В начале письма был адрес Нади на Капри. Не успел паром со Стефано удалиться от берега, Лила радостно бросилась к киоску, купила марку и, пока я отвлекала Нунцию, переписала адрес на конверт и опустила письмо в почтовый ящик.

Мы гуляли по Форио. Я была взвинчена и разговаривала исключительно с Нунцией. Дома я затащила Лилу к себе в комнату и высказала ей все, что о ней думала. Она слушала меня не перебивая, но с каким-то отсутствующим видом, как будто, с одной стороны, понимала, что речь идет о серьезных вещах, а с другой — не могла отрешиться от собственных мыслей, которые мешали ей вникнуть в смысл моих слов. «Лила! — говорила я. — Я не знаю, что ты задумала, но мне кажется, ты играешь с огнем. Стефано уехал счастливый и, если ты каждый вечер будешь ему звонить, станет еще счастливей. Но в конце будущей недели он сюда вернется и пробудет с нами до двадцатого августа. Что тогда ты будешь делать? Неужели ты думаешь, что можешь играть жизнями других людей? Ты хоть знаешь, что Нино собрался бросать учебу и искать работу? Что ты вбила ему в голову? Зачем заставила его бросить Надю? Ты хочешь сломать ему жизнь? И себе заодно?»

Лила рассмеялась, но ее смех звучал фальшиво Она хотела казаться веселой, но я ей не верила. Она сказала, что я должна ею гордиться. Почему? Потому что она всем показала, что она лучше профессорской дочки. Потому что самый умный парень в моей школе, а может, во всем Неаполе, а может, во всей Италии, а может, во всем мире — я же не стану с этим спорить, правда? — только что расстался с девушкой из прекрасной семьи ради нее, дочери сапожника, закончившей только начальную школу, ради синьоры Карраччи. Она говорила все это с такой издевкой, словно делилась со мной планом жестокой мести. Должно быть, по моему лицу она поняла, до чего мне противно ее слушать, но еще несколько минут продолжала в прежнем тоне, как будто была не в силах остановиться. Неужели она это серьезно? Неужели она только об этом и думает?

— Для кого ты разыгрываешь этот спектакль? — воскликнула я. — Для меня? Что ты хочешь мне доказать? Что ради тебя Нино готов на любое безумие?

Она помрачнела и сказала уже без тени смеха:

— Нет, я обманываю сама себя. Все обстоит ровно наоборот. Это я готова ради него на любое безумие. Такого со мной еще не бывало. И я счастлива, что это наконец случилось.

И тут же, смутившись, улеглась в постель, даже не пожелав мне спокойной ночи.

Всю ночь я провела в каком-то мутном полусне, стараясь убедить себя, что правдой было последнее признание Лилы, а не то, что она говорила до этого.

Следующая неделя принесла тому наглядные доказательства. Еще утром понедельника я заметила, что Бруно после отъезда Пинуччи переключил все свое внимание на меня, очевидно, решив, что можно вести себя со мной так же, как Нино вел себя с Лилой. Когда мы купались, он неловко прижал меня к себе и попытался поцеловать, в результате чего я наглоталась воды и вернулась на берег, кашляя и отплевываясь. Я обозлилась, и он ясно это видел. Когда он тоже вышел на берег и улегся рядом со мной с видом побитой собаки, я произнесла перед ним небольшую, но содержательную речь, смысл которой сводился к следующему. Бруно, сказала я, ты очень славный парень, но между нами не может быть никаких других отношений, кроме дружеских. Бруно расстроился, но отступать не собирался. В тот же вечер, после того как Лила позвонила Стефано, мы пошли гулять по пляжу и опустились на сырой песок, решив полюбоваться звездами. Лила лежала, опираясь на локти, Нино положил голову ей на живот, я свою — на живот Нино, а Бруно свою — на мой. Мы созерцали созвездия и делились восторгами по поводу небесной гармонии. Молчала только Лила. Наконец, когда наши восторги иссякли, она сказала, что боится ночного неба, а звезды напоминают ей осколки стекла, кое-как воткнутые в черный битум. Ее реплика лишила нас дара речи, а во мне подняла волну гнева: вечно она ухитряется сказать последнее слово, она не торопится и успевает его хорошенько продумать, а потом одним махом перечеркивает все, что было сказано до нее.

— Как можно бояться неба? — возразила я. — Оно такое красивое.

Бруно немедленно со мной согласился. Но Нино поспешил поддержать ее: слегка дернувшись, он дал мне понять, чтобы я убрала голову с его живота, сел и завел речь, обращаясь к Лиле, как будто они были одни. Небеса, храм, порядок, хаос… В конце концов они оба встали и, продолжая разговор, исчезли в темноте.

Я лежала на песке, приподнявшись на локтях. Теплой подушки в виде тела Нино у меня больше не было, зато мне на живот давила тяжелая голова Бруно. Я извинилась и тронула его за волосы. Он сел, обхватил меня за талию и прижался лицом к моей груди. Я пропищала: «Нет!», но он опрокинул меня на песок и полез целоваться, одновременно сжимая мне рукой грудь. Я резко оттолкнула его и крикнула: «Прекрати!» Я уже не заботилась о том, чтобы его не обидеть. «Ты мне не нравишься! Дойдет это до тебя когда-нибудь?» Он отстранился от меня, сел и тихо сказал: «Что, совсем не нравлюсь? Даже чуть-чуть?» Я попыталась объяснить ему, что подобные вещи невозможно измерить; нельзя сказать, что кто-то более красив, а кто-то менее, более привлекателен или чуть меньше. Просто одни люди мне нравятся, а другие нет, и это не имеет никакого отношения к тому, каковы они на самом деле.

— Значит, я тебе не нравлюсь?

— Нет, — нетерпеливо сказала я.

Но, не успев договорить, я не выдержала и расплакалась, бормоча себе под нос: «Вот видишь, я плачу без причины как последняя дура, зачем ты только тратишь на меня время…»

Он провел пальцами по моей щеке и снова попытался меня обнять, шепча мне на ухо: «Я засыплю тебя подарками, ты такая красавица, ты достойна самого лучшего». Я грубо отпихнула его и крикнула в темноту: «Лила! Возвращайся сейчас же, я иду домой!»

Друзья проводили нас до крыльца и ушли. Пока мы с Лилой поднимались по лесенке, я сказала ей, не скрывая раздражения: «Делай что хочешь и ходи куда хочешь, но я тебе больше не компания. Бруно уже второй раз ко мне приставал. Больше я с ним одна ни на минуту не останусь, ясно?»