Глава 1
Бакрия. Хандава Гайифа. Ксанти
400 год К.С. 20-й день Осенних Волн
1
Куча на полу впечатляла, толку-то! Тряпки принцессам не дарят, книг братец не прислал, в пистолетах же Этери ни пса не понимала, да и не собиралась Матильда расставаться с подарком Дьегаррона, кэналлийский маркиз со своей больной головой и вежливостью и так становился прошлым. Как и Хандава. Здесь цвели розы, шлялись выходцы и летали дурацкие птицы. Здесь фрески помнили убийства, а беседки убивали, здесь жила кагетка, с которой можно поговорить по-алатски и напиться до пузырей на полу…
– Здесь я спелась с мужем, – объявила на родном языке принцесса, – спьяну и неплохо.
– Нэ магу панат.
Мухр’ука смотрела глазами старательной собаки, она тоже оставалась в Хандаве со своей госпожой, а госпожа – со своей любовью. Единожды утоленной, пусть и вовсе не так, как мечталось.
– Я сказала, – объяснила кагетке алатка, – что нам с мужем здесь нравится.
– Хароший замуж, – по-своему поняла старуха. – Он выдный, он лубыт. Много дарыт?
Бонифаций не дарил ничего, то есть не волок супруге всяческой куртуазной ерунды. Зато с ним можно было ссориться и мириться!
– Ладно, пошли! – Принцесса захлопнула пустой сундук и в очередной раз отправилась прощаться. Светило солнце, и бакранская Хандава блестела кагетскими кирасами – Баата выказывал полную готовность к войне, а значит, воевать не собирался. Казар деликатно доедал сторонников Хаммаила и умильно косился на Йерну, но та еще не созрела. И не созреет, пока в Гайифе заправляет Орест. Лисенок это понимал, вот и вертел хвостом, под сурдинку подрывая павлинник всеми четырьмя лапками. Пока без особого успеха – император вовсю богоданствовал, а маршал Капрас топтался на севере.
– Дорогу ее высокопреосвященству! – провозгласил здоровенный горец и ткнул в небо синим парадным посохом. В ответ потянуло мемекнуть, удержало лишь то, что с бакранов сталось бы перенять. Вообразив будущих дипломатов, которым, входя к горным владыкам, придется блеять, Матильда прыснула и, замахав руками, почти вбежала в щебечущий садик. Зеленоштанный вымогатель был тут как тут! Радостно заорав, поганец предпринял попытку усесться на плечо, он все прощал и ничему не учился, такие не учатся.
– Благодарю, что вы пришли, – Этери в темно-красном плаще возникла из-за темно-красных же кустов. – Мне следует сказать, что без вас Хандава опустеет, но не хочу лгать, для меня она уже пуста.
– Он вернется, – с ходу пообещала Матильда. Хозяйка улыбнулась.
– Баата достаточно умен, чтобы оставлять его без присмотра, и достаточно хитер, чтобы присматривать поручили маршалу Дьегаррону. Я еще увижу Валме, но увижу ли я регента Талига?
Этого Матильда не знала. Прошлый раз кэналлийца занесло на тропы выходцев, а нечисть, если с ней правильно обращаться, вернет туда, где подхватила. Алва исчез в хандавской стене, вот и вернулся в Хандаву, сейчас же он просто сел на мориску и уехал воевать за свой Талиг. Разноцветный отряд скрылся за хмурой утренней горой, очень возможно, что навсегда…
– Хыр! Пыр! Есть! Дай!
– Пшел вон! – алатка замахала руками, отгоняя кстати напомнившего о себе зеленоштанца. – Карлион! Хогберд! Ызарг летучий!
– Он всегда возвращается, – Этери тронула застежку плаща и перешла на алатский. – Пройдемте в дом?
– Нет, – Матильда отказалась прежде, чем сообразила, что бояться нечего. Нога в сапоге из стены давно вылезла, стала графом и устремилась на поиски возлюбленной, однако в расписные комнатки не тянуло все равно. Кагетка не настаивала, и две принцессы – молодая и старая – побрели по дорожке между свежих ям. «Карлион» отстал, то ли понял, что кормежки не будет, то ли не любил открытых мест.
– Здесь посадят гранаты, – объяснила хозяйка. – Как в Алвасете.
Курам лисья исповедь обходится дорого, а волкам и зубрам лисы не исповедуются, нет смысла. Или все-таки есть?
– Этери, ты слишком откровенна.
– Я долго была одна, – дочь Адгемара ласково улыбнулась. – И буду. Вы уезжаете, и вряд ли на этот раз вас что-то задержит. Вы увидите сперва степь, потом северные горы, а может быть, и море, из моих окон этого не разглядеть… У меня останутся краски, кисти и черная ройя, а вино я пить не стану, иначе оно заменит всех и все.
– Мне не заменило.
– Вы пили не потому, что вас обделили в главном, а потому что рядом было слишком много неприятного.
– Я и сейчас пью!
– Нет, – кагетка изящно покачала головкой, – сейчас вы не пьете, вы шутите. И еще вспоминаете, но беды у вас больше нет.
Беды нет, и внука нет, пусть он и стал ее главной бедой, только не дочке Адгемара об этом знать!
– Ты говорила про сестер, – решила поймать лисоньку за хвост Матильда. – Сперва, что их не было, потом, что им не повезло, сегодня их опять нет. Где правда или вранье все?
Кагетка подняла светлые глаза, красиво подняла, это она умела.
– Родные, живые родные, которых на самом деле нет, есть у многих. – Если она так улыбалась кэналлийцу, он вернется! – Я не росла с сестрами, а те, кого отец называл дочерьми, не знали меня. Их отдали, потом они умерли.
Думая о своем прошлом и своем будущем, я вспоминаю судьбы сестер, тогда они есть. Когда я думаю о своем одиночестве, сестры исчезают, ведь эти женщины ничего не дали мне, а я – им. Лгу ли я? Мне трудно судить – правду я впервые встретила на супружеском ложе. Бакраны – дети не только козла, но и правды, и плоды этого союза ужасны. Для дочери Лиса. Я не должна вам нравиться, однако нравлюсь. Почему?
– Ты говоришь по-алатски. – И еще ты такая молодая и угодила вместо Сакаци в хаблу. – Чем все же закончилась история о двух царевнах и тергачах?
– Сперва ничем: дочери остались с отцом. Желание первой не исполнилось, и она винила в этом сестру, не променявшую несбыточное на доступное. Ненависть крепла, и когда красивая царевна в одну из осенних ночей исчезла, заподозрили убийство. Что думал отец, знала лишь его подушка, но саймурский владыка повелел собраться в уединенной горной долине всем, готовым вступить в спор за руку теперь уже единственной наследницы. Они собрались… Те, кого не отвратили слухи об убийстве.
Женихов было множество, юных и зрелых, одетых в золото и в лохмотья, красивых и уродливых. Вы ведь видели наших казаронов?
– Твою… Да, видела.
– А эти вдобавок хотели быть царями, царь же искал того, кому можно доверить царство. Он приказал женихам перечислить, что в Саймурии дурно. Заговорили немногие, и царь велел их увести. Затем владыка спросил, что в Саймурии хорошо. Были те, кто молча ушел, но осталось больше. Женихи принялись перечислять, и перечисляли долго, не забывая возносить хвалу владыке. Тот выслушал и спросил льстецов, что они станут делать, сев на трон, и получил множество ответов. Тогда царь объявил, что дочь и корону отдаст тому, кто докажет, что он – лучший. Слышавшие это саймуры сочли, что их повелитель обезумел, и сильно опечалились. Часть женихов отказалась от дальнейшей борьбы, но оставшиеся заговорили. Каждый считал, что лучший он, и каждый слышал лишь себя. Они говорили, а собравшиеся посмотреть на испытание разбредались. Первыми ушли окрестные крестьяне, затем – искавшие поживы купцы. Придворные терпели дольше, но к ночи стали расходиться и они… Слышите?
– Кого-то несет! Ты опять не успеешь закончить.
– Я закончу, – тихо заверила лисонька. – В полночь царь со своей охраной покинул долину, с женихами осталась лишь невеста. Отец звал ее с собой, но ей хотелось смотреть на соискателей ее руки. Мухр’ука, что случилось?
– Прыехал, – запыхавшаяся старуха вдохнула и старательно произнесла. – Кардынал. Нэ муж и нэ Сэрапыон, другой. Павлын. Я сматрэла, тощий и злой. Зачэм?
– Растолстеть, – хмыкнула алатка. – Отъестся – подобреет.
– Нэт, – Мухр‘ука была встревожена. – Он нэ от голода злой, он от злости голодный. Такой даже горы съест хочэт, чтобы к нэбу нэ поднымалыс. Толко нэ в ном дэло. Баата прысылал казарона, он на Нэбэсном пальцэ и ждот гаспажу.
Этери покачала головой.
– Передай, что казар Кагеты подождет, пока принцесса Бакрии закончит сказание. И что супруга его высокопреосвященства сама изберет место для беседы.
– Я полезу, – твердо сказала Матильда, вдруг захотевшая проститься с несостоявшейся смертью. И с ночным страхом. – Когда дослушаю.
– Пайду и скажу, – старуха казалась довольной. – Пуст ждот!
– Она зла на Баату, – Этери проводила служанку взглядом. – Он меня отдал, а надо было убить.
– Чего?!
– Если бы меня убили, я бы не стала женой пастуха, а казар не нарушил бы договор, только я даже в брачную ночь хотела жить. Мухр’уке этого не понять, хоть она и меняла мне пеленки. Казарская семья для нее не люди, а что-то вроде гор… Я доскажу?
Матильда оторопело кивнула. В Алате сестер, случалось, убивали, особенно если те влюблялись во врагов, но чтобы так?!
– Ночью, – безмятежно начала не убитая братом сестра, – поднялся туман, а когда он рассеялся, вход в долину исчез, и никто не мог его отыскать. Царь вернулся в столицу, приблизив к себе тех из женихов, кто не молчал о том, что в Саймурии дурно. Миновал год, и оставленные в горах воины донесли, что в долину опять можно войти, однако в ней нет ни мужчин, ни женщины, только странные птицы, что слышат лишь себя. Это были тергачи: много ярких петухов и одна серая курица. Вы хотите узнать, кому досталось царство?
– Разве оно не тогда погибло? – Что бы было, если б агарисских сидельцев вместе с внуком на год бросили в горах? – Наследников не осталось, все и растащили…
– Саймурское царство лишь начиналось. Оно не могло не стать великим, ведь в нем не осталось слышащих лишь себя глупцов.
2
Карло Капрас доносчиков презирал и как бывший гвардеец – доносят хитрозадые партикуляры, и как нанюхавшийся пороху вояка – доносят столичные шаркуны. За свою не столь уж и короткую жизнь Карло не раз мог чего-то добиться, накатав подлое письмишко, но брезгливость всякий раз брала верх. Теперь она опять трясла лапами, только другого выхода не имелось. Карло уныло перечитал составленный рапорт. Он ни в чем не грешил против истины, описывая как артиллерийские нужды корпуса, так и позицию мирикийских литейщиков. Увы, справедливое и законное требование, будучи изложено казенным языком, превращалось в самую настоящую кляузу. Дескать, доблестный Капрас рвется защищать отечество и обожаемого императора, а корыстные мирикийцы чинят ему препоны.
На деле же симпатичный пожилой управитель разводил руками и монотонно объяснял, что из Паоны денег не шлют с весны, те, что были, давно кончились, вот работы в мастерских и замерли. Мирикиец не грубил, не дерзил, говорил округлыми, гостеприимными фразами, но смысл был предельно ясен: не будет денег, не будет и работы. И те полтора десятка уже отлитых, но не оплаченных казной полевых пушек, так хорошо подходящих к задумкам Ламброса, маршалу тоже не отдадут. Вот оплатите, и пожалуйста – мастерам надо что-то кушать, и вообще порядок есть порядок.
Доводы были неубиенными, но нужной суммы у Капраса не имелось. Как и желания врать. Когда умолкший управитель выжидательно глянул на гостя, тот железным голосом объявил, что «доложит», хоть и не уточнил, кому именно. Сгинувших губернаторов это не касалось, а Сервиллионик отнюдь не походил на человека, которому можно спихнуть артиллерийские заботы. Взяться-то он возьмется, только результат вряд ли кого порадует. Оставалось написать в Паону, и маршал написал. Он просил денег на дело, а выходил форменный донос. Хотя… столичные мозги устроены особым образом, вот возьмут да и поймут раз в жизни как надо.
– Агас! – окликнул маршал, не отрывая взгляда от своей писанины. – Прочитай и скажи, что на это скажут в столице?
– Скажут? – бывший гвардеец, а ныне много больше, чем адъютант и чуть меньше чем советник, зрил в корень. – Или сделают?.. Разбойников и их пособников Лидас врагами императора уже объявил. Я боюсь…
– Я тоже боюсь, – перебил Карло. – Хорошо бы добыть средства своими силами.
– Мой маршал, откуда?
– Вот именно, откуда? Ладно, ступай.
Пушки были нужны. Очень, но на пути к ним во всей красе стоял один из самых щекотливых в империи вопросов – о деньгах. Капрас поморщился и хлопнул ладонью по очередному – сколько их было и сколько еще будет? – трактирному столу. До сих пор корпус не бедствовал: в Кагете помогали Хаммаил с Курподаем, потом Лисенок постарался облегчить гайифцам обратный путь, да и на родине власти обеих провинций оказывали всяческое содействие. Надо думать, немалое число привыкших наживаться на казенных поставках хитрецов чувствовали себя обворованными, но это все касалось текущих надобностей, а вот пушки…
– Господин маршал, письмо привезли. – Йорго скучает, значит, ничего особенного. – От господина Турагиса.
– От Турагиса? – Рановато, причем во всех смыслах. С прошлого послания не прошло и недели, а Гирени еще ходить и ходить… Хотя кто его знает, могла упасть, испугаться, да мало ли?! – Кто привез?
– Слуга, похоже. Из старших.
– Пусть заходит, – велел Карло и, не утерпев, подошел к окошку. У ворот держал в поводу коней какой-то дылда, еще двое – тоже здоровенных и широкоплечих – расположились чуть поодаль, под навесом, и уже вовсю заигрывали с дочкой трактирщика. Понятно, без охраны по мирикийским дорогам лучше не ездить, но что такого случилось, что опальный стратег погнал в дорогу четверку слуг? Явно не худших.
– Господин маршал, к вам. – На сей раз адъютант чеканил, словно в не к ночи будь помянутой Коллегии: – От стратега Турагиса.
– Очень хорошо.
Посланец – невысокий, пузатый, в добротной одежде, попытался изобразить нечто бравое, и у Карло отлегло от сердца. Страшное с такой рожей не сообщают, а если девчонка поторопилась, даже лучше. Осенью счастливчики родятся чаще, достаточно вспомнить того же Алву.
– Депеша стратега! – Гонец попытался выпятить грудь, но впереди все равно оказалось брюхо. – Личная и секретная. Ответ ждут немедля.
– Ответ будет. – Старику явно не хватает армии! Конюхи и слуги, как бы ни втягивали животы и ни пытались рявкать, солдатами не станут, пока не начнут убивать. Но когда за мушкеты приходится браться тем, кто привык к скребнице, поварешке, перу – это очень плохо. Да что там плохо – страшно.
– Прошу принять депешу!
Письмо мало что лежало в футляре, Турагис его вдобавок упрятал в конверт с пятью печатями. Вышло не хуже, чем у покойного Забардзакиса. Ножа для бумаг под рукой не оказалось, и Карло надорвал край. Записка была короткой и отнюдь не о Гирени:
«Дорогой Карло, – опальный стратег писал не то на коленке, не то на подвернувшемся пне, но явно не на столе. – Так уж получилось, что мне по делам пришлось покинуть мою мирикийскую цитадель. Шуму из этого не делаю, а то не в добрый час опять придется столкнуться со столичным сопляком, чего не хочу. Если мои парни не заплутают, успеешь разгрести завтрашний денек для прогулки, а до городишка, куда я наладился, от твоей квартиры пара часов хорошей рыси. Когда еще такая оказия представится, кто знает, так что давай, промни своего одра, а Ставро тебя проводит. Заодно проветришься и посмотришь, как жизнь идет за городскими стенами.
В самом деле, приезжай! В поганое время пара не худших вояк друг дружке всяко пригодятся, а может, не только друг дружке, но и Отечеству, так что жду! Только в одиночку не разъезжай, мало ли. Тебе еще детей растить, девочке твоей одного уже мало».
С Гирени все хорошо, а на встречу надо ехать. Обижать старика не по-людски, к тому же Турагис прав. Пара вояк отечеству ох как пригодится, особенно если найдут, как выкупить пушки.
– Ты Ставро?
– Точно так! – Слуга предпринял новую попытку выпятить грудь. – Доверенный смотритель конюшен стратега Турагиса Ставро Зервас. Мне поручено сопровождать вас к стратегу.
– Куда?
– Не могу знать! – радостно выпалил пузан и, не успел Карло удивиться, пояснил: – Завтра к обеду мы имеем быть в Старом Килкисе. Стратег не может знать, как пойдут дела на ярмарке.
– Какой еще ярмарке?
– Лошади! – Ставро перестал пучить глаза и очень славно внезапно улыбнулся. – Вы же понимаете, у стратега это сейчас главное. Он, как определится, пригонит в Килкис человечка, тот и скажет, куда дальше. Либо на ярмарку в Алцею, либо в усадьбу господ Галлисов.
3
Задумавшийся Баата смотрел в небо, не услышать пыхтенья он не мог, значит, притворялся. То ли из вежливости – пусть гостья отдышится, то ли давая стареющей бабе время умилиться, Лисенок по своему обыкновению выглядел молоденьким и беззащитным, хоть и успел сожрать с дюжину волков. Вот Альдо, тот в самом деле был беззащитен… Щенок же, пусть и бешеный!
– Красивый вид, – прервала лезущую в голову жуть Матильда, – но для меня высоковато. Вы о чем-то думали?
– Думал? – «очнулся» Лисенок. – Да… О том, почему люди не летают, как птицы? Здесь это чувствуешь особенно остро! Мой брат так и не справился с зовом неба… Оно манит и тех, кто обречен ходить по земле.
– И по лестницам, – напомнила Матильда, косясь на едва не стоившую ей жизни решетку, к которой беспечно прислонился казар. Рядом, на бронзовом завитке, алела бабочка-фульга, еще несколько порхало над столом, наплевав на позднюю осень. – Помнится, вы говорили, что ваш брат погиб, когда ловил бабочку.
– Тогда я знал вас меньше, – скромно признался кагет, – и не мог быть до конца откровенен.
– Тайны лучше хранить, – посоветовала алатка, – особенно фамильные. О, полетела!
– Бабочки скоро заснут, – Баата проводил оживший цветок взглядом. – В садах уже заснули, но это место особенное, возможно, оно порождает безумие. Чем сдержанней человек, тем сильнее он хочет сорвать с себя незримую цепь. Отец любил сюда подниматься и раз за разом побеждать себя; слуги и воины к этому привыкли, а потом решили, что казар должен оставаться наедине с небом. Чтобы стать казаром в их глазах, мне пришлось рискнуть рассудком, но давайте сядем. Нас двое, так что зов нам не страшен. Сейчас принесут свежие сласти, а вино и фрукты ждут. Сестра говорит, вы предпочитаете мансайское даже кэналлийскому?
– Не днем, – отрезала алатка, с облегчением отступая к столу – летать ее не тянуло совершенно. – Вы затащили меня сюда, чтобы напугать? Но вы меня уже пугали, и я здесь не раз бывала, и не только я.
– Гости в Кагете могут войти, куда пожелают. Лучше сюда, – казар галантно отодвинул одно из кресел, – самый красивый вид с этой стороны.
– Благодарю! – Что бы такого светского сказать? – В Алате есть песня, которую могли бы сочинить вы, но это сделал Балинт.
Вообще-то Мекчеи вопрошал, почему он не летает, как ворон, по другому поводу, и соотечественники его прекрасно понимали, но вдаваться в подробности Матильда не стала. Лисенку, впрочем, хватило сказанного.
– Я часто думаю о Балинте Мекчеи, – взмахнул ресницами кагет. – Создатель Алата тоже остался один! Получить прежде времени наследство, что может быть страшнее? Мой отец, как и отец Балинта, был крепок, однако в этом бушующем мире все так зыбко, так призрачно… Нашу судьбу решают мгновения, а мы высокомерно загадываем на годы. Попробуйте виноград – это кагетский сорт, самый поздний из всех.
Матильда попробовала. Кагеты имели все основания гордиться как ягодами, так и тонущими в солнечном сиянии горами, но подлая беседка была напичкана смертью, будто виноград косточками. Баату это не смущало, а вот Матильде становилось все гаже.
– Балинта без родни оставили агарийцы. – Тошно не тошно, а болтай. Политика, твою кавалерию! – Балинт с них потом неплохо спросил. Вы собираетесь мстить Алве?
– Регенту Талига?! – ресницы вновь метнулись возмущенными крыльями. – Мне жутко о таком думать, но, поддавшись Гайифе и Агарису, отец нарушил высшую волю. Его смерть стала предупреждением…
– Вам?
– Всем. Я это понял, Хаммаил и его сторонники не пожелали. Как и собравшиеся мстить бириссцы… Вы ведь знаете, что с ними произошло?
– Слышала. – Хаммаила Баата в любом случае бы доконал, умный подлец глупого всегда слопает, а вот «барсов» и впрямь вразумило что-то горное. И это не считая черного олларианца, лезущих из стены сапог и прочих радостей. – Ваш отец прошел бирисский обряд, вы – не захотели…
– Как же сестра вам доверяет! – вильнул хвостом Лисенок. – Я ее не осуждаю, ведь она тоже одинока. Самое страшное одиночество – одиночество среди подданных, которых нужно защитить, накормить, удержать от грехов и ошибок. Одиночество и долг, вот что ждет на вершинах власти… Именно они вынудили меня искать встречи с вами, причем там, где нас не услышат. Отец не успел передать наследнику секреты казаров, что-то утеряно навеки, но что-то могут знать доверенные слуги. Кто скажет, сколь далеко простирается их любопытство? Я родился в Хандаве, но меня сразу же увезли. В отличие от Этери я здесь чужой.
– Это не так уж и страшно, – успокоила Матильда. – Я недавно встретила… старого знакомого, его вообще носило, как осенний листок. Так что от меня надо вашему одиночеству?
– Я должен думать о будущем, – твердо сказал Баата и замолк, зато снизу раздался шум и голоса – слуги тащили обещанные лакомства, только ее высокопреосвященства предпочла бы мясо или хотя бы местный сыр. Сказать, что ли? Неприлично? Ну, так здесь же не Паона!
– Мне хочется не сластей, а мяса.
– Вы ошеломляете. Слуги уже поднимаются, они принесут все, что нужно, только прикажите.
– Благодарю.
– Не стоит, – Лисенок грустно улыбнулся. – Вы моя гостья, и я… Я вынужден вас просить, нет, умолять о помощи! Казар без наследников не казар, но Кагета не может себе позволить второй Антиссы, и я не хочу поднимать ни один из казаронских родов.
Наши обычаи требуют ублажать родню, сколько бы ее ни было! Увы, родственников казара кормит Кагета, а казароны смотрят и считают, сколько съедено. Мне придется искать невесту за пределами моей родины. Отец надеялся породниться с домом Мекчеи, я унаследовал его надежду.
Не врет! В этом – нет. Этери учили алатскому не просто так, а у казаронов и впрямь столько дочек, что впору не только на скалу залезть, но и на облако! Пока отцы надеются породниться с казаром, они ведут себя сносно, зато потом обид не оберешься. Иностранка тоже может отдавить хвост, но выскочки, на которую бросятся обойденные, не будет, а неудачную жену со временем можно привести в беседку. Полюбоваться на бабочек.
– Я плохо знаю своих внучатых племянниц, – посетовала алатка, благословляя гремящих подносами уже на самом верху слуг. Или… не слуг? – Постойте-ка!
Но стоять казар как раз и не собирался. Вскочив, он бросился на шум; сабли, правда, не выхватил, но Матильда повидала достаточно мужчин, чтобы понять – Лисенок, когда в самом деле припечет, будет драться не хуже Дугласа или Ласло. Сама алатка осталась сидеть, только придвинула поближе бронзовый кувшин, достаточно тяжелый, чтобы убить. Ну какого Змея она опять без оружия?!
– Ожидание оскорбляет Четырежды Богоданного, – прорычал некто высокий, загораживая облитые солнцем горы. – Я принес его слово и его волю. Слушай же…
4
Ввалившегося в беседку клирика Матильда возненавидела с первого взгляда, а со второго – поняла, что более гнусного кардинала не встречала даже в Агарисе. В святом городе кишели ханжи, рвачи, проныры, бездельники, дураки, подлецы, зануды, отравители, но паонская тварь была чем-то запредельным, и вдобавок она вырядилась в белое. В белое! Как Эсперадор в великий праздник…
У Матильды отношения с Создателем не складывались – благодарить было не за что, а клянчить алатка терпеть не могла, но сейчас она чувствовала себя оскорбленной. За Адриана, Левия, Бонифация. За мертвого аспида, наконец! Все они, каждый на свой лад, чему-то служили и кого-то спасали, этот же… Мухр’ука говорила, что гость голоден от злости, и злости там действительно хватало, но не людской и даже не песьей. Если б не сгинувший роберов питомец, Матильда обозвала бы поганца крысой, хотя сперва клирик показался почти орлом. Высокий, сухощавый, с гордым, чуть ли не кэналлийским профилем и горящими глазами, паонец за что-то выговаривал Баате, картинно размахивая руками. Понять, чего он хочет, алатка не могла – мешали омерзение и стремительно растущая – не задавить – ярость. Матильда из последних сил сидела, а мужчины все еще стояли, так что пустить в ход облюбованный кувшин не выходило. Вот казар легко бы достал наглеца саблей, но предпочитал слушать, а ведь когда бросился на шум, стал похож на воина.
– Он не друг мне, – резко отрекся от кого-то Лисенок. – Более того, он не друг Кагете, но не владыке мирскому идти против воли конклава. Я вырос, зная, что свят лишь город Агарис, и только Эсперадор столь праведен, что носит белую мантию. Мой отец видел, как загорались свечи в руках избранных, и он сказал, когда вернулся: «Есть Эсперадор Юнний, и он свят». Я не видел избрания Эсперадора Гаэция, и я не знаю символа, который носите вы.
Символа? Матильда сжала зубы и заставила себя вглядеться. Белые одежды гадины украшала золотая оторочка, а на груди болтался внушительный кулон. Все тот же павлин с хвостом из молний вцепился во что-то вроде вензеля, надо думать, императорского.
– Ересь! – рявкнула не терпевшая этого словечка принцесса. – Ересь, скверна и пакость всяческая!
Белая фигура рывком обернулась, но Матильда уже закусила удила. Вскочив, женщина поудобней ухватила кувшин, готовясь к бою. Всё, кроме впалого мужского виска, затянуло багровым с золотыми промельками маревом. Зато алатка начала разбирать отдельные слова – будто закатная волна одну за другой вышвыривала на берег ракушки
– Четырежды богоданный… Всех, кто осмелится…
– …наши горы сами по себе есть… доказательство бытия Божия…
– Во славу Сервиллия… судьба… страшной… ввергнет в Закат…
– …провожу… высочество…
– …вечное проклятье… смерть…
Кажется, она к кому-то шагнула, кажется, что-то звякнуло, кажется, пальцы разжались… Звякнуло и задребезжало уже сильнее, сбоку затемнело, зато впереди раскинулась полная осени степь. Ветер ерошил жесткую траву, красное солнце наполовину ушло в землю, и на него стало можно смотреть. Матильда и засмотрелась, так, что споткнулась, но не упала – поддержали… Матишка поддержала, и было той Матишке лет шестнадцать.
– Пусти, – велела старуха. – Беги, целуй Ферека… и не только целуй! А в Агарис соваться не смей! Слышишь?!
Матишка замотала головой, с мониста осенними листьями полетели таллы и велы, зазвенели по камням, кто-то в алом доломане сперва бросился их собирать, а потом со смешком швырнул вверх. Золотые искры вспыхнули, оказавшись бабочками, появилось и стало синим небо, к которому немедленно потянулись знакомые, но чужие горы.
– Я виноват, – дрожащим голосом сообщил вернувшийся вместе с небом Лисенок, – я должен был вас оградить, но лжекардинал ворвался так неожиданно! Я не мог даже предположить, что вы столь нетерпимы к ереси… Это в самом деле ужасно! Вы можете идти?
– Сами видите, – буркнула Матильда. Оказывается, они умудрились спуститься почти до середины лестницы. – Где этот… еретик?
– Увы, все еще наверху. Требования, которые он привез, для Кагеты неприемлемы, и мне придется это ему объяснить.
– Чего он хочет?
– Разве вы не слышали?
– Я не поняла. То есть поняла не вполне.
– Бывший кардинал Гайифы самочинно объявил себя Эсперадором, назвался Гаэцием и назначил этого человека кардиналом Кагеты и Сагранны. Присланный еще его святейшеством Адрианом Серапион никогда не был другом нашей семьи, а после гибели отца стал врагом, но в казарии он по воле истинного Эсперадора. Я не искал поддержки эсператистов, когда вступил в бой с Хаммаилом, я не ищу ее и теперь. Ваш супруг и регент Талига открыли мне глаза на многое, о чем я прежде не задумывался, но то, что в мире становится слишком мало любви, искренней человеческой любви, я понял сам. И я не стану мстить священнику, тем более чужими руками. Если Серапион захочет остаться в казарии, я его не выдам. Тем же, кто признает Эсперадором самозванца, в Кагете места нет.
– В Кагете не должно быть места этой твари, – прошипела алатка, – ей вообще не должно быть места!
– Он уедет, – твердо сказал Баата. – Завтра же. Его проводят до самой границы.
– Бириссцы, – потребовала принцесса, – не меньше двух десятков.
– Да, – немедленно согласился казар, – бириссцы.
Дальше спускались неторопливо и молча – Лисенок о чем-то размышлял, а Матильде все еще хотелось убить. На предпоследней площадке кагет задержался.
– Ваше Высочество, вы пережили очень неприятные мгновения. То, что этот человек явился без моего ведома, меня не извиняет. Мои люди оказались слишком легковерны, уступив тому, кого сочли духовной особой.
– Пустое, – Матильда выдавила из себя улыбку. – Я в самом деле… разволновалась, но не настолько, чтобы забыть, зачем я вам понадобилась. Давайте вернемся к нашему разговору зав…
Крик вспорол осенний покой, как нож – брюхо. Матильда вздрогнула, и тут мимо пронеслось что-то светлое и большое.
– Отвернитесь! – заволновался Баата. – Я… Какой ужас. Я видел, что этот человек безумен, но не мог и помыслить, что он способен причинить вред себе! Да, наши горы вызывают жажду полета, но рожденный злобствовать летать не может… Гайифец забыл об этом, и вот он мертв. Вы не должны на это смотреть.
– А я хочу! – Матильда сунулась к перилам, но опереться на них не рискнула. – Мне нужно увидеть труп. Это меня успокоит.
