Глава 5
Талиг. Вараста Талиг. Альце
400 год К. С. Ночь с 17-го на 18-й день Осенних Волн
1
Очень может быть, Робер бы струсил, то есть в очередной раз убедил себя, что не время и не место, но за дело взялась какая-то степная тварь. Разбуженный ее воплем, Эпинэ приоткрыл глаза и увидел возле костра Алву. Одного, что все и решило. Иноходец еще немного полежал, придумывая отговорки, не придумал и поднялся. Звезды сообщили, что до подъема еще часа четыре, но Ворон появлению собеседника вроде бы не удивился.
– Садитесь, Эпинэ, – кивнул он. – Вам что-то нужно?
– Просто проснулся. Как и вы…
– Я как раз не просыпался.
Когда приглашают – садятся, тем более Алва подвинулся, освобождая место. Кэналлиец глядел в огонь и думал о чем-то своем, в Старой Эпинэ спал его сын, а где-то скитался, если еще скитался, Дикон… Иноходец потер запястье и поежился – пора было признаваться в подлоге, а значит, говорить о сестре. И Робер сказал:
– Рокэ, Катарина не умерла родами, ее убили… Ричард Окделл. Он решил, что сестра виновна в гибели Альдо. Одна дрянь устроила так, чтобы Дикон подслушал разговор Катари со Штанцлером, а дурак не так понял… или сестра в самом деле что-то сказала про Ракана. Она его почти ненавидела, а Дикон молится на святого Алана и на верность.
– Окделлы… – Алва улыбнулся, будь это кто-то другой, это выглядело бы чудовищно. – Штанцлер ушел от королевы ни с чем, но за смертью?
– Да, старую сволочь прикончили почти сразу… Рокэ, что вы сделаете, если найдете Дикона?
– Убью, – так говорят о завтраке, сапогах, сбруе. – Я бы советовал вам поступить так же, но вы все равно сделаете по-своему. Вы не попробовали убить даже меня, а ведь это было не в пример легче… Не само убийство – выбор.
Легче? После Сагранны? После Дракко?! Конечно, за спасенную, дважды спасенную жизнь и лучшего в мире коня убивают!
– Думайте, что хотите, но я рад, что вы живы… А ведь когда Альдо вынуждал меня командовать этой подлостью… казнью, я чуть не бросил все к Змею и не убрался домой.
– Как вам выкрутили руки?
– Все тем же Диконом… Если б я отказался, к эшафоту бы отправили его. Боюсь, мальчишка не удержал бы мерзавцев Люра.
– Боюсь, живым при таком раскладе остался бы как раз я, – пожал плечами Ворон. – Молодой Придд надеялся вытерпеть убийство короля и заложников, но прикончить меня он бы не дал. В свою очередь я бы не позволил убить Фердинанда и «спрутов». Пришлось бы прорываться, а Леворукий упрям… Ладно, чего не сделано, того не сделано, кто-то жив, кто-то – нет, и никто по большому счету не виноват, потому что хотел другого и хорошего. Обычно это называют судьбой.
– Судьба… – вдруг припомнил Робер, – Звездный иней…
– Да, – почти весело подтвердил Ворон, – есть такая песенка. Любопытно, где вы ее слышали?
– Я не слышал, но Пьетро… Секретарь Левия рассказывал, как вы пели. Рокэ, будь здесь Левий, он бы сказал вам, он бы сумел…
Да, кардинал бы сумел. Он находил слова для всех! Кроме Альдо, но для него кардинал ничего не искал. «Души надо спасать лишь до некоторого предела…» Анакс свой предел перешагнул еще в Агарисе.
– За отсутствующих говорить просто. – Алва был по-прежнему спокоен, но Робер как-то понял, что Левия ему жаль. – Еще проще говорить за покойников. Клирики с такой легкостью говорят за Создателя, что на его счет можно предположить худшее.
– И вы предполагаете?
– Нет. Почему бы Создателю не создать, а потом не побыть мудрым, всеблагим, вечным и отсутствующим? Какое-то время, правда, человеческое… Звезд выдумка не переживет, она не переживет даже какой-нибудь чумы, выморившей тех, кто ее породил.
– Если Создатель выдуман, выдуман и Враг, а в него вы верите!
– Леворукого я по крайней мере видел, правда, теперь не уверен, что оценил его правильно. Все-таки мы на редкость предвзяты…
Он так и глядел в огонь, а звезды по-прежнему обещали несколько часов тьмы, но это ничего не значило. Мог проснуться любой из адуанов или, того хуже, Валме; самым же глупым было, что Робер не понимал, нужно ли лезть в чужую душу. Сестра так до конца и не призналась, а Рокэ явился из ниоткуда и тут же подхватил дочь Адгемара… Только Этери напоминает Катари! Так бывает: вроде бы и не похожи, а не вспоминать нельзя.
– Рокэ, можете послать меня к Змею, но… У вас что-то было с Этери?
– Скорее есть, – Ворон соизволил оторвать взгляд от костра. – Желаете узнать что-то еще?
– Нет! – разговор чудовищный, но Алва… готов говорить! – Хочу сказать, вернее, должен!
– Берите флягу, плащи и идемте. Незачем будить лишних, а лишние сейчас все, кроме Котика.
Волкодав считал так же, а за спиной у Алвы уже была гитара. Они молча и долго куда-то шли, потом блеснула вода.
– Стелите, – велел Ворон. – Костра не будет, гореть нечему.
– Есть месяц, – зачем-то напомнил Эпинэ. Он сам затеял этот разговор, значит, ему и пить с Вороном, пить и говорить… Валме не знал Катари, адуаны вообще ничего не знают, а он не представляет, с чего начать! – Рокэ, я… дал открытый лист маркизу Салигану. Он обещал отвлечь мародеров, но требовал бумагу. Я подписал.
– И правильно. Салигану можно доверять, когда приличные люди становятся опасны, а лишнего вашим именем он не натворит. Только своим.
– Но вам-то он подлость сделал!
– Мне? – Рокэ провел по струнам. – Не подскажете, когда?
– На суде.
– А… Забавно, но Рамон оказал мне услугу. В отличие от тех, кто пытался превратить суд в суд.
– Вы называете клевету услугой?!
– В данном случае. Когда мы переворачивали Гальтару… До нее, вернее, до них, кстати, не так уж и далеко, жаль, мы торопимся, вам бы там могло понравиться. Так вот, когда мы полезли в подземелья, я – в поисках вчерашнего дня, а Салиган – того, что у него купят, разговор зашел о древнем правосудии. Для меня гальтарщина была в диковинку, а маркиз уже спелся с Капуль-Гизайлем. Не помню, с чего началось, но Рамон упомянул о праве не признавшего своей вины осужденного на бой с обвинителями, сколько б тех ни было. Я пришел в восторг, Салиган это не просто запомнил, он вовремя вспомнил и понял, к чему я веду. В отличие от мэтра Инголса.
Засыпающая река ловила осколки света и пыталась их унести. Черная вода, черное небо, немного серебра, зимнего и лунного, и тихий струнный перебор. Словно растущий месяц захотел что-то объяснить…
– Рокэ…
– Да?
– Катарина ничего мне не завещала. Она умирала без сознания, ее последние слова были про маки. Про маки Эпинэ… Только городу нужна была хоть какая-то власть, и я подбил Левия и Никола на ложь. Мы скрыли убийство, а я объявил себя Проэмперадором, но это вранье! Было враньем до получения вашего приказа.
– Никоим образом. Вы бы стали опекуном Олларии и Октавия и без моей записки, ведь кроме вас не годился никто. Нам могут сниться маки, а могут – гранатовые рощи, но мы просыпаемся, и цветы кончаются. Остаются города и армии.
– Наверное… – Города, армии и долги, которые нужно платить! – Иногда говорить страшно, но Левий говорил, и как же я теперь ему благодарен! У меня так не выйдет, но я должен… Сестра мертва, если есть Рассвет, она там, а вы – здесь… Рокэ, Катари любила вас, а вы… вы ведь тоже любите, только вы прежде меня догадались, что наша с вами любовь убивает! Мы – кукушата поневоле, мы не хотим приносить беду, но она идет за нами, и мы начинаем бояться любить. И удираем, думая спасти тех, кого любим, но права на это у нас нет! Наши женщины хотят быть с нами, как мы у них это отнимем?!
Спросите графиню Савиньяк, она скажет, что страшней всего не потерять, а не найти! Лучше ослепнуть, чем никогда не видеть, и лучше хоть короткое, но счастье, чем заполненная хламом пустота! Сестру не вернешь, но вы-то живы, для вас ничего не кончено… Год назад я думал, у меня ничего не будет, потом встретил Марианну. Все вышло так странно, она хотела спасти вас, сговорилась с висельниками, они меня попытались захватить. Я отбился и не стал выдавать баронессу, а дальше… дальше я полюбил и мне ответили. Даже если меня завтра убьют, даже если Золотые Земли сожрет чума, мы нашли друг друга, и вы найдете! Только не бегите от счастья, потому, что оно может кончиться, и… не подбирайте тех, кто вам не нужен!
Слова иссякли как-то сразу, будто бокал опустел. Вышло путано и глупо, хотя, пока говорилось, все казалось связным и правильным. Робер, словно проснувшись, провел рукой по лицу, что делать дальше, он не представлял.
– Извините… Я вам никто, вы не обязаны меня слушать.
– Вы, самое малое, человек, которому можно доверить лошадь и Олларию. – Алва поднял голову, на гитару он больше не смотрел. – Я тоже собирался вам кое-что сказать, и тоже о любви. Вы мне помогли, если, конечно, сами верите тому, что сейчас наговорили.
– Верю? – растерялся Иноходец. – В это не веришь, это… Лэйе Астрапэ, если б только здесь был Левий! Нельзя вечно прятать боль, и забывать тоже нельзя, то есть можно и нужно, но всякую дрянь. Лучшее остается с нами и становится нами, а любовь – лучшее, что бывает с людьми…
– Да, вы в самом деле прониклись. Пейте! Прямо сейчас.
– А вы?
– Мне это нужно меньше. Есть одна песенка… Как-то я играл ее всю ночь, чтобы унять судьбу. Утром я увидел, что гитара в крови, но судьба продолжала смеяться, я сыграл ее смех. Или плач? С этой судьбой никогда ничего не поймешь, поэтому и приходится решать. За нее, за себя, за других. Живите, Эпинэ!
– Так говорят алаты…
– Так говорит жизнь! Марианна умерла, Робер. Ошибка исключена – с баронессой были Пьетро и графиня Савиньяк. Они тоже рассчитывали на Левия, но кардинала нет, а я не стану повторять то, что и так уже в вас. Просто слушайте про звездный иней и пейте, пока можете. Назад я вас донесу.
2
Савиньяка разбудила не то резкая боль в плече, не то собственный вскрик. Приснившийся, как и боль. Маршал потянулся и провел пальцами по оставшемуся от пока единственной приличной раны рубцу, спать не хотелось, а вот от женщины он сейчас не отказался бы. Почти от любой, и она бы осталась довольна, даже Фрида, которой пришлось бы забыть о дневных желаниях и надеждах…
В предместье, где стояли «Вороные» и где заночевал Проэмперадор, наверняка бы сыскалась «вышивальщица», и даже не одна, но обсуждение Заля укрепляет целомудрие. Вечер утонул в делах, зато ночь напомнила о жизни, которая не только и не столько война. Оставалось поднять Шарли, который наверняка знал, в какие двери здесь стучат, но чужими дорогами Ли ходил редко. Проэмперадор усмехнулся и встал с ненужно широкой постели. Искушения преследовали Савиньяка лет с пяти; одним он по некотором размышлении уступал, с другими успешно справлялся, а сегодня обойтись без красотки было нетрудно.
Маршал зажег свечу и разыскал флягу с гаунасской можжевеловой. Хлебнул, запил ледяной водой, понял, что холодно, оделся, подошел к окну. Светлая от снега улочка тянулась в никуда. Небытие было мнимым, но, вынырни из лиловатой тьмы некто без тени, Лионель не удивился бы и не испугался. Интересно, как любят выходцы? Хотят они, видимо, того же, что и при жизни: Арамона жаждал сквитаться с тещей, Гизелла рвалась мстить если не Проэмперадору, то не залезшему ради «птиченьки» в полковую казну отцу… В сказках нечисть держит свои тайны при себе, и сказочников понять можно – откровения мелких душонок не напугают, а «выходцами холода», похоже, становится исключительно дрянь. К счастью, не вся. Савиньяк напоследок вгляделся в не желающую подсказывать ночь и рывком сдвинул пестрые занавески. Заль и бесноватые были важней мертвых поганцев. С точки зрения логики. Но когда по миру катается Шар Судеб, логика меняется.
Можно было растопить печь самому или кликнуть ординарца, можно было развернуть карту или еще выпить и все-таки уснуть, тем паче завтрашнюю ночь он уже отдал. Вот бы к «ставшей Залогом» заглянул еще и достославный, но так вряд ли повезет… Проэмперадор с усмешкой глянул на пустую постель и вышел. Дремавшие в передней комнате парни Уилера затрясли головами. Они все еще числились за Редингом, хотя после Гаунау родное начальство видели нечасто.
– Едем, – объявил Лионель, и «закатные кошки» взялись за плащи. Стукнул засов, лицо обожгло пока еще легким морозцем, сонно и басовито гавкнул пес. Грато маршал не седлал, просто стоял и смотрел на алую блуждающую звезду, которую впору считать своей. Зимой звезды ярче, ночи темней, а сон глубже. Зимой не воюют, а пьют вино и любят женщин, повезет – своих, единственных, нет – какие подвернутся. В холода спешить некуда, вот войны и отдыхают, набираясь сил… О весне думают лишь полководцы, но мысли Савиньяка крутились вокруг выходцев, хотя смысла на первый взгляд в этом не имелось ни малейшего. С гадючкой фок Дахе было покончено, оставалось объяснить случившееся, и сперва это удавалось, пусть и с натяжкой.
Больше других знавшийся с вернувшимися Придд считал, что кто-то – вероятнее всего полковник или его дочь – сам того не осознавая, исполнил некое условие. Это наложилось на мстительный нрав девицы, а дурная смерть в доме Селины открыла новорожденному выходцу дверь. Смерть была дурной, потому что управляющего обманули, пустив в ход имя боевого товарища…
– Монсеньор, ваш конь.
– Хорошо.
Мориски – существа нежные, но Грато привык к длинным переходам, и потом он был со своим человеком. Лошади и солдаты, если знать, как с ними обращаться, пойдут до конца, потому их и нужно беречь. По возможности.
– Уилер!
– Да, Монсеньор? – одна из черных теней за спиной приближается, становится человеком.
– Навещая госпожу фок Дахе, вы приняли меры против выходцев. Какие именно?
– Да обычные! Рябинка, свечи, ну и заговор… Здешний местные помнят, но сакацкий крепче.
– Вряд ли девица знает алатский.
– А на… то есть, зачем ей? Кошка напаскудившая «брысь» всяко поймет, только не вернуться ей! После такого-то!
– Вы когда-нибудь слышали, чтобы выходец останавливал выходца?
– Нет, Монсеньор, они поодиночке ходить должны.
Одна беда – «холодные» не всегда знают, кому и что «должны». Как, впрочем, и горячие. Твой долг сделать то, на что ты способен. Твой долг не браться за то, для чего ты не годишься, так имей же разум отличить первое от второго! Ты справился с каданцами, с Фридрихом, с Хайнрихом, ведь сделать потомственного врага больше, чем союзником – победить дважды. Его и себя. И с Рудольфом ты справился, и про зелень понял больше других… «Больше». Стакан больше наперстка, только Грато из него не напоить.
Дорога была белой, чистой и ровной, как жизнь скучной девственницы. Жизнь Гизеллы фок Дахе пронеслась грязной короткой речонкой, жизнь графини Борн стыла жутким голодным болотом. Дочь хромого полковника не могла быть сильней Габриэлы! Кудлатая паршивка не убивала собственными руками и не баловалась магией. Злобы в ней хватало, но злобы визгливой и глупой, да и умерла девица без затей, однако встала именно она, причем именно встала. Поганку никто не поднимал, будь иначе, остывшая служила бы поднявшему, а она бросилась обделывать свои делишки.
До признаний Мелхен Савиньяк еще принимал доводы Придда: Габриэла умерла случайно и быстро, ничего не поняв. Гизелла знала, что ее ждет, и неистово хотела отомстить. Ей повезло с Арно, который умудрился слегка влюбиться и стал доступен. Райнштайнер именно так и выразился, но вспомнить сказку или легенду, где мертвеца поднимает одна лишь ненависть, ни барон, ни Спрут не смогли. Всегда присутствовало либо колдовство, либо вольно или невольно нарушенная клятва, либо нечто запредельно мерзкое. С Арамоной было проще – мать не сомневалась, что священника с унаром убил капитан Лаик, а потом направо и налево божился, что ничего не знает. Доклялся.
Свина увели, в доме кое-что сгнило, но больше всего досталось слугам и, отчего-то, конюшне. Уведший – Супре? Паоло? – ограничился убийцей, ну так и Зоя Гастаки не тронула бордонскую родню! При этом покойная дама чего-то хотела от Алвы, а кто-то, явно похожий на пропавшего унара, дважды являлся Мелхен. Первая встреча еще могла быть случайной – выходца тянуло то, что творилось в доме. Люди вернувшихся не за ними не видят, но девушку связали с оставшимся в аре ножом. Скорей всего, это и позволило отыскать гоганни в Хексберге, не зря же пропавший унар явился с достославным, чья смерть вряд ли была простой и приятной. Ни странная пара, ни Зоя не забыли себя и рвались спасать живых.
Арамона тоже не забыл! Рожа из багровой стала белой, но Свин остался Свином. Наплевал на какой-то приказ, узнал бывшего питомца и попытался его стравить с неким герцогом, которому не желает ни служить, ни отдавать Селину. При этом заботливый папенька с ходу справился с Гизеллой, а ведь та, в отличие от Габриэлы Борн, сумела вернуться…
– Уилер, вам было приказано остаться на пожаре, почему вы не выполнили приказ?
– Мы… Монсеньор, я догадался, куда и зачем вы рвану… направились. Я испугался, что вы без ничего, а с выходцами шутить нельзя.
– Почему вы не доложили про рябину сразу?
– Не сообразил. А как занялось, ягоды… ну засветились словно, тут до меня и доперло, только вас не догнать уже было. Я распорядился, как и что, наломал рябинки – и в казармы, а приказ я нарушил, что да, то да.
– Думали, чем это для вас обернется?
– Когда за вами бежал, нет, не думал. Не до того было, но высовываться, если не припечет, не собирался. Ну а когда ваш… теньент с… девкой дохлой наладился, пришлось его придержать.
– Так думали или нет?
– Ну… Как полковника волок, думал, что наградите, а потом в Надор спровадите… И чтоб лучше ни того и ни другого, ну будто не было ничего.
– Мечта обманутой девицы, – медленно произнес Лионель, – «будто ничего не было»…
Что бы сказал Райнштайнер, если б знал все? Баронская обстоятельность вцепилась бы в наименее туманное, то есть в герцога и причину, по которой капитан Лаик не желает отдавать тому Селину. Живую. Свин, остыв, не забыл свою мечту взобраться на самый верх. Ему мало быть отцом Королевы Холода там, он должен отыграться тут, то есть посрамить ставшую графиней тещу. Для этого Селине надо стать не меньше чем герцогиней, причем без помощи деда, и пусть старая грымза рвет завитые волосенки! Чтобы торжество состоялось, все должны быть живы, и в первую очередь – теща и дочь, которую Арамона явно любит. Он не пытается никого уводить и подсовывает Селине золото Манлия. Приданое есть, дело за женихом, но холостые герцоги, короли и принцы наперечет. Особенно в Талиге.
Ответ напрашивался, но соглашаться Савиньяк не спешил, выискивая другие возможности. Мертвый Арамона сошелся с сестрой бордонского дожа, так почему бы ему не поискать зятя за границей? Хайнрих с Бруно – старики, они не годятся, как не годятся женатые дриксенские герцоги, но у тех есть наследники, тот же Руперт. Графиня Креденьи протянет еще лет десять, за это время случится многое, только Арамона ждать не желает и при этом кого-то очень не любит. Этот кто-то явно жив, поскольку может жениться на Селине, при этом ему должен служить выходец, и он носит корону, которую граф Савиньяк при желании может отобрать. Вот тогда Арамона возликует и даст согласие на брак… Значит, это не гайифский Орест и вряд ли кагетский Баата, с ними Арамоне делить нечего. Как и со Спрутом, который начальнику Лаик не досаждал.
Шабли подбросил печати Сузы-Музы Колиньяру, Савиньяку, Рафиано и Придду. Мэтр знал, кого ненавистный начальник считает важными персонами, Придды к таковым несомненно относились, и Валентину Свин дочь бы отдал. Что ж, остается лишь один герцог, злость на которого перевешивает ненависть к теще. Герцог, чье место при определенных обстоятельствах займет глава дома Савиньяк… Займет, но еще не занял!
Получивший шенкеля Грато рванул наметом. Не успевший стать глубоким снег скачке не мешал, только глушил топот. Если не Оллар, то Алва, если не Алва, то Ноймаринен, а затем – Савиньяк, причем становящийся герцогом. Рокэ что-то сделал и погиб на глазах Валме. Виконт виделся с отцом, а Бертрам пишет обо всем, кроме Алвы, хотя при встрече наверняка бы сказал и о нем. Все сходится, только тот, кого должен обойти Савиньяк, не остыл!
Копыта взрывают снег, пляшут над головой зимние звезды. «Фульгаты» отстают, не могут не отстать, но один все равно впереди. Тот, кто нужен, и нечего откладывать.
– Стоим, дружок, стоим и ждем.
Грато недоволен – так хорошо скакали, и на тебе! Ничего, сейчас поскачем дальше.
После того, что устроил Рокэ, выходцы присмирели, только Зоя прорвалась к Луизе из страха потерять любимого. Любимый Арамона! Ха, как сказал бы сам Свин, но для несчастной, то есть наконец-то счастливой бордонки, он – все. В самом деле все, потому что выходцы гибнут окончательно и знают это. Нет у них надежды на что-то неведомое, а вот в старую жизнь они лезут. Кто – из мести, кто – из любви…
– Монсеньор, звали или показалось?
– Звал, но пока помолчите.
Грато со вздохом пускается шагом, Уилер пристраивается рядом второй тенью: мертвый завистник по привычке расстрадался бы, что одним все, а другим – ничего… У выходцев только и есть что прихватили, уходя – хоть мысли, хоть чувства, хоть одежду… Габриэла взяла с собой столько зла, что Гизелле и не снилось. Будь у графини Борн возможность погубить хотя бы сестру, она бы погубила, да ненависть, как, впрочем, и всегда, оказалась слабей любви. Зоя прорвалась, пусть и потеряв все пуговицы, Габриэла – при всей ее силе – нет. Прошло несколько недель, и выходцы объявились в Аконе, причем Гизелла вернулась, даже не оцарапавшись, а Свина бьют корчи из-за какого-то герцога. Живого! И еще этот закат, который слишком тянул к себе, чтоб от этого отмахиваться. Закат в канун даже не дня, часа рождения Росио…
Если есть лишь один ответ, значит, он верен! Если есть хоть один шанс, его нужно использовать.
– Уилер, вам не нравится, что выслеживать Заля отправили Баваара?
– Ну… – капитан впервые на памяти Лионеля замялся. – Как сказать… Бруно-то два раза прозевали.
– Переправа и Мельников луг?
– Они!
– Вы бы такой ошибки не совершили?
– Может, и совершил бы, если б служил у старика. Не сочтите за лесть, только вы – счастливчик, а фок Варзов… Ну не его этот год, хоть тресни!
– Хорошо. – Даже если оно – бред, что с того? Без Уилера армия обойдется, а если кто и отыщет ветер в поле, то алатский котяра. – Я поручаю вам перехватить регента Талига герцога Алва. Известно, что он с небольшим эскортом направляется из Варасты в нашу сторону. Очень вероятно, что по дороге Алва захочет узнать, что творится в Олларии. Ваше дело вручить ему мое письмо и проводить, куда он сочтет нужным. Отправляться завтра не позднее полудня.
– Выедем!
Монета взлетела и встала на ребро, но если Рокэ вернулся, он будет здесь. Не вернулся – здесь уже есть ты.
3
Будил Котик куда лучше Герарда – Марселю и в голову не приходило сказать волкодаву что-то обидное или повернуться на другой бок. Будучи облизан и поняв, что это не дивный сон, а самая настоящая ночь с месяцем и звездами, виконт безропотно выпутался из одеял и огляделся. У костра торчал лишь дежурный адуан, а спящих ног было явно меньше, чем следовало.
– И что? – спросил Марсель. Котик шумно задышал и попятился, давая понять, что надо куда-то тащиться. Встревоженным волкодав не выглядел, но был настойчив. Захотелось подробностей, и Марсель шепотом окликнул караульного. Все было предсказуемо – непонятно с чего поднявшийся Эпинэ подсел к размышлявшему Алве, они малость поговорили, потом Ворон позвал Котика, и они куда-то ушли. Алва – с гитарой, Иноходец – с флягами.
– Это очень лирично, прогулка в ночи, – пробормотал виконт и немедленно пресек разгоняющийся вздор. Котик улыбнулся и ухватил хозяина за штанину, он поторапливал, однако идти во тьму с пустыми руками Валме не собирался. С Эпинэ сталось бы взять пустую флягу, а уж едой он точно не озаботился! Валме как мог исправил упущение и, прихватив заодно одеяло, последовал за волкодавом. Прогулка особого удовольствия не доставила, но ногу виконт не подвернул, а когда ночь раскололась ай-яй-яй струнным звоном, на душе стало совсем спокойно.
Алва обнаружился на берегу речки, из которой вечером поили коней. Сперва виконту показалось, что Ворон один, затем он увидел красноречивый, прикрытый плащом… парой плащей холмик.
– Что с ним? – полюбопытствовал Валме, выискивая, куда бросить свое одеяло.
– Пьян и уже не умер.
– Так ты рассказал?
– Да, пришлось к слову. Не к моему…
– Рокэ, ты был бестактен!
– Видимо. Эпинэ собрался меня утешать, я дал ему завестись и отправил по собственным следам. Накрой его еще одним.
– Я тоже хотел тебя утешать, – напомнил Марсель, выполняя приказ, – и тоже из-за Катарины, но я хотя бы спросил разрешения. Мясо будешь? С вином? Все равно оно последнее, а речка – противная.
– Чем? – Алва отложил гитару, он ничего не имел против второго ужина. Или все-таки завтрака?
– Местом, – пояснил Валме, – не объедешь, придется купаться.
– Нет, – обрадовал Рокэ, нарезая мясо казарским кинжалом.
– Где-то есть брод? Баата был бы тронут, я про его подарок.
– Можешь ему написать, а нам в любом случае на северо-запад.
– Куда? – не понял Марсель. – Мы разве не в Гальтару?
– Не в Гальтару. – Ворон провел пальцем по клинку, словно стер лунный свет.
– Ты же собрался туда, где нет дыры и был святой Адриан, – напомнил Валме, ожидавший от древней столицы всяческих пакостей, но ощутивший непонятное разочарование. – Опять же древнее величие…
– Один раз я там уже ничего не нашел, а с нашим снаряжением внутрь не попасть, разве что на стены полюбоваться. Но эта радость скорее для бакранов.
– То есть Мэгнус поднимется?
– Нет, восхитится. Ты можешь заставить Котика пасти Эпинэ и гонять Ларака, если наш влюбленный от тебя сбежит?
– Могу… Постой, почему от меня?!
– Иначе он будет изливать свои надежды Эпинэ, и вот это в самом деле будет бестактно. Тебе придется занять графа хотя бы на первых порах.
– Фу, – от возмущения Валме чуть не поперхнулся «Кровью». – Твое здоровье!.. Жаль, я не при пузе, с ним я дипломатичнее, но чужой страсти Робер и впрямь не вынесет. Грустно все получилось… Они с Марианной друг другу подходили, это даже Коко признал. Дело прошлое, но почему ты бегал от Звезды Олларии? Она всяко не хуже Этери, про пантерок я и вовсе молчу.
– Лисичка – дочь Адгемара. – Алва, спасибо то ли звездам, то ли вину после касеры, и не думал огрызаться. – Если со мной что-то случится, но по несчастливому стечению обстоятельств я останусь жив, Этери уйдет. К мужу, если тот успеет стать хотя бы пристойным герцогом, к другому регенту или маршалу. И при этом озаботится, чтобы новый любовник не слишком уступал мне.
– Нет, – Марсель сам удивился тому, до какой степени он не поверил. – Такое объяснение может понравиться, но ты сказал Этери, что она напоминает Катарину, а королева исхитрилась не бросить ни тебя, ни Фердинанда, ни Талиг.
– Да, ее величеству удалось меня напугать, – не моргнув глазом, признался Рокэ. – Вдруг она бы осталась с узником или, того хуже, калекой.
– А уж как осталась бы Марианна!
– Поэтому обе не для меня. Львица должна уходить к сильному, а львы – издыхать в одиночку. Верность в беде к одной агонии прибавляет другую, хотя некоторые и считают ее счастьем.
– Маменька считала бы. – А давненько они не пили как люди, все дела да дела! – Попробуй иначе получить полностью и навсегда то, что приходилось делить и что можно потерять. Я не про папеньку, он, обезножев, не дал себя съесть, а графиня Савиньяк не стала бы глодать мужа, даже подхвати он четыре подагры. И Елена не станет, я ей, кстати говоря, три письма написал… А вот Робер был бы счастлив, если б его посадили в гнездо и начали любить. Не все, конечно, а Марианна. Вспомним?
– Почему нет? – Алва зашвырнул опустевшую бутылку в реку и потянулся за флягой. – Зря мы не взяли все, что давал Хорхе.
– Мы?! – на сей раз Валме хоть и возмутился, но не захлебнулся. – Это ты все бросаешь! Чуть без гитары не уехал, карты не взял… Неудобно все же с этим проигрышем вышло, но кто же знал, что Килеан проведал о делишках Коко, а тот юркнул за папеньку? Дескать, Марианна согласна, но сейчас с ней наследник Валмонов, так что надо ждать.
– Ожидающий в чистоте открывает дверь в Рассвет, – напомнил Рокэ, – и ожидание Килеана вряд ли бы затянулось. Если Салиган не ошибался в бароне, а барон – в Салигане.
– Именно! А я чуть все не испортил… Слушай, давно хотел тебе сказать! Эта…
– «Это было»? Тебя пора убивать?
– Нет – тебя, но нельзя! И вообще, и из-за того, за что тебя надо убить… Ну есть же разница между чужой женой или там Клелией и бедой! Девушка в окошке, девушка в окошке… А девушку на стене не хочешь?! Мне Коннер все рассказал.
– А мне нет. Где беда, и что я натворил?
– Да не знаю я, как ее зовут, но там никто не родился, и теперь из малышки собрались делать каргу. С черепом.
– А… Вот ты про кого!
– Именно, – такого праведного гнева Марсель не испытывал давно, с самой Дыры. – Если ты из-за проклятия, то это подлость, а если никто не родился из-за Излома, то потом все выйдет, нужно только каргу унять! Если на то пошло, я могу тебя заменить, только ты обоснуй, пусть бакраны поймут, что так надо. Валмоны не прокляты, бастарды у меня точно есть, а девочку жалко. Ну не с такими глазами таскать череп на палке!
– Похоже, Коннер тебе не рассказывал, а рисовал.
– Просто я видел ее брата, он еще и поет! Ты, кстати, мог слышать, когда лез из дыры…
– Она тоже пела, так что ты не ошибся… Постой! Я ведь на песню шел. Где, как – не помню, но песня да, была, а потом – звезда, и еще женщина кричала.
– Женщина? Какая?
– Откуда мне знать, я и про песню-то лишь сейчас вспомнил. Тогда все казалось таким обыденным: пьяные дамы, разлитый мансай… – Рокэ задумчиво отхлебнул. – Вино после касеры – это больше, чем просто касера, но сегодня я заслужил.
– Касера после вина, которое после касеры, возвышает!
– Временно, – уточнил Рокэ. Ничего против возвышения он не имел. Фляга пустела, струны звенели, речка, через которую стало не нужно плыть, делалась все симпатичней, Валме даже захотелось попросить у нее прощения. Не успелось.
– Ррряв, – тихонько наябедничал Котик, и Марсель перевел:
– Кто-то идет… Знакомый, но не свой, а такой у Готти здесь только один!
Ларак появился минут через пять под чарующий сагранский напев. При виде печального даже ночью графа Рокэ кивнул, но гитару не отложил. Неурочный гость немного потоптался и отвесил учтивый полупоклон.
– Герцог Алва, – начало было многообещающим. – Я пришел вам как к регенту Талига… и как к Повелителю! Это было бы моей просьбой, если бы не являлось вашим долгом. Да, вы – враг людей Чести, но вы – один из них, увы, я не вправе сказать «из нас»! Ваш род старше моего, вы – потомок Повелителей Ветра, хоть и по чужеземной линии. Герцог Эпинэ меня поддержит, как только…
– …проснется, – подсказал Алва. – Занятно, но мы с Иноходцем вспоминали тех, кто говорит за покойных и отсутствующих. О спящих мы как-то не подумали, так в чем дело?
– Я надеялся, что… Повелитель Молний герцог Эпинэ с вами и примет участие… Виконт Валме, это касается вещей, которые вас не касаются… Они не касались бы и меня, но волею судеб… После гибели Эгмонта я был вынужден согласиться, хотя не имею никакого права, но я был самым приемлемым для кузины… Герцог, вы не должны допустить, чтобы древнейший род, род Повелителей Скал, иссяк! Его судьба повисла на тонкой нити, где-то скитается одинокий мальчик… Найдите его, он не может быть виновней Эпинэ, а вы его не только простили, но и сделали Проэмперадором Олларии! Дикон… Герцог Окделл не поднимал восстания, на нем нет крови, он всего лишь верен тому, что впитал с молоком матери…
– Простите, – перебил Алва, – неужели герцогиня Окделл выкармливала сына сама?
– О… Конечно же нет! Это недопустимо! Я имел в виду… Изящная словесность допускает подобные обороты. Герцог, умоляю вас, проявите то милосердие, о котором говорил мой несчастный сын. Реджинальд признался, однажды вы уже спасли Дикона, и он был к вам так привязан… Когда мальчик в последний раз был в Надоре, он защищал вас перед кузиной! Если б не возвращение истинного короля, верность которому у Окделлов в крови, Ричард остался бы с вами и принял из ваших рук звание рыцаря. Случилось несчастье, но оно случилось со всеми, отчего же мальчик должен платить дороже других? Эпинэ – Проэмперадор, Придда вы произвели в полковники, а Дикон, которого вы знали лучше других – изгнанник! Его нужно вернуть, чтобы он возродил Надор… Талигойя немыслима без Повелителей Скал! Я осознаю, что мои слова для вас значат мало, я по сути никто…
– Отчего же никто? – не согласился Алва. – Вы – наказание. Мое надорское наказание, начавшееся со святого Эгмонта и дорвавшееся до последней, четвертой ипостаси.
– Я… – заметался Эйвон, – я не понимаю!
– Все очень просто, – Алва прижал струны. – Скалам, по вашему утверждению, нужен Повелитель, а Надору – герцог. Так и будет. С этой ночи вы и то, и другое.
– Я не должен! Я не вправе принять имя Окделл… И я не могу стать Повелителем Скал…
– Нет, это я не могу. Больше! Теперь повелевать Скалами будут Лараки, но под именем Надорэа. Логично и, кажется, безопасно для Талига. Я сказал, вы услышали.
