Начались занятия. Только войдя первого октября в класс, я осознала, что этот учебный год — последний, что мне уже восемнадцать и что время учебы, в моем случае чудом затянувшееся, подходит к концу. Ну что ж, оно и к лучшему. Мы с Альфонсо часто говорили о том, чем будем заниматься после школы. У него на этот счет ясности было не больше, чем у меня. «Может, пройдем по конкурсу?» — как-то предположил Альфонсо, но ни он, ни я толком не знали, что это за конкурс. Все вокруг твердили: участвовать в конкурсе, победить в конкурсе, но что конкретно это означало, оставалось смутным. Может, надо сдавать письменный экзамен? Или устный? И что получает победитель? Зарплату?

Альфонсо признался мне, что, если выиграет хоть какой-нибудь конкурс, сразу женится.

— На Маризе?

— Конечно.

Несколько раз я пыталась осторожно расспросить его о Нино, но он был о нем не лучшего мнения: они даже не здоровались. Он никогда не понимал, что я в нем нашла. Тощий, кожа да кости, какой-то кособокий… Не то что Мариза — вот она настоящая красавица. Правда, чтобы я не обиделась, он тут же добавлял: «Ты тоже очень красивая». Альфонсо любил красивых, а главное, ухоженных девушек. Он и сам следил за собой, от него всегда хорошо пахло, он покупал себе хорошую одежду и каждый день ходил в спортзал. Альфонсо говорил, что ему очень понравилось работать в магазине на пьяцца Мартири — не то что в колбасной лавке! Там не только можно, но и нужно было хорошо одеваться и говорить с покупателями — приличными и образованными людьми — на литературном итальянском языке. Даже склоняясь перед клиентом или клиенткой, примеряющими пару обуви, он не терял достоинства и воображал себя рыцарем из куртуазного романа! Жалко, что ему не позволили остаться в магазине.

— Но почему?

— Да так…

Поначалу он уходил от ответа, а я не особо настаивала. Но потом он рассказал, что Пинучча, пузо у которой разнесло, точно она проглотила мяч, теперь по большей части сидела дома, боясь перетрудиться, и было очевидно, что после рождения ребенка ей будет не до торговли. По идее, это открывало перед Альфонсо блестящие перспективы: братья Солара были им довольны и сам он нисколько не возражал, чтобы после школы поступить на работу в магазин. К сожалению, вздохнул он, это невозможно — и тут в разговоре всплыло имя Лилы. У меня тут же скрутило живот.

— А она-то тут при чем?

Так я узнала, что Лила, вернувшись с каникул, совершенно обезумела. Она по-прежнему не беременела — морские купания ничуть не помогли, — зато без конца закатывала истерики. Однажды перебила у себя на балконе все горшки с цветами. Она говорила, что идет в лавку, а сама, бросив Кармен одну, отправлялась гулять. Стефано, просыпаясь среди ночи, обнаруживал, что ее нет в постели: она бродила по дому, читала или что-то писала. Потом она вдруг успокоилась. Точнее сказать, ее страстное желание испортить Стефано жизнь обрело конкретные черты: она потребовала, чтобы Джильола перешла работать в новую лавку, а она занялась бы магазином на пьяцца Мартири.

Я очень удивилась.

— Так это Микеле хочет, чтобы она там работала, — заметила я. — А она всегда наотрез отказывалась.

— Раньше отказывалась, а теперь передумала и прямо-таки рвется в бой. Стефано категорически против. Впрочем, ни для кого не секрет, что в конце концов мой брат всегда делает так, как хочет она.

Я воздержалась от дальнейших расспросов, ни за что на свете не желая вникать в связанные с Лилой истории. Правда, меня некоторое время занимала эта загадка. Что еще она задумала? Почему она вдруг возмечтала работать в магазине в центре города? Но потом я выкинула ее из головы, поглощенная собственными заботами: книжным, школой, зачетами, учебниками. Кое-какие из них я купила, а остальные без малейших угрызений совести просто украла из магазина. Я снова засела за книги, в основном по ночам. После уроков я до вечера работала, пока не наступили рождественские каникулы и я наконец не уволилась. Вскоре после этого синьора Галиани нашла мне два частных урока, к которым тоже надо было готовиться. Школа, домашние задания и ученики отнимали у меня все время, и ни на что другое его попросту не оставалось.

В конце месяца я отдавала матери заработанные деньги, и она молча совала их в карман. Но наутро вставала пораньше и готовила мне завтрак, иногда даже гоголь-моголь; еще лежа в постели, я слышала стук ложки о стенки чашки. Кремообразная масса таяла во рту, и сахару в ней было ровно столько, сколько надо. Что касается учителей, то они, похоже, окончательно зачислили меня в отличницы — по инерции, свойственной замшелой системе школьного образования. Мне не стоило никакого труда отстоять свой статус первой ученицы в классе, а с тех пор, как Нино поступил в университет, и одной из лучших в школе. Но очень скоро я заметила, что профессор Галиани изменила ко мне отношение. Она по-прежнему проявляла ко мне доброту, но былой теплоты в ней не осталось и следа, и я не понимала почему. Когда я вернула ей книги, она проворчала, что они в песке, и забрала их, не пообещав принести другие. Газет она мне тоже больше не давала. Какое-то время я заставляла себя покупать «Иль Маттино», но вскоре перестала: читать ее мне было скучно и надоело выбрасывать деньги на ветер. К себе в гости синьора Галиани меня больше не приглашала, хотя я с удовольствием повидалась бы с Армандо. В то же время она продолжала меня нахваливать, ставила мне высокие оценки, советовала посетить ту или иную лекцию или посмотреть фильм, который показывали в приходском кинотеатре на виа Порт-Альба. Однажды, незадолго до Рождества, когда я выходила из школы, она окликнула меня и мы немного прошли вместе по улице. Без всяких предисловий она спросила меня, как поживает Нино.

— Не знаю, — ответила я.

— Скажи мне правду.

— Это и есть правда.

Так я узнала, что с начала осени Нино полностью исчез с их горизонта — и ее, и дочери.

— Он очень грубо порвал с Надей, — с материнским гневом сказала она. — Прислал с Искьи короткое письмо, и все. Она очень переживала. — Но тут же учительница взяла в ней верх, и она добавила: — Ну ничего, вы еще молодые. Страдания помогают взрослеть.

Я согласно кивнула.

— Он и тебя бросил? — спросила она.

Я покраснела.

— Меня? В каком смысле?

— Разве вы не вместе были на Искье?

— Да, мы там виделись, но между нами ничего не было.

— Это правда?

— Чистая правда.

— Надя уверена, что он бросил ее ради тебя.

Я решительно замотала головой и сказала, что готова встретиться с Надей и подтвердить ей, что между мной и Нино ничего не было и никогда не будет. Синьора Галиани повеселела и сказала, что передаст дочери мои слова. Разумеется, я ни словом не упомянула о Лиле — не только потому, что дала себе клятву заниматься только своими делами, но и потому, что разговоры о ней вгоняли меня в тоску. Я попыталась сменить тему, но синьора Галиани упорно возвращалась к Нино. Оказывается, о нем болтали бог весть что. Говорили, что осенью он не явился ни на один экзамен и вообще бросил учебу; якобы его видели на виа Ареначча пьяным в стельку — он выписывал ногами зигзаги и на ходу прикладывался к бутылке. Но, добавила она, Нино не всем нравится, и вполне возможно, что кто-то нарочно распространяет о нем подобные слухи. Хотя, если это не слухи, его остается только пожалеть.

— Я уверена, что это все выдумки, — сказала я.

— Будем надеяться. Но он парень с непростым характером.

— Да.

— И очень одаренный.

— Да.

— Если что-нибудь о нем узнаешь, сообщи мне, пожалуйста.

Мы расстались, и я пошла на урок к девочке, которая жила в районе виа Парко-Маргерита. Но сосредоточиться на греческом мне было непросто. В этом доме меня всегда принимали с уважением. Мы занимались в большой полутемной комнате, заставленной солидной мебелью; на стенах висели гобелены со сценами охоты и старые фотографии военных в высоких чинах. Все здесь свидетельствовало о наследственном достатке и привычке властвовать. На меня эта атмосфера производила гнетущее впечатление, а мою ученицу, бледную четырнадцатилетнюю девочку, вгоняла в физический и интеллектуальный ступор. В тот день мне пришлось особенно напрячься, проверяя, как моя подопечная склоняет существительные и спрягает глаголы. Из головы не шел образ Нино, описанный синьорой Галиани. Вот он, шатаясь, идет в потрепанной куртке, со сбитым набок галстуком, подносит к губам бутылку и, выпив последний глоток, швыряет ее на мощенную камнем виа Ареначча. Что произошло между ним и с Лилой после возвращения с Искьи? Мои предположения относительно Лилы не оправдались; судя по всему, она одумалась и поставила в этой истории точку. Другое дело Нино: способный студент, с легкостью находивший ответ на любой вопрос, превратился в жалкого бродягу, гибнущего от любви к жене колбасника. Я решила, что все-таки спрошу у Альфонсо, что ему известно о Нино. Или, может, лучше пойти прямо к Маризе и узнать, что происходит с ее братом? Но я заставила себя выбросить Нино из головы. Сам разберется, сказала я себе. Разве он меня искал? Нет. А Лила? Хоть раз она ко мне пришла? Нет. Так с какой стати я должна о них беспокоиться, если им на меня плевать? Я продолжила урок, убежденная, что не должна сворачивать с намеченного пути.