии хуже беззубой псины, та хоть удрать может… Значит, спасать корпус? В смысле сидеть в Мирикии, когда язычники вырвутся на Императорскую дорогу и между ними и Полуденным дворцом останутся лишь сосунки вроде Сфагнаса! Верящие в своего императора и готовые драться до конца… Вот она, государственная измена, во всей красе, и ладно б только она! После такого ты не только не гайифец, ты не вояка и не мужчина.
– Обалдел? – участливо спросил Турагис, макая мясо в перепуганный соус. – Доносить часом не побежишь?
– Нет! – отрезал Карло. Доносить было и бессмысленно, и противно, он и так доносил на литейщиков. А если… – Армия без артиллерии больше не армия, теперь это даже до кагетов доперло. Нужно выкупить у мастеров пушки, но денег у меня нет, а писать в Паону, вот где донос будет!
– Прийти со своими парнями и просто взять не хочешь? – ворчливо осведомился стратег. – Тогда напишешь, никуда не денешься. Денег ни тебе, ни мастерам не видать, но приказ будет: им – отдать, тебе – отобрать, засранцу патлатому – проследить. Ты его встречал, неужто не стошнило?
В Белой Усадьбе стошнить могло от всего, а они даже мясо слопали. Приготовленное мертвой женщиной для спекшихся заживо… Для родной дочери и хозяина с девочками. Тоже почти родных.
– Сфагнас дрался с морисками, – зачем-то напомнил Карло, – а что до волос, так он гвардеец, как бы себя ни называл.
– Гвардеец! – Стратег скривился, будто раскусил хорошо наперченную жабу. – Дрянцо сопливое! Из-за таких мы в посмешищах и ходим. Развели мистерии, а потом с жизнью спутали. Глазенки подвел – все, победитель… вшей! Ты хоть с кагеткой своей спи, хоть с Агасом, чучелом не будешь, вот покойником – можешь. Если геройствовать примешься! Я одно тебе втолковать хочу: те, кто в Паоне засел, правильно твой корпус использовать не смогут. Орест, хоть Сервиллием назовется, хоть Алвой, все одно болван, так что не спеши губить своих парней из-за его дури. Скоро зима, то есть слякоть, грязь, частые дожди… Мориски сидят на побережье, у них в руках все основные порты, а весной они с новыми силами полезут снова.
Зегинцы не дикари и не дураки, дважды в один овраг не свалятся. Теперь недооценки не будет, и орестовым соплякам – там же опыта ни у кого на медяк нет – придется туго. Скажешь, тем более надо к ним нестись, дескать, у меня опыт, у моих офицеров… Только кто тебя слушать станет? «Прибожественного» видел? Вот такие сучата армией и командуют, и тобой командовать будут, маршал…
– Но не можем же мы…
– Не можем! – громыхнул огромный седогривый человек. – Империю в самом деле надо спасать, и кому, если не нам?! Пустить кошкам под хвост отличный корпус вместе с опытным командиром, это, знаешь ли, не спасение… Да и у нас тут дела не лучшие творятся.
– Я видел. В Белой Усадьбе.
– Да уж… Скверно вышло. Хозяин, тварь такая, воду замутил и удрал.
Они тоже так думали, пока худенький призрак не принялся под собачий вой разгребать завал. Внутри было страшно, но всего хуже были спекшиеся в тайнике трупы. Граф успел добить девочек, но стилет отчего-то сломался, так что бедняга умирал долго. Наверняка кричал, не мог не кричать, но бьющимся в другую дверь разбойникам было не до обнаружившей себя добычи.
– Кем бы он ни был, – тихо сказал Карло, – так умирать никому не пожелаю… Граф с дочерьми прятался в амбаре, в потайной комнате. Видели б вы этот амбар!.. Крепость. Неудивительно, что разбойники там заперлись, ну а легат сжег всех, откуда ему знать было?
– Значит, не удрал, – задумчиво произнес Турагис. – Вот так и начинаешь верить в Провидение. Ты что о кардинальских откровениях думаешь? Ничего? Я бы тоже не думал, зовись я иначе. Меня, знаешь ли, отец хотел Константином наречь, да мать уперлась… А теперь со всех амвонов бубнят «имя его будет Сервиллий». Только Сервиллию за шестьдесят, ноги отекают и все опротивело, одни лошадки остались. Тяжеловато наново в мундир влезать.
– Вы возвращаетесь в армию?
– Некуда мне пока возвращаться! Делать эту армию надо… С начала с самого, и кроме нас с тобой некому, пойми ты это, наконец! Превосходительные мало что ничего не могут, так, не успеешь опомниться, продадутся тем же кагетам. Нужен глаз да глаз. Это еще что такое?
«Это» оказалось пузатым Ставро. Придерживая дверь, слуга мялся на пороге, всем своим видом изображая смущение и при этом упорство. Дескать, нехорошо отвлекать стратега по сущим пустякам, но без вас, господин, никак…
– Не жмись, – господин откинулся на спинку стула. – А то маршал решит, что ты ограбил кого. Под чьим хвостом горит?
– От господ Галлисов приехали, срочный ответ им нужен. Там с кобылой, что вы летом продали, беда. Разродиться не может.
– А если б не нашли меня?! Ну точно двух по третьему… Гонец здесь?
– У ворот.
– Зови… Или ладно, спущусь, а ты пока думай, маршал.
Воспользоваться советом Капрас не успел – не прошло и пары минут, как Турагис воздвигся на пороге, загородив собой сразу ставшую узенькой дверь.
– Ослы, – изрек он. – Причем брехливые, а я и поверил! Как же, кобыла… Меринок, Сфагнасом кличут.
– Легат?
Турагис с отвращением махнул рукой, словно грязную воду стряхнул.
– Дожил «богоданный Сервиллий» – свои же олухи от своего же брата-вояки защитить норовят. Дескать, ты с легатом водишься, как бы не донес! Ладно, поеду от греха. Может, потом шейку недопеску и сверну, если сам не уберется. В Паону пока не пиши: у меня после жены цацки остались, не дочке же отдавать!
О том, что девица Турагис, когда отец еще был в силе, сделала блестящую партию, Карло знал. Как и о том, что после багряноземельской неудачи зять немедленно порвал с тестем, каковой громогласно послал к Леворукому и его, и предательницу-дочь.
– Господин…
– Зови-ка ты меня стратегом. – Турагис усмехнулся, показав достойные его гривастых любимиц зубы. – Или, если веруешь, «богоданным Сервиллием», только пушки нам в самом деле нужны. Значит, пушки будут! И с ремонтом лошадиным помогу, но тут не задаром, разве что тебе под седло парня подарю. Все, до встречи! Ты меня не видел, а я тебя.
Карло кивнул и вернулся к столу, комнатка без Турагиса стала не такой низкой, покинутого обеда хватало на четверых, но приглашать Агаса Капрас не стал. Был бы трактирщик подружелюбней, может, и позвал бы, а с этим хотелось расплатиться и больше никогда не видеть.
2
Злиться на Баату из-за разбившегося паонца Матильда не собиралась. Не позволять же бесноватым, хоть бы и клирикам, шляться по Кагете! Выставить с позором в Гайифу или честно и открыто убить? Это для волков. Казар охотится иначе и прежде времени сбрасывать белую шкурку не намерен. Как и поддерживать старого мерзкого Серапиона, выставленного в Кагету еще понадеявшимся на лисьи зубы Адрианом.
То, что выбранная в свидетельницы иноземка осведомлена о секрете решетки, Баата не догадывался, этого и Этери не знала, только трое талигойцев и собака. Матильда честно засвидетельствовала, что покойный оставался в беседке один, а погнался ли он за бабочкой или возжелал полета, ей, сестре великого герцога Алатского, неведомо. Сопровождавший клирика гайифский чиновник опечалился, но не усомнился. На нем тоже висел молниехвостый павлин, но жажда убийства Матильду на сей раз не обуяла, разве что вялое раздражение.
– Всяк еретик мерзок, – поднял палец получивший полный отчет Бонифаций, – но не всяк скверен. Сапфиры взденешь! И для глаз приятно, и о добром человеке напомнит.
Матильда фыркнула и повернулась к супругу спиной, позволяя застегнуть ожерелье. Сапфиры, настоящие, кэналлийские, преподнес Баата; он много чего преподносил, в том числе и сюрпризов. Последним из таковых оказался настоятель гидеоновой обители, объявившийся в Хандаве накануне отъезда талигойцев. О том, что гость приглашен на прощальный ужин, сообщил лично казар, и Бонифаций смолчал.
– Стерплю, – посулил он обалдевшей от подобного смирения супруге, – с кротостью и во искупление былых прегрешений. И ты терпи. Дело наше такое, сбирать пиявиц поненасытнее, да за шиворот супостатам совать, дабы прыть вместе с кровью теряли. В зеркало-то глянь!
– Ну его, – отмахнулась женщина, хотя посмотреть на себя в синих искрах и тянуло. – Перекосило, что ли? Ну так поправь!
– Да хороша больно, горжусь! Ладно, пошли, благословясь.
Когда, опираясь на мужнину руку и сверкая сапфирами, Матильда вплыла в зал Бакры, казар был уже там, но алатка, пораженная тем, во что превратилось сердце Хандавы, едва на него взглянула. Новоявленные родичи Этери зря времени не теряли. Чудовищные кагетские птички почти скрылись под козьими шкурами и коврами из козьей же шерсти, на которых развесили бакранские посохи, кагетские сабли и талигойские шпаги. Вперемешку. Примыкающую к трапезной стену украсили обвитые лентами рога, а напротив изрядно располневший Ворон вздымал на дыбы толстого белоснежного жеребца.
Всадник вышел так себе, но пейзаж заставил алатку вздрогнуть – неведомый мазила засунул талигойского маршала в Черную Алати! Женщина с ходу опознала Балинтову башню и позеленевший от времени мост через вечно беснующуюся Фекете. Картину стерегли козлиные черепа, а под ней на треножнике возлежала сабля в черных ножнах, с которой свисало нечто странное. Матильда не выдержала, вывернулась и пошла смотреть. Бонифаций вроде как и не заметил, надо думать потому, что из-за колонн выплыл памятный по Обросшему Яйцу казарон. Имя напарника Бурраза алатка не то чтоб забыла, просто наверняка запомнила неправильно, и вообще штуковина на эфесе ее занимала больше. Женщина нагнулась над роскошным, хоть сейчас пластай агаров, клинком и чудом не разоржалась, узнав бусы из косточек абехо.
– Да, это оно, – с обернутой на бакранский манер вокруг головы косой Этери выглядела просто чудесно. – Премудрая решила посвятить ожерелье тому, кто даровал мне отвращающий зло камень. Брат не стал объяснять, что на картине маршал Алонсо.
– Дура! – хмыкнула Матильда. – Не Премудрая, я! Башню с рекой узнала, а всадника – нет… И ведь помню же, что при Балинте всех толстыми малевали! Что твой братец затевает?
– Сегодня я Баату не видела, но последний раз он много говорил о Создателе и слугах его.
– Может, обратить бакранов собрался, хотя нет… Не дурак!
– Брат не из тех, кто пытается выпить Рцук и сгрызть горы, – Этери улыбнулась. – Безумный паонец не вынес близости неба, но кардинал Серапион немолод. Возможно, его сердце тоже не вынесло… горечи последнего года, и его высокопреосвященство уже на пути в Рассвет. Вторым клириком Кагеты последние сто лет считается настоятель обители Гидеона Горного, и он здесь.
– Вместе с товаром? – поддела Матильда, но Этери шутки не поняла.
– Гидеониты могут беспрепятственно посещать Гайифу и возвращаться, – принялась объяснять лисонька. – Могут принимать паломников, могут не платить пошлин, покупать товары у иноверцев и очищать их молитвами. Время от времени такое удобно… простите, угодно любому божеству.
– И Бакре?
– Будет угодно, – пообещала дочь Адгемара. – Не сейчас, но если Бакрия возвеличится, будет. Или не будет уже Бакры.
Отчего-то стало грустно, и алатка поправила отвращающее зло ожерелье. Казалось, по следам Премудрой идет отец-эконом, известный своим благочестием, и ведет паршивого жеребца горностаевой масти, дабы перепродать его Хогберду. А тот в свою очередь всучит клячу еще кому-нибудь. С благостным видом.
– Вы подумали о чем-то неприятном, – догадалась Этери. – Жаль, если по моей вине.
– Не по твоей! – Матильда зачем-то погладила саблю и резко отвернулась. Добытое Балинтом в боях досталось Альберту, а воля Эсперадора утонула в агарисском мусоре. Пришли мориски, разметали самую большую кучу, дав шанс кучам и кучкам поменьше не только барышничать, но и сыграть по-крупному. Мерзко, кто спорит, но знай Балинт с Адрианом будущее, они бы все равно не отступили. Вот не отступили бы – и все!
– И все-таки виновата я… О смерти и старости нельзя забывать, но зачем о них напоминать? Когда боги становятся корыстны, к верующим приходит старость, а бакраны еще дети. Я рассказала вам о тергачах, но не о том, как потерявший дочерей царь обрел внука.
Вот так, желая исправить неловкость, которой, можно сказать, и не было, и наступают на настоящую боль. Матильда как могла улыбнулась.
– Я думала, царь женился второй раз.
– Владыка Саймурии был одинок четыре года. В первый день пятой осени он удалился в свою опочивальню и увидел, что его ложе застелено невиданными цветами и на них спит маленький мальчик. Стража поклялась, что в комнату никто не входил, и царь поверил. Подкидыша объявили наследником, и тут же цветы пустили корни. Так появились розы. Это наш цветок, а не гайифский, имперцы его присвоили.
– Павлины могут, – согласилась Матильда. – Но спать на розах я бы не взялась.
– На первых розах не было шипов, – пальцы кагетки коснулись оправленной в золото тьмы, – а детство уснет даже в царской спальне. Баата был такой соня…
– Мой внук тоже! Надеюсь, приемыш саймурского царя вырос дельным человеком.
– Да, иначе я не стала бы рассказывать. Я – дочь Лиса и сестра Лисенка, и я понимала, кого вы вспомните. Потерять совсем все невозможно! Казарон Бурраз со мной согласится, и ваш друг Робер Эпинэ – тоже.
– Я и сама соглашусь, – отмахнулась Матильда. – Бурраз хоть здоров?
– Скоро вы сами увидите, брат отправляет его с вами. Бурраз-ло-Ваусхар вновь будет послом казарии в Талиге. Те, кто его помнит, найдут, что потеря руки казарона очень изменила… О… Открывают казарские двери, скоро за стол, – голос кагетки стал особым, и Матильда поняла, что сейчас услышит про Ворона. – Сейчас я уйду, мне нужно успеть закончить письмо. Я долго думала, как сделать, чтобы регент Талига не вспоминал меня, а помнил, и начала записывать слова отца и те его дела, о которых догадалась. Мое письмо регент Талига будет хранить и перечитывать, но оно выходит длинней, чем я могла надеяться. Завтра я отдам его Бурразу, но футляр не будет заперт. Мне хочется, чтобы вы прочли, и чтобы Рокэ Алва показывал это письмо тем, кто для него что-то значит.
3
Прорех в плане, если таковые имелись, Эмиль не нашел. Обсуждать было нечего, спорить не с чем – все складывалось почти идеально, но пребывать в восторге от будущей охоты мешал Ли, которому приспичило прогуляться.
– Ну и что мне прикажешь говорить Ариго? – маршал вложил в вопрос всю имевшуюся в его распоряжении сварливость, Проэмперадор предпочел не заметить.
– У жениха всегда найдется, что обсудить с молодоженом, – проникновенно сообщил он. – Если случится нечто, о чем Проэмперадору надлежит знать, гони эстафету в Вассермюле, я там заставу оставлю.
– Проэмперадору надлежит сидеть, где положено, и проэмперадорствовать, а не бегать за зайцами.
Шутка была глупейшей, да и та далась с трудом. Еще немного, и он примется орать и топать ногами. Ли не должен шляться по всяким озерам, вот не должен, и все!
Брат неспешно отложил грифель.
– Все же, – с чувством произнес он, – некоторые женщины поразительно умны. Девица Арамона через Райнштайнера навязывает мне твоего адъютанта, однако мысль сунуть мою особу в сундук и посыпать лавандой ее не посетила. В отличие от тебя.
– Некоторые мужчины поразительно безответственны, – парировал Эмиль, уведомленный бергером о визите умницы. – Хорошо, забирай Герарда.
– Зачем? Те, кто пойдет со мной, проверены не по разу, а кадельцев проверять без надобности. Через месяц с Залем останутся либо мародеры, либо дураки, и говорить с ними в любом случае будут мушкеты. Твои, между прочим, наше с Ротгером дело собачье, загнать, куда надо.
– Ты не Валмон.
– Хорошо, наше дело оленье. Получишь весточку и живой ногой к нашему милому озеру. Вряд ли оно успеет замерзнуть, но водичка для купаний будет не слишком подходящей. Хочешь принести пользу?
– Талигу?
– Опосредованно. В моем лице. Хочешь – пошли.
Эмиль не ответил, просто поднялся. Ситуация была сразу и безнадежной и дурацкой, потому что удержать Ли получалось или дав ему по голове, или доказав, что Проэмперадору вот именно сейчас нужно сидеть в Аконе, а это, мягко говоря, было не так.
Свихнувшихся кадельцев требовалось уничтожить, и чем быстрее, тем лучше. Переиграть Заля могли чуть ли не все торчащие на севере генералы, только обычная военная победа не годилась, зато недалеко от Дриды имелась готовая ловушка для армий – встанешь вечерком на бережке, утром уже никуда не денешься. Дело было за малым – заманить уродов куда требуется. В драку с заведомо сильнейшим противником заяц не полезет, на слабого бросит несколько полков, а сам может и вовсе не пойти. Лионель, дрянь эдакая, нужную приманку нашел.
Обычно забитый военными особняк был почти пуст. Пара дежурных адъютантов, и все. Брат молчал, только деревянные половицы поскрипывали, будто уговаривали остаться.
– Разрубленный Змей, – не выдержал Эмиль, – насколько же проще с дриксами!
– Разрубленный Заяц, насколько же проще с матерью!
– Ее тут нет.
– Жаль! Отучить тебя бояться алатского сундука ей как-то удалось… Ну послушаю я тебя, засяду в Аконе, а меня застрелит Понси.
– Я придурку руку сломал. Забыл?
– Хорошо, я поскользнусь на обмылке.
– На обмылке?!
– Подошла бы и оса, но зимой осы не летают. – Лионель кивнул караулившему вход сержанту, и тот отодвинул засов. Во дворе ждали «фульгаты» с лошадьми. Собственного мориска Эмиль не обнаружил; рядом с месившим серый от сажи снег Грато смирно стоял гнедой длинногривый полукровка. На первый взгляд очень недурной.
– Постой, это еще что за зверь?
– Барон. Ариго потерял его на Мельниковом.
– А кто нашел?
– Выкупили ремонтеры, опознали «спруты», – безмятежно объяснил братец, ставя ногу в стремя. – Ты не передумал ехать?
– Не дождешься! – Барон так Барон! – Взял бы ты с собой хоть Валентина, что ли.
– И не подумаю. Мало того, еще я не возьму Райнштайнера, уцелевших Катершванцев и тебя – Грато привык к утренним прогулкам.
– А я по утрам привык спать, а потом завтракать, – Эмиль как мог спокойно разобрал поводья, – булочками.
– В Гёрле их пекут лучше, – не преминул укусить Ли. – Что скажешь о Лагаши?
– В Бордоне он сильней прочих переживал гибель Моро и меньше всех – Фердинанда, в остальном алат как алат. Зачем ты отослал Уилера?
– За тюрегвизе. Мишель с Мухой рубят бесноватых немногим хуже… Попробуй прекратить дергаться, вдруг да получится.
– Отправь Ариго, прекращу.
– Место Жермона подле Ирэны, ибо любовь, к тому же красивая. Мы едем к бергерам, я под утро уйду, ты – вернешься в город. Около полудня и на Грато.
– Где твоя хваленая верность? – выть и рычать нельзя, ну так смейся, валяй дурака, шути! – И что мне скажет Грато?
– Что в красном и верхом ты Проэмперадор Проэмперадором. Неужели ты не соблазнишь лошадь, брат? Ты, Савиньяк?
– Я – граф Лэкдеми, и намерен оставаться таковым как можно дольше! Итак, ты спер у Ариго коня…
– Странный вывод.
– Ну не на Стоунволле же ты поедешь!
– Да, это было бы неудобно. Барона барон вернет графу; скромному кэналлийскому охраннику пристала лошадь попроще. Рединг приглядел варастийскую кобылу, но разошелся во мнениях с Райнштайнером, так что твой совет лишним не будет.
– Еще как будет! – огрызнулся Эмиль. – Но я все равно посоветую, а завтра в полдень отправлюсь домой. С закатным эскортом и на сером в яблоках мориске.
– Людными улицами, и не забудь красный плащ.
4
Баата поднялся, когда Матильде захотелось отпихнуть тарелку и разогнать слуг с очередными горами снеди, грозящей вновь скрыть проступившую было скатерть. Просветленное и исполненное решимости лицо казара сулило речь, и алатка облегченно вздохнула – избавление от власти кагетского, как его ни называй, обжорства пришло вовремя.
– Отец мой, – Лисенок вперил полный сыновней любви взор в Бакну, – прошу дозволения пригласить ваших гостей в Зал Бакры.
– Приглашай, – дозволил король Бакрии, – и я пойду. Остальные пусть продолжают пир.
В Зале Бакры успели расставить кресла, однако низких столиков с фруктами и вином не было: то ли жевать среди развешанных по стенам святынь полагалось неправильным, то ли Баате требовалась торжественность. Казар самолично подвел супругу его высокопреосвященства к креслу; справа от Матильды оказался он сам, а слева – казарон с Обросшего Яйца, за которым устроили гидеонитов. Бонифаций восседал между Баатой и свекром Этери, сама лисонька, как и собиралась, сбежала, зато из-за тощего Бакны виднелись плечо и кусок шеи Бурраза, которого Матильда предпочла бы видеть целиком.
– Я плохо спал последние месяцы, – негромко начал Баата. – Мне было очень трудно, ведь я потерял опору. Не как казар, моя Кагета, к счастью, не одинока – Талиг и Бакрия помогут нам спасти себя, хотя главное лежит на наших плечах. Счастлив я и как человек. Да, я потерял почти всех родных, а мой покойный родитель не устоял перед угрозами Паоны и Агариса… Казария заплатила за эту слабость страшную цену, однако судьба сберегла моих последних сестер и послала мне второго отца и великих друзей. И еще долг.
Я должен искупить отцовские грехи и уберечь свой народ не только от врагов, но и от идущей из Паоны скверны, а сделать это можно, лишь веруя, а я усомнился… Усомнился в том, что Создатель благ и любит своих детей!..
Шмыгни Баата хотя бы разок носом, Матильда бы поверила, но казар не додумался, а может, был слишком хорошо воспитан.
– Я не спал ночами, – изливался Лисенок, – я твердил молитвы, но чужие слова, сколько их ни повторяй, не тронут душу и не взлетят к небесам. Я метался, а зло пыталось перейти Рцук. Я не находил себе места, но мой второй отец, моя сестра Этери, мои талигойские союзники были спокойны. Не умом и не сердцем, нельзя быть спокойным, видя встающий над Золотыми Землями ужас, нет, они были спокойны душой.
Я спросил Этери, как она, родившаяся эсператисткой, приняла веру мужа, и сестра сказала, что Бакра справедлив. Он требует от человека лишь одного – быть человеком, а не мерзкой, двуличной, неблагодарной тварью. Я спросил регента Талига, что нас ждет, он ответил, что если Создатель не хранит Талиг или Кагету, остается делать это самим. Я просил совета у кардинала Талига, но его высокопреосвященство не пожелал советовать иноверцу, лишь казару и другу, однако казар уже понял свой долг и свою ошибку…
Бакна сочувственно вздохнул, он верил каждому слову. Бонифаций еле заметно двинул рукой: ему явно хотелось почесать нос, но это испортило бы полезную речь.
– Мои сомнения, – голос Бааты стал почти гневным, – породила эсператистская церковь, забывшая Создателя ради власти и выгоды. Меня учили, что эсператизм ниспослан свыше, и лишь то, что исходит из Агариса, есть истина. Я начал судить о Создателе по слугам Его и усомнился в Нем, но вчера мои глаза раскрылись и я понял умом то, что чувствовал сердцем!
Ее высочество Матильда слышала, как паонский еретик требовал склониться перед узурпатором и отцеубийцей, воздав ему небывалые почести, и еретик этот действовал по наущению кардинала Гайифского, самочинно объявившего себя Эсперадором.
Лжеэсперадор в угодливости пред мирским владыкой растоптал самую суть нашей веры, впав в чудовищную ересь, и это конец… Конец эсператистской церкви. Те, кто чтит и ожидает, не могут и дальше идти за обезумевшими пастырями к пропасти.
– Истину глаголешь! – согласно пророкотал муженек, а гидеониты умело потупили глаза. Им было ужасно стыдно за собратьев во Ожидании, а Баата рубил наотмашь!
– Я понял свой долг, – возвестил он, сверкнув очами, – и высший промысел подтвердил мою правоту, приведя в Хандаву настоятеля обители Гидеона Горного. Каюсь, я, решив, что святой отец в сговоре с паонским безумцем, встретил гостя упреками, но я ошибся. Преосвященный Методий был обуреваем теми же сомнениями, что и я.
Гидеониты не подчинились еретикам из Паоны, но их обитель расположена слишком близко к границе, и святые братья решились искать защиты в моем доме. Я не слишком силен в богословии, однако преосвященный объяснил, что уже первый конклав разделил мирское и духовное, отдав первое императору Эрнани. Святому Эрнани. Ваше высокопреосвященство, я правильно понял?
– Да, – проявил немыслимую краткость супруг, созерцая гидеонитов, которые в самом деле были прекрасны. Немногим хуже Лисенка, а тот, получив ответ, быстро прижал руку к сердцу и тут же, словно устыдившись, опустил. На Бонифация он больше не смотрел, потому что смотрел на толстого Алонсо.
– Меня учили, – покаянно объяснял портрету Баата, – что в Талиге царствует ересь, однако Франциск Оллар и святой, да, именно святой, Эгидий вернули Ожидание к его истокам, приняв на себя ту ношу, что сейчас принял Рокэ Алва. Создатель любит нас всех, Государь хранит державу и слуг Создателя, слуги Создателя хранят и спасают души… Только так мы можем исполнить свой долг!
Завтра об этом услышит вся казария, сегодня я откроюсь вам. Я порываю с эсператистской церковью и принимаю учение святого Эгидия. И я по примеру Франциска Оллара объявляю себя главой новой церкви Кагеты, кардиналом же становится благочестивый Методий. Что до Серапиона, то он стар и вскоре предстанет пред иным судом. Я прощаю ему зло, причиненное моей семье, но не могу позволить сеять смуту – эсператист либо покинет пределы казарии, либо останется в том монастыре, куда бежал, бросив прежде столь любимого им Хаммаила. Если Серапион изберет Кагету, мои воины проследят, чтобы он служил лишь Создателю.
Я принял решение, и я его не изменю, но моя ноша станет легче, если вы одобрите мой выбор. Если же нет… Что ж, я исполню свой долг, как исполняет его регент Талига.
– Ты правильно решал, – первым, само собой, попался старый Бакна. – Регент знает, куда идти, а мы должны быть достойны. Мы стараемся, мы много успели. Самым трудным было сделать первый шаг и выйти из Полвары, а ты решил выйти из дурной веры. Ты веришь тому, кто обещает стать для тебя Премудрым?
– Да! – воскликнул Баата и знакомо потупился. – Но я… Я не успел узнать жизнь… К счастью, здесь вы! Мой второй отец, ваше высокопреосвященство, ваше высочество, дайте мне совет! Могу я вручить душу Кагеты братьям-гидеонитам?
– Премудрая спросит, – пообещал Бакна. Он в самом деле думал о душах или во что там верят бакраны, но у Матильды перед глазами взбрыкивал «горностаевый» линарец, а в ушах бренчали полновесные вэлы. Громко бренчали, настырно, так что алатка в Методии не сомневалась, как не усомнилась бы в братце, унюхай тот выгоду, причем единственную и нежданную. Паонский богоданец платить гидеонитам явно не собирался, мориски тем паче, а Серапион загораживал дорогу к казарскому корыту и при этом имел глупость поставить на Хаммаила. Своевременное бегство спасло клирику шкуру, но Баате такой кардинал на дух не нужен, так как же промахнувшегося соперника не отпихнуть?
Казар моргал и ждал, супруг хмуро сопел – от новоявленного союзничка его мутило, но выбирать не приходилось. Святого Адриана или хотя бы Левия для Лисенка никто не припас, а горный шкурник станет делать что велено, и торговать, чем сможет.
– Я верю, – нарушила тишину Матильда и, припомнив агарисское словоблудие, уточнила: – Верю, что будущий кардинал Методий будет молить Создателя не оставить в час испытаний Кагету и ее казара.
– Молить неустанно, – немедленно подхватил дождавшийся своего часа шкурник. – Создатель любит Кагету и ее властителя, он хочет даровать им прощение и помощь, но годы, века греха не могут пройти бесследно. Создатель ответит, но лишь услышав угодные Ему молитвы из достойных уст. Это мы, грешные, виновны в ниспосланных нам бедах, но будем прощены и помилованы, если только…
Дальше Матильда не слушала, вернее, старалась не слышать, потому что после бесноватого паонца не выходила без пистолетов, а Методий с тергачиным упорством твердил, что без нужной молитвы милосердный Создатель не поможет. Без нужной молитвы будут гибнуть дети, бестолково топтаться на развалинах своих домишек старики, плакать в подушку не дождавшиеся ушедших мужчин женщины… Сами виноваты: не тогда родились, не тем тащили деньжонки, мало благодарили… Иноходец так вовсе не благодарил, а рычал, и Бурраз, когда ему руку рубили, тоже.
– Так возблагодарим Создателя за милосердие, – тергал уже почти кардинал Кагетский, – за доброту, за любовь, кои питает он к достойным чадам своим.
О да… Столько добра и любви сейчас вокруг, так и тянет поблагодарить! Рука женщины вцепилась в подлокотник, но это был арьергардный бой, Матильда уже понимала, что не выдержит. Она еще не знала, что сделает – заорет, вцепится в холеную рожу, выстрелит…
Сдавленно рыкнуло, проскрипели по каменным плиткам ножки тяжелого кресла – Бонифаций! Тоже бесится, но молчит… Еще бы, Кагета от сквернавцев паонских отпадает, как не потерпеть, за благое-то дело!
– Не дождутся помощи молчащие, а те, кто не творит должных молитв, в глазах Создателя немы…
Не дождутся, говоришь? Ну а ты дождешься… Уже дождался!
– Ты что же это на Создателя хулу возводишь! – рык Бонифация слился с грохотом опрокинутого кресла. – Мерзок твой бог, святоша, и корыстен, аки чинуша средней руки или лавочник, что черствую корку старухе пожалеет… Только не мой это бог! И не Адриана с Эрнани. Не его в Двадцатилетнюю, перевалы заступая, звали! Чем твоего мздоимца молить, уж лучше самим… Только не таков Создатель, как ты, богохульник, несешь! Не откупишься от него и не купишь, вот искупить грехи право нам дадено. Совестью и делами путными. Ясно или подумаешь?
– Ваше высокопреосвященство… Размышления угодны Создателю, праведные размышления…
Сбитый с толку поганец соображал. Лихорадочно, как схваченный за шиворот воришка. Методий не понимал, не мог понять, чем так разозлил олларианца. Он же совсем не хотел, напротив…
– Ваше высокопреосвященство! – лицо гидеонита просветлело. – Я был слишком взволнован и упустил, наверное, самое важное. Даже не упустил, я бы обязательно сказал, если б вы не сочли… не сочли оскорбленной вашу Церковь, но это ошибка, недоразумение… Мы с олларианцами как братья родные, а ведь брат всегда поделится с братом…
Хапуга раскинул умишком и решил, что все просто – талигойский кардинал совершенно справедливо счел, что его обделяют. Неловко вышло, надо срочно исправлять, и Методий исправил:
– Эгидиане Кагеты будут счастливы помочь Церкви Оллара, – с чувством заверил он, – пострадавшие от эсператистов талигойские храмы и пастыри нуждаются во многом, а гидеонитская обитель за годы великого труда скопила…
– Кощунник! – Бонифаций взревел уже во всю мощь! Сядет? Какое там! Вороным конским хвостом плеснул рукав облачения, и…
Хрясь! – звук смачнейшей оплеухи разнесся по залу Бакры. Гидеонита мотнуло в сторону, к украшенной рогами колонне, каковая и удержала клирика от падения. А лучше б и не удерживала, ибо одной затрещиной его высокопреосвященство ограничиваться не пожелал.
– Богохульник! – и вновь – хряс-сь! Теперь уже с левой руки, которая у благоверного оказалась ничуть не легче.
Окончательно оглушенного проныру унесло в обратную сторону, к стене, где дурак и осел на враз ослабевших ногах. Остановившийся, бессмысленный взгляд выдавал крайнее потрясение столь неожиданным завершением блестящей речи.
– Водой отлейте, – Бонифаций усердно оттирал руки о полы одеяния. – А как оклемается, втолкуйте, что его дело на побегушках быть, а не добрых людей во искушение вводить. Уразумеет, и жив останется, и богатствами, что твоя свинья салом, обрастет. Ну а что сидеть хапуге после смерти и до Суда Последнего в куче навозной, так плевать ему на то, ибо не верует, а токмо веру марает. Идем, супруга моя, дорога нас ждет не близкая, собраться надо.
– Доблестный Бурраз, – подал голос Лисенок, – ты проводишь наших мудрых друзей до их порога, ведь я вскоре вынужден вернуться к пирующим во славу Бакры.
Они шли через пестрые от птиц комнаты. Бурраз молчал, а Баата говорил, только Матильда мало что понимала, потому что смотрела на мужа, которого в этот миг любила так, как не любила еще никого. Даже Адриана, хотя схвати Эсперадор при ней за горло какую-нибудь дрянь… Только Эсперадор так и не решился ни на любовь, ни на драку, и Матильде было его нестерпимо жаль, потому что в эти минуты Адриан умирал снова. Даже не умирал – отпускал и благословлял в настоящую жизнь, пусть недолгую, беды-то!
Алатка шла и улыбалась, а рядом ничего не подозревающий Бонифаций прощался с казаром и болтал с одноруким казароном о Создателе, и это тоже было прекрасно. Не хуже огромных звезд в темном небе.
– Ну не может такого быть, – настаивал Бонифаций, – чтобы Создатель непростимое за мзду спускал, а за ерунду врата Рассветные запирал! Дескать, не к тому клирику бегали и неусердно одежки на себе рвали…
– Они на Него клевещут, – согласился Бурраз. – Я все чаще думаю, что у дурных священников какой-то другой Создатель, и они будут очень удивлены, если с ним встретятся. Жаль, вы уже пришли.
– Мы же вместе едем, – напомнила Матильда, – прямо завтра.
– Каждый прерванный разговор невосполним, – казарон улыбнулся, что-то пролаял и тут же перевел. – Пусть ваша последняя ночь в Хандаве будет полна звезд и роз.
– Дельно сказано, – одобрил Бонифаций, провожая взглядом уходящего кагета, – и посол дельный, ну да каков казар… А те пусть торгуют, но токмо нам не в ущерб. Что молчишь, радость моя зубастая? Думаешь о чем?
– Устала, – отмахнулась женщина, позволяя взять себя под руку – спать хочу!
Спать Матильда хотела не больше Бонифация, но не могла же она, не сходя с места, брякнуть, что ей больше не нужны красивые, грустные, молодые и с больными головами. Ведь сперва бы пришлось признать, что они были нужны, а делать это ее высокопреосвященства никоим образом не собиралась.
