Вот в этой обстановке смертельно опасной игры Лила встряла в конфликт между братом, мужем и братьями Солара. Она воспользовалась убеждением Микеле в том, что никто кроме нее не способен поставить дело в магазине на пьяцца Мартири на должную высоту. Она перестала отмахиваться от его предложения и вступила с ним в переговоры, в результате которых добилась полной свободы действий и более чем достойного жалованья, благодаря чему у нее возникла иллюзия, что она больше не синьора Карраччи. На этих условиях Лила согласилась пойти работать в обувной магазин. Ей было плевать на брата, которому угрожала конкуренция со стороны новой марки «Солара» и который счел ее предательницей, и даже на мужа. Стефано поначалу впал в неистовство, потом попытался ей пригрозить, наконец, попросил ее переговорить от его лица с братьями по поводу денег, которые он брал взаймы у их матери и до сих пор не расплатился с долгом. Она пропустила мимо ушей льстивые речи Микеле, который крутился вокруг нее, подглядывая, как она перестраивает магазин, и подзуживая создать только для них новую модельную линейку обуви, оставив за бортом Рино и Стефано.

Лила давно догадалась, что ее брата и отца скоро выкинут из дела, что Солара заграбастают все себе, а Стефано останется на плаву, только если согласится участвовать в махинациях братьев. Но если поначалу это ее возмущало, то теперь, если верить ее записям в тетради, ей стало все равно. Конечно, ей было жалко Рино, чья предпринимательская карьера заканчивалась так бесславно, тем более что он успел обзавестись женой и сыном, но отныне все старые связи утратили для нее ценность; ее способность любить устремилась в другое русло, все ее мысли и чувства принадлежали одному Нино. Так же как раньше она не жалела себя, чтобы помочь брату разбогатеть, так теперь все свои силы направила на то, чтобы сделать счастливым своего любовника.

Когда она в первый раз пришла в магазин на пьяцца Мартири, прикинуть, что здесь нужно изменить, то с удивлением увидела на стене черно-желтое пятно — след от пожара, уничтожившего ее фотопортрет в подвенечном наряде. Это пятно ее взбесило. «Мне ничего здесь не нравится, — думала она, — мне не нравится ничего из того, что было до того, как я встретила Нино». Тут ей внезапно пришло в голову, что именно здесь, в этом центральном районе, разыгрались основные эпизоды той войны, которую она вела против всего мира. Именно здесь, на виа Милле, во время драки ребят из нашего квартала с местными парнями, она дала себе слово, что рано или поздно выберется из нищеты. Здесь она горько раскаялась в том, каким путем этого добилась, и изуродовала свой свадебный портрет; повинуясь владевшему ею духу разрушения, она потребовала, чтобы искалеченная фотография украсила интерьер магазина. Здесь она обнаружила, что ее беременность завершилась выкидышем. Здесь и сейчас заканчивалась ее обувная авантюра, уничтожаемая братьями Солара. Значит, именно здесь настанет конец и ее браку, здесь она освободится от Стефано и его фамилии, какими бы последствиями это ни обернулось. «Безобразие какое!» — бросила она Микеле Соларе, указывая на пятно. Потом вышла на тротуар и посмотрела на каменных львов в центре площади. Львы были страшные.

Лила велела заново покрасить стены. В туалете не было окна, но имелась замурованная дверь, когда-то выходившая во внутренний двор. Лила приказала ее открыть и застеклить матовым стеклом, пропускавшим немного света. В галерее на виа Кьятамоне она купила две понравившиеся ей картины. Наняла новую продавщицу, но не из наших, а из квартала Матердеи, с дипломом секретарши. Убедила братьев закрывать магазин на обед с часу до четырех, чем снискала бесконечную благодарность своей новой сотрудницы. С Микеле Лила вела себя как можно осторожнее; в свою очередь, он, не глядя соглашаясь со всеми ее предложениями, требовал от нее подробного отчета о нововведениях и тратах.

Между тем у нас в квартале решение Лилы перейти на работу на пьяцца Мартири не встретило понимания. Девчонка удачно вышла замуж, вылезла из грязи в князи, стала красивой женщиной. Ей бы хозяйничать в заведении мужа, а она что удумала? Вставать ни свет ни заря и тащиться в центр, чтобы работать на чужих людей? Только портит жизнь Стефано и свекрови, которой из-за нее снова пришлось встать за прилавок в колбасной лавке. Джильола и Пинучча, каждая на свой лад, самозабвенно поливали Лилу грязью, что, впрочем, было предсказуемо. Но уж от кого Лила не ожидала осуждения, так это от Кармен, которую облагодетельствовала. Стоило Лиле уйти из лавки, как привязанность к ней Кармен испарилась без следа — быстрее, чем человек отдергивает руку от рычащей собачьей пасти. Кармен не понравилось, что из подруги и помощницы она превратилась в служанку, которой мать Стефано безжалостно помыкала. Она чувствовала себя преданной, брошенной на произвол судьбы, и не собиралась скрывать своей обиды. Она даже начала ссориться со своим женихом Энцо, который не одобрял всеобщих нападок на Лилу. Не то чтобы он ее защищал, скорее наделял непререкаемым авторитетом, искренне веря, что любое ее решение справедливо, а потому не подлежит обсуждению. Свое мнение он высказывал коротко, в двух-трех словах, покачивая при этом головой.

— Что бы я ни сделала, все не так, зато Лина всегда права! — злобно шипела Кармен.

— Откуда ты это взяла?

— От тебя. Лина то, Лина се, Лина знает, как лучше… А я? Она меня бросила, а сама сбежала! И конечно, она умная, что ушла, а я дура, что жалуюсь. Так по-твоему?

— Нет.

Несмотря на простой и ясный ответ, Кармен продолжала страдать и мучиться. Она чувствовала, что Энцо все надоело, в том числе и она, и от этого злилась еще больше. С тех пор как умер его отец, а он вернулся из армии, Энцо зажил привычной жизнью; тем не менее еще во время службы он поступил на какие-то курсы, по окончании которых вроде бы должен был получить диплом. Сейчас он напоминал хищного зверя, сдерживающего рык: он все больше молчал, но Кармен слышала этот его внутренний рык, и он ее пугал. Но самое ужасное и невыносимое заключалось в том, что он оживлялся, только если разговор заходил об этой суке Лине. Кармен плакала и сквозь слезы кричала ему: «Я ее ненавижу, эту гадину, а ты от нее млеешь! Попробовала бы я выделывать то, что она выделывает, ты бы меня по стенке размазал!»

Ада, со своей стороны, давно объединилась со своим нанимателем Стефано против его жены, утверждая, что та всю жизнь ему отравила. Когда Лила перешла работать в шикарный магазин в центре, Ада развернулась. Она всем и каждому твердила, какая Лина дрянь, особенно стараясь перед Антонио и Паскуале. «Она вами, мужиками, всегда вертела как хотела, — говорила она. — Знает, шлюха, чем вас взять!» Она выплескивала им в лицо эти обвинения, как будто Антонио и Паскуале несли личную ответственность за несовершенство мужского пола. Если ее брат отмалчивался, она переходила к оскорблениям: «Что, и пикнуть не смеешь? Еще бы, ты тоже берешь деньги у Солара, так что вы с ней заодно, оба ишачите на одного хозяина! Неужели не противно, что она тобой помыкает? Я знаю, что ты помогаешь ей в магазине! Принеси то, перетащи это — а ты и рад подчиняться!» Со своим женихом, который ее все больше раздражал, она вела себя еще грубее. «Ты грязный как свинья, от тебя воняет», — бранилась она. Паскуале оправдывался, что он только что с работы, но Ада не унималась, так что в конце концов он вообще перестал ей возражать, лишь бы она не разорвала помолвку. Впрочем, дело было не только в этом. Если раньше Паскуале часто упрекал Аду и Кармен за то, что они слишком быстро забыли, сколько хорошего сделала для них Лила, то после того, как однажды утром он увидел мою подругу в «фиате» Микеле Солары, который вез ее, разодетую, как элитная проститутка, на пьяцца Мартири, Паскуале сказал себе, что не понимает, как она, не испытывая настоящей нужды, могла продаться такому подонку.

Лила, по своему обыкновению, не обратила никакого внимания на растущую вокруг нее враждебность и с головой окунулась в новую работу. Продажи в магазине заметно выросли. Клиенты шли сюда не только за обувью, но и ради удовольствия пообщаться с молодой красивой хозяйкой, умевшей поддержать интересный разговор. На полках у нее рядом с туфлями стояли книги, которые она читала; она угощала их конфетами и занимала беседой. Но главное, она производила впечатление человека, для которого гораздо важнее, чтобы покупатель, кем бы он ни был — супругой или дочерью адвоката или инженера, журналистом «Иль Маттино», молодым человеком или пожилым денди, которому некуда девать деньги и время, — почувствовал себя желанным гостем, чем просто продать ему пару обуви. Им нравилось сидеть в удобных креслах или на диванах и болтать с ней о том о сем.

Неожиданная проблема возникла в лице Микеле. Он часто заходил в магазин сразу после открытия и как-то раз сказал ей в своей привычной манере, полунасмешливо, полувкрадчиво:

— Ты не того в мужья выбрала, Лина. Я правильно сделал, что поверил в тебя. Ты умеешь обращаться с людьми, которые могут быть нам полезны. За несколько лет мы с тобой вдвоем завоюем весь Неаполь и будем делать все что захотим.

С этими словами он попытался ее поцеловать.

Лила его оттолкнула, но Микеле, ничуть не расстроившись, весело заметил:

— Ничего, я умею ждать.

— Жди сколько влезет, только не здесь, — ответила она. — Потому что, если ты сейчас же не уберешься, с завтрашнего утра я возвращаюсь в колбасную лавку.

Микеле стал появляться в магазине все реже, зато Нино — все чаще. На протяжении нескольких месяцев они с Лилой тайком встречались в магазине: каждый день на три часа, кроме воскресений и праздников, которые ненавидели. В час дня, едва продавщица опускала на три четверти железную ставню и уходила, Нино проникал в магазин через дверь в туалете и через эту же дверь уходил ровно в четыре, прежде чем вернется девушка. Пару раз они чуть не попались: как-то в магазин неожиданно наведались Микеле и Джильола, потом вдруг нагрянул сам Стефано, но Нино успел закрыться в туалете и ускользнуть через внутренний дворик.

Думаю, что для Лилы тот бурный период был своего рода испытательным сроком, предвкушением будущей счастливой жизни. С одной стороны, она продолжала старательно играть роль молодой дамы, которая несколько эксцентричным способом торгует обувью, с другой — она читала, училась и размышляла, и все это ради Нино. Она знакомилась в магазине с влиятельными людьми и прикидывала, как использовать эти связи для помощи любимому.

Именно тогда Нино опубликовал в газете «Иль Маттино» статью о Неаполе, которая принесла ему определенную известность в университетских кругах. Хорошо, что я тогда ничего об этом не знала: если бы они опять втянули меня в свои дела, как на Искье, это не прошло бы для меня бесследно и поломало бы мне всю жизнь. Кроме того, я без труда догадалась бы, что некоторые пассажи — не те, где излагалась фактура, а те, где содержались некоторые интуитивные озарения, основанные не на точном знании, а на умении находить нечто общее в, на первый взгляд, ничем не связанных предметах и явлениях, — были написаны Лилой. Нино ни за что так не написал бы. Он этого не умел. Так умели писать только мы с Лилой.