Комбатанты

– На колени!

– Головы не поднимать!

– Снять мешки!

– Головы не поднимать, я сказал!

Автоматные очереди лучше овчарок навели порядок в сбившемся стаде пленников. Да и зря они торопятся увидеть перед собой свежевырытую могилу. В их положении именно темнота и неизвестность оставляли еще хоть какую-то надежду на спасение. А так…

А так за спины заложников становлюсь я – бестелесное исчадие ада, демон, вселенское зло, которое может появиться в любое мгновение в любом обличье. Они должны бояться даже простого ожидания моих безмолвных команд. Моего настроения. Моих желаний. Мне не то что нравится их мучить, но растоптать, сломить, растереть в прах – как десерт к утренней кружке чая, который к тому же еще не выпил.

Поднимаю руку. Мои головорезы берут пленников за волосы. У кого они короткие, удобно цепляться за глазницы.

А вот теперь отмашка!

Головы несчастных синхронно вздергиваются вверх. Хотели видеть мир после пленения? Радуйтесь ему: на краю могилы бойцы сдирают шкуру с тушки барана. А можно и с любого из вас… Две девчушки безмолвно валятся в обморок. Мало. Рассчитывал на большее количество.

– Смотреть!

– Не опускать головы!

– Глаз не отводить, я сказал!

Моя автоматная очередь над головами уже как удар пастушьим хлыстом: хозяин стада – я! И только сейчас приступаю к главному действу.

– Разделиться на пары!

Светловолосая худенькая девчушка тянется мизинчиком с ободранным маникюром к стоящему рядом парню в камуфляже. Зря так сделала, милая. Ох, зря! Когда-то, давным-давно, подобным образом тянулся и я до одной девушки, выцарапывая у скамейки расстояние до нее. Но, видать, слишком длинной оказалась та скамья… Так что напоминать об этом мне не стоило. А вот вашу лебединую верность испытать на излом интересно.

Пинаю влюбленных ногой в спины – взять их!

Остальных мимо осыпающейся, втягивающей в свою глубину могилы ведут к бензовозу, усаживают на солнцепеке вдоль борта. Мелочей в моих действиях нет, здесь ничто не случайно: при малейшей попытке освобождения пленных одного зажигательного патрона по бензобаку окажется достаточно, чтобы поднять всех в небо одним клубом огня и дыма. Я ведь никогда не обманываю пленников: сказал, что спасение в темноте, так и цеплялись бы за мешки на головах, лелея надежду на недоразумение, которое вот-вот кончится.

Сам иду за капонир, на ходу надевая маску-чулок и снимая орденские планки с еще советскими наградами. Были времена… Усаживаюсь за приготовленный столик, с наслаждением впиваюсь в красный полумесяц арбузного ломтя. К стекающим по маске каплям устремились осы, и приходится отмахиваться от них кинжалом. Подошедшей парочке охрана бьет по ногам, приучая стоять перед старшим на коленях. Бросаю им под нос обглоданный полумесяц, натравливая на пленников и ос.

– Короче, так… – Вытаскиваю черно-белые четки.

Психология: бесцветные мало привлекают внимания, а вот к черно-белым горошинам у приговоренных к смерти притяжение магическое. Мой перебор ими как гадание на ромашке: расстреляю – не расстреляю – в могилу спихну – к Аллаху пошлю. А как хотели? Бросали блондинки и нас…

– С каждой пары в живых оставляем одного. Ты, – протыкаю кинжалом взгляд парня и демонстративно выставляю черный кругляш, – бежишь в сторону леса. Ты, – полоснул, как бритвой, по взгляду девушки, заодно пролистывая, как книжную страницу без картинок, белую горошину, – стреляешь в него. Попадешь – останешься жить. – Задерживаю белую масть, чтобы глотнула воздуха. Как же знаком завиток у виска! У всех блондинок он такой? – Если он уйдет, придется расстрелять тебя. – Выбрасываю масть черную. У меня все рядом, хватает одного движения пальчиком. Это вам не на скамейке сидеть с томиком Цветаевой и отодвигаться, отодвигаться…

Зато влюбленные в один миг, на глазах стареют. Так-то испытывать судьбу мизинчиками! А вот теперь выбор, кому остаться в живых. И за счет кого. И как потом с этим жить.

Хотя насчет жизни торопиться тоже не стоит, надо еще будет и победителю выиграть у меня белую фишку. Я ведь не говорю, что поле заминировано, а в автомате холостые патроны. Мне важно, чтобы девушка взяла в руки оружие. Для видеосъемки. Парня, если не подорвется, пристрелим сами, но девица не докажет никому никогда, что это не она нажала курок. Нам же в отряд нужны отчаявшиеся, загнанные в угол смертники со славянскими лицами.

– Беги!

– Стреляй!

Ах, как же ненасытно вкусны первые арбузы!

Самое неприятное при захвате заложников – это ранний подъем. Лягушки еще квакают в затонах, а солдату – мотай портянки. Утешает лозунг, который однажды пришлось увидеть в одной из тюрем: «Кто не с нами, тот у нас». А у нас в руках должны были оказаться два десятка столичных студентов-волонтеров, пожелавших работать в «горячих точках» с гуманитарной миссией. Слово-то какое красивое для них придумалось – «комбатанты». Идущие с войсками. Но – доходятся! Без моего желания, без разрешения здесь ни одна миссия невыполнима. Остановлю любого и там, где пожелаю. Вот только жаль, что не высплюсь. Но тем хуже для остальных, потому что буду злее!

Под фонариком экипировались, на ощупь проверились. С Богом! Нас ждут великие дела.

К рассвету отряд слился с кустами, рытвинами, кочками. Месяц, всю ночь горбатым пастухом стороживший стадо звезд, рассвет все же проспал, и стадо разбежалось, оставив старика бледным свернувшимся калачиком средь редких облачков.

В бинокль стал постепенно различаться недалекий аул и аксакал, развозивший по полю навоз в старенькой детской коляске. Около его избы красовался свежевыкрашенный сруб над колодцем. Вечером исследовал его – полный тины и лягушек. Поставить новые венцы на нечищеные колодцы и считать свой долг перед народом выполненным – это в крови у нынешней власти. Потому я и не в ней. Из захламленного предгорного бурелома подслеповато выглядывает замшелый, скрюченный непогодой и временем плакат «Берегите лес». Лес сбережем. Ни один сучок не треснет, ни одна птица не встрепенется. У меня рюшечки на старых колодцах не пройдут, я пью чистую воду!

На узкую дорогу, пыльным деревенским половиком легшую среди кустов, нужный нам автобус выполз раздутым оранжевым жуком. Выпучив глаза-тарелки, вытянула в ожидании развязки длинную ребристую шею вышка сотовой связи. Но здесь связь никому не поможет, мешок для сбора мобильников подготовлен. А вот почитать чужие эсэмэски на досуге будет занимательно. Какие же глупцы те, кто не стирает перед дальней дорогой свидетельства личной жизни. Они для шантажа – лучшая подпитка.

«Береженого Бог бережет, небереженого – конвой стережет», – вспомнилась еще одна присказка конвойных войск. Ребята там служат веселые. У них много подобных прибауток: и что если и ходят они в театр, то только в камерный, и что даже картошку они – сажают! А мы ничего сажать не станем, мы просто воткнем в землю носом полтора десятка наивных глупцов-миротворцев, чтобы навсегда отбить у них желание лезть в войну со слюнявчиками. Фон для нашей работы более чем благоприятный, со вчерашнего дня на границе Чечни и Ингушетии идет боестолкновение. Раненые пошли и среди мирного населения, в район тронулись конвои с гуманитарной помощью, а мы студенческую «гуманитарку» на нашем участке сравняем с землей…

Ползущего меж черных асфальтовых заплат жука видят все, и команд стараюсь не дублировать, пробуждая у своих волчат звериный инстинкт, готовность действовать самостоятельно. На повороте голосует моя подстава – солдатик с перевязанной рукой. Подобрали. Добрые? Лучше бы тимуровцами помогли старику развезти навоз. А дружбу водить с военными, да если они еще с оружием, не следовало бы. Это потом аукнется…

Первыми выстрелами убираются водитель и сопровождающие. Дальше картинку можно представлять с закрытыми глазами. В окна остановившегося автобуса полетят дымшашки, едкий оранжевый дым сам погонит пассажиров из салона, и нам у дверей останется только набрасывать на головы заложников мешки. А точнее, наволочки, что для нас значительно удобнее. Руки заложников схватываются пластмассовыми автомобильными хомутиками: они жестче наручников, у них нет хода назад, а узкая полоска врезается в кожу так больно, что лишний раз никто не пошевелится. И со всех сторон стрельба, тычки, противоречивые команды, чтобы оглушить противника, заставить его растеряться, какие приказы выполнять и откуда ждать очередной удар.

Открываю глаза. Сбоев и впрямь нет, все идет как по нотам, можно снимать учебный фильм. Без дублей и каскадеров. После подрыва опустевшего автобуса в нос бьет запах горящей резины, по спинам распятых на земле студентов-гуманистов сыграли последний ноктюрн взметнувшиеся комья земли.

А вот теперь, ребята, проза. С текстом из одних повелительных глаголов: бежать, приседать, идти гусиным шагом, мешки снять, мешки надеть, ползти на коленях, пластаться, подхватываться и опять бежать. На первых порах это самое важное – сбить дыхание пленников. Заставить их думать только о том, как выжить, а не как сбежать. Руки приказано держать вытянутыми вперед, касаясь спины соседа. При этом забавно время от времени подсовывать под хватающие воздух пальцы раскаленный ствол автомата или холодную бородавчатую лягушку. Сороконожка-даун на пуантах! И преодолеть-переползти ей пять ручьев, бурелом, заросли крапивы и две канавы. Маршрут выбирал не как для себя.

К концу гонки грязных, вымотанных студентов запихиваем в кузов «Урала». Но это не отдых, мотать на ухабах по днищу будет так, что уберечь бы голову. А мне своя задача – сломать психику ребят к моменту фотосъемки…

Девочка делает то, что нужно мне: берет в руки автомат.

Бойцы мгновенно начинают наседать, безостановочно орать над ее головой: «Стреляй, стреляй, стреляй». Заложница, чтобы не слышать эти крики, прекратить пытки, нажимает курок и разворачивается с оружием на меня. Глупышка с пустышкой. Холостыми не убьешь. А вот оператор успевает поймать в кадр дергающийся, изрыгающий огонь автомат именно в ее руках. И кто после этого герой, кто дурак? Вокруг убегающего парня начинают взрываться минные ловушки, в небо шипящими искрами шампанского уходят сигнальные ракеты, и он от неожиданности со всего размаха падает в траву. Видеооператор с усладой ловит и этот завершающий кадр. Картинка про романс о влюбленных снята. Оскар в номинации «Документальное кино». Цветов главным актерам никто, правда, не несет, потому что парень застыл в траве, а девушка, бросив оружие и схватившись за голову, осела в истерике на землю.

Задержав врача, сам подсаживаюсь к ней, прижимаю к груди. Глажу по жиденьким волосам с запутавшимся в них репейником: успокойся, родная, все позади. Как тебя зовут? По списку – Аня. Прости меня, Аннушка. А давай вместо репейника воткнем тебе под ободок цветок. Похож на колокольчик, а там кто их разберет, эти местные названия. А еще ты очень похожа на одну очень красивую девушку. Из далеких советских времен. Только ее звали Леной. Елена Прекрасная… Главное, не подумай, будто я мщу тебе из-за нее. Все как раз наоборот. Мое изуверство нужно в первую очередь тебе самой. Потом, может, даже «спасибо» скажешь. Возьми баранку. Завалялась в кармане, но сушке и полгода – не возраст. Погрызи. Можно запить водичкой. Она по-походному чуть подсолена, но это чтобы не произошло обезвоживание организма. И полежи спокойно. Смотри, и горбун на небе уже истаял. Завтра начинается полнолуние, а затем месяц обернется вокруг себя и предстанет добрым молодцем. Все наладится и у тебя, Ленушка. То есть Аня. Успокойся и отпусти меня, потому что пора вздергивать на дыбу очередную пару…

– Откуда у тебя документы ФСБ?

– У меня нет никаких доку…

– У вас никогда ничего нет, когда попадаете к нам! Воинское звание?

– Я не служил.

– Прячешься за спинами других? Не мужик! Расстрелять! А ты кто такая? Кто послал к нам?

– Никто, я…

– Молчать! Домашний адрес?! Сколько за тебя заплатят?

– Мы вдвоем с мамой, у нас нет де…

– Плохо. Тогда нам нет смысла с тобой возиться – расстрелять! Следующих!

– С тобой ехал раненый контрразведчик. Вы из одной группы?

– Мы просто подобрали его по дороге…

– С оружием? А ты что, не знаешь, что обращаться с вами в таком случае будут как с вооруженным противником?

– Да она снайперша!

– Сколько наших людей убила?

– Я не…

– А это мы сейчас посмотрим. Держи автомат.

– Я не…

– Держи, я сказал!

– Я не беру в руки оружие. Я не снайпер. Дайте мне связаться с моим начальством.

– Твой начальник сидит на Лубянке?

– Да как вы не поймете…

– Понимать будешь ты. В яму ее. В крайнюю, с водой и змеями, пока не заговорит.

Девицу поднимают с колен. Спортивные брюки, по моде еле державшиеся на бедрах, спадают гармошкой к кроссовкам, и девчонка приседает, скрывая наготу. Попытки подскрести одежду занемевшими пальчиками придавливаю коленом в спину: замри и подумай, в какой экипировке нужно ездить на войну. Цыкнул на бойцов – не цирк, хотя и смешно! Кинжалом поддеваю пластмассовый жгутик на запястьях: а вот теперь, после учебы, приводи себя в порядок, модница. Сушек, даже завалящих, больше нет, так что успокаивать не буду. Лишь толкаю поддерживающую брюки пленницу за кирпичную кладку рядом с капониром. Там трупиками лежит, глядя по моему совету в начинающееся раскаляться небо, первая расстрельная парочка. Наверное, никто ни среди моих подчиненных, ни тем более среди заложников не поверит в то, что мне искренне жаль их всех, попавших в наши сети. В мои руки! Еще мать говорила, что я слишком добрый для войны и потому до высоких чинов не дослужусь…

Но пока мне хватает полковничьих погон, пусть и скрытых под лямками разгрузки, а более всего власти над предгорьем, над этим утром, над людьми, для которых я и царь, и Бог, и воинский начальник. И кто бы ни был среди студентов на кого-то похож, я доделаю до конца то, под чем подписывался. А про слова матери догадываться никому не позволю.

– Следующих!

Опережая заложников, торопится мой помощник Наум с листком бумаги:

– Нам тут срочная телефонограмма из Москвы.

Ненавижу срочные просьбы из Москвы!

В лагерь возвращаемся к обеду. Едем всем скопом – и захватчики, и заложники в пыльном, скрипящем «жуке». Показывается новенький колодец, народ в автобусе начинает облизывать сухие губы, но разрешения на остановку не даю.

Идущий с огорода старик с детской коляской сходит на обочину, и это правильно: главной является та дорога, по которой едет танк. Или хотя бы автобус с бойцами спецназа. Плохо, конечно, что мы стреляем на сельских задворках, но не инопланетяне же бегают здесь по горам, отец, все свои… Так что и отвечать за местный бедлам нам всем вместе, несмотря на заверения политиков, будто человек с ружьем национальности не имеет. Если чукчи и ненцы у себя не бегают, про них ведь и не говорим!

– Головы ниже! Ниже, я сказал! – вдруг рычит мой заместитель команду, с которой гоняли студентов по буеракам все утро.

Заложники улыбаются возможности не выполнять ее, а девичий голосок с заднего ряда игриво вопрошает:

– А кто из вас хотел взять меня пятой женой в свой гарем? Пообещал – женись!

Голову смущенно опускает снайпер, сидевший на ступеньках автобуса в обнимку с винтовкой – на данный момент со своей первой, единственной, самой верной и любимой женой. Под глазом синяк, значит, боец молодой: «снайперка» дает сильную отдачу и те, кто не приноровился к ее норову, обречены на «фонари». Все как в семейной жизни…

– А меня все время кто-то за грудь хватал, – счастливо ябедничает еще кто-то.

– Руку запомнила?

– Так можно проверить – пусть каждый из бойцов опять приложится…

Боясь разоблачения и этим выдавая себя с потрохами, руку под разгрузку прячет качающийся незыблемой скалой в проходе автобуса сержант.

Своих бойцов я едва знаю в лицо, не то что по именам. На мое знакомство с ними определили сутки, и все имевшееся в распоряжении время потратил на тренировки: и чтобы довести молодежь до грани выживания, и исключить травмы. Я же говорю, что добрый. Вернее, мать говорила, а я теперь вынужден не подводить ее. Но звездочки-то на погонах настоящие, а на орденских планках боевые, а не юбилейные награды.

– Надо взять заложников, – месяц назад попросил меня в Москве в вальяжном, дорогущем кафе Дома журналистов седой поджарый мужчина. Он, конечно, представился, но если сразу не повторишь имя собеседника, оно растворяется в сотне иных случайных знакомств. Тем более дружбы водить с ним не собирался.

– Мы заплатим, – поспешил заверить Наум.

А вот его запомнил, потому что себя он назвал трижды – и отдельно имя, и с отчеством, и с фамилией, и должностью, давая право называть себя на любой манер.

За соседним столиком, похоже, испуганно замерли, уловив наш разговор, потому что Наум с улыбкой кивнул в ту сторону: и вам заплатим тоже, если поможете. Шутка вроде прошла, но вместо официанта с кофе над нами нависли четверо в штатском. Картинно, по-киношному, а по-иному, наверное, это и не сделать, открыли удостоверения, цепочками пристегнутые к ремням.

Пришлось достать свое. Этого оказалось мало, и Наум вытащил из потрепанного портфеля, пережившего перестройку, дефолт и Чубайса, стопку документов: мы из Союза журналистов, готовим курсы для студентов, желающих работать в «горячих точках». Мне в этих планах как раз и предписывалось показать волонтерам на практике, как происходят захваты в заложники, как следует вести себя в плену, что отвечать на допросах. А в первую очередь заставить их подумать, готовы ли они к возможным испытаниям. Кто останется, тот навеки профессионал…

И вот смотрю на своих подопечных, вроде уже и не романтиков. Парень в камуфляже пытается очистить прическу девушки от репейника, она уже не мизинчиком – вцепилась в него обеими руками, удерживая при этом подаренный ей цветок. «Пятая жена» снайпера что-то увлеченно набивает на клавишах возвращенного мобильника. Лишь Наум грустен и растерян. Понять можно: телефонограмма из Москвы предписывала срочно отправить самых подготовленных студентов в зону конфликта, о котором я не к добру вспомнил утром. Потому что мы ближе всех к нему. И потому что это гуманитарная миссия, а кому-то в Москве захотелось показать свою оперативность.

Но у нас пока нет хорошо подготовленных волонтеров. Есть убойное, сырое пушечное мясо, которое только-только на сегодняшних занятиях почувствовало возможные реалии войны и еще не определилось, надо ли ему вообще заниматься подобным. Которое способно наделать кучу глупостей и подставить себя под реальный плен и реальный расстрел. Так что я однозначно не подпишу ни одного сертификата, позволяющего отпустить пацанов в зону конфликта.

«Ты не знаешь Москвы», – смотрит на меня Наум.

«И знать не хочу», – пускаю по кругу свою бутылку с минералкой.

Это для ребят тоже продолжение урока: хранить влагу до последнего. На войне самый надежный и ценный солдат тот, кому командир доверяет нести фляжку с последними каплями воды.

«Но раз они решили, все равно заставят», – пожимает плечами Наум.

«Меня – нет!»

– Тогда они просто закроют наши курсы, как не выполняющие своего предназначения. А кто будет готовить людей? – шепчет Наум на ухо, потому что такое объяснение взглядами не передашь.

Подъезжаем к повороту, где производился захват. Саперы набрасывают на плащ-палатки землю – это она затем летит на спины заложников, имитируя подрыв автобуса. Так же готовится к поджогу автомобильная покрышка. Работаем уже для следующей группы. И все пойдет по кругу.

Но уже без меня. Я могу погордиться этими сопливыми, пусть пока и со сползающими брюками, еще наивными мальчишками и девчонками, променявшими шатания по улицам с бутылкой пива на работу в «горячих точках». Но именно таким ребятам потом командиры доверяют нести последний глоток воды, и потому их надо просто сберечь от тех, кто шакалит рядом с войной, не гнушаясь оторвать руку с протянутым куском хлеба.

Хотя ехать – тут и Наум, и Москва правы – и впрямь кому-то надо. Надо, потому что люди ждут помощи…

Достаю телефонограмму, плохо сложенным уголком царапающую мне то ли грудь, то ли душу. Аннушка словно что-то почувствовала, замерла, уставившись на меня. Ну а ты что для себя решила, героиня? Остаешься в волонтерах? Эх, Аннушка-Ленушка, зачем ты оказалась на моем пути, взбудоражила память…

Минуту раздумываю и под облегченный вздох Наума вписываю фамилию. Отдаю листок. Киваю влюбленной парочке: все будет хорошо, ребята. И никогда не разжимайте руки. А то некоторые давным-давно, когда в Афгане давали советские ордена, сделали все наоборот – разжали их…

Наум торопливо сверяет вписанную фамилию с общим списком студентов, потом недоуменно поднимает голову.

Да, Наум, да. Это моя фамилия.

«Гуманитарку» на войну повезу я.

…Меня освободили из плена через полгода в результате спецоперации. Среди вытаскивавших меня из ямы оперативников узнал одного из тех, кто подходил к нам в кафе у Дома журналистов. А может, просто показалось: в тот момент, когда впервые после зиндана увидел небо, всех готов был принимать за самых родных и близких людей.

В Москве во Внуково вместе с журналистами меня встречал и Наум. С букетом цветов.

– От Анны, одной из наших студенток, – протянул он мне их. И, заранее извиняясь, прошептал не для телекамер давно продуманное: – Слушай, а хорошо, что это ты поехал тогда на войну. И что именно ты попал в плен. Из студентов бы никто не выжил.

Не выжить тысячи раз мог и я, но, понюхав белые, беззащитные на первом морозце розы от девочки с репейником в волосах, как ни странно, согласился: хорошо, что я…