Едва рассвело, из спальни показался Стефано, один, без Лилы.

— Собирайтесь, мы уезжаем, — сказал он.

Нунция не сдержалась и сердито ткнула ему на разбитые хозяйкины вещи, заметив, что за них придется платить. На что Стефано, видимо хорошо запомнивший все, что Нунция наговорила ему прошлым вечером, и желавший, чтобы между ними установилась полная ясность, ответил, что всегда за все платил и намеревался так же поступать и в дальнейшем. «За этот дом, — устало сообщил он, — заплатил я. Я оплатил вам этот отдых. Все, чем вы, ваш муж и ваш сын владеете, оплачено мной. Поэтому не морочьте мне голову и собирайтесь».

Нунция замолкла и больше не раскрывала рта. Вскоре вышла Лила в светло-желтом платье с длинными рукавами и темных, как у кинозвезд, очках. С нами она не разговаривала. Она не промолвила ни слова ни по дороге в порт, ни на пароме, ни когда мы приехали в свой квартал. Вслед за мужем она поднялась в квартиру, даже не попрощавшись с нами.

Что касается меня, то я решила, что с этого дня буду жить своей жизнью, и так я и поступила. После возвращения в Неаполь я приказала себе не думать ни о ком, кроме себя. Я не искала встреч ни с Лилой, ни с Нино. Я молча выслушала упреки матери, которая обвиняла меня в том, что я прохлаждалась на Искье вместо того, чтобы заработать хоть немного денег для семьи. Отец, хоть и похвалил мой цветущий вид и золотистые от солнца волосы, поддакнул матери: «Ты уже взрослая. Пора и тебе заняться делом».

Он был прав. Деньги действительно были нужны позарез. Конечно, я могла бы пойти к Лиле и потребовать с нее обещанную компенсацию за то, что согласилась поехать с ней на Искью, но после того, как я решила больше с ней не общаться, а главное, после того, как Стефано при мне отчитал Нунцию (отчасти я восприняла его слова на свой счет), я воздержалась от этого шага. По этой же причине я исключила возможность того, чтобы она купила мне учебники, как в прошлом году. Как-то раз, когда я встретила Альфонсо, я попросила его передать моей подруге, что учебники я уже достала, и перешла к другой теме.

В середине августа я отправилась в книжный магазин на виа Меццоканноне. Поскольку я хорошо себя зарекомендовала, кроме того, пребывание на море самым благотворным образом сказалось на моей внешности, хозяин снова взял меня на работу. Правда, он поставил мне условие, что я не уволюсь после начала занятий, а проработаю, пока не схлынет спрос на учебники, хотя бы с обеда до вечера. Я согласилась. Отныне я целыми днями торчала в магазине, принимая школьных учителей, которые сумками притаскивали образцы учебников, бесплатно полученных от издательств, чтобы задешево их продать, и учеников, готовых еще дешевле загнать свои старые рассыпающиеся на глазах книги.

Я пережила неделю страха, потому что у меня не пришли месячные. Я боялась, что забеременела. Я приветливо улыбалась покупателям, но в душе у меня царил мрак. Я не спала ночами, но ни с кем не делилась своим отчаянием и ни у кого не спрашивала совета, что делать. Наконец настал день, когда, пойдя в грязный туалет магазина, я обнаружила на трусах кровь. Это был один из редких в тот период моментов, когда я испытала блаженство: кровь стала символом того, что следы вторжения Сарраторе в мое тело окончательно смыты.

В первых числах сентября я сообразила, что Нино, должно быть, уже вернулся с Искьи. Я со страхом — и с надеждой — думала о том, что он появится в книжном магазине, хотя бы для того, чтобы со мной поздороваться. Но он не показывался ни на пьяцца Меццоканноне, ни в нашем квартале. Лилу я видела всего пару раз, в воскресенье, когда они с мужем проезжали по улице на машине. Этих нескольких секунд хватило, чтобы меня снова охватила злость. Что изменилось в ее жизни? Она сохранила все, что у нее было до этого: машину, Стефано, квартиру с ванной, телефоном и телевизором, красивую одежду, достаток. Интересно, какие новые планы роятся у нее в голове? Я слишком хорошо ее знала, чтобы допустить, что она откажется от Нино, даже если Нино откажется от нее. Но я гнала подобные мысли прочь, заставляя себя держать данное себе обещание: жить своей жизнью, без Лилы и Нино, и не страдать от их отсутствия. Я приучала себя к дисциплине и тренировалась в искусстве ни на что не реагировать. Я свела к минимуму любое проявление чувств: если хозяин распускал руки, я отталкивала его, но не выражала негодования; если покупатели вели себя по-хамски, я принуждала себя к вежливости; я даже с матерью больше не препиралась. Каждый день я повторяла себе: я такая, какая есть, и должна с этим смириться; я родилась в этом городе, в этом квартале, в этой нищей семье; я даю, что могу, и беру, что дают; я вынесу все, что мне суждено вынести.